– Да вроде все есть… – задумчиво протянула несколько успокоенная девушка.

– Чай? Кофе? Майкл, я слышал, пристрастился к кофе, – усмехнулся юноша.

– Ой, только не стоит его баловать. Он и так… – девушка махнула рукой. – Давай возьмем чай и соль. Их всегда в недостатке. Ох, и табак.

– Разве миссис Никсон начала курить? – рассмеялся Мэтью, но видя, как изменилось лицо девушки, продолжать не стал. Наверное, несмотря на то, что Лиззи сказала не баловать Майкла, табак был все-таки для него.

У него стало складываться ощущение, что он чего-то не знает. Однако до дома оставалось уже недалеко, так что он решил разобраться на месте.

Слушай, главная проблема человека, знаешь, в чем? Мы слишком любим если не поностальгировать, то пофилософствовать всласть. Это очень мешает жить реальной жизнью.

Они подошли к дому, нагруженные покупками, и Мэтью бесцеремонно стукнул по ней сапогом. Поймав взгляд Лиззи, он пожал плечами – руки-то заняты. За дверью послышались тяжелые шаги и затем, как и восемь лет назад ему открыла недовольная пожилая женщина. Правда в этот раз ее лицо осветилось улыбкой.

– А вы рано! – миссис Никсон посторонилась, запуская их внутрь. – Ничего себе вы накупили, – заохала она, оглядывая обвешанного сумками Мэтью.

– Мэтью сегодня решил, видимо, разориться, – несмотря на недовольный тон, на лице Лиззи играла улыбка.

Она обняла матушку и критично осмотрела ее: за две недели она, конечно, мало изменилась, но вот за восемь изменения произошли огромные. Если тогда она могла бы сойти за загрубевшую от работы женщину около сорока, то теперь она выглядела на все пятьдесят, с проседью в волосах и усталой согнутой спиной, прикрытой шалью. Ее лицо теперь еще больше испещрялось морщинами, веки нависали над глазами, которые уже и не видели так хорошо, как раньше, а губы наконец стали тонкими и светлыми, как ниточка, хотя сейчас и улыбались приветливо. Она побрела на кухню, непрестанно оборачиваясь, чтобы посмотреть на своих детей. Когда-то многолюдный дом, где жило несколько семей, теперь обветшал, и в нем почти никто не жил. Старая вдова, которую часто мальчиком дразнил Мэтью, уж пять лет как умерла, а злая женщина, часто гонявшая мальчишек метлой прочь, переехала в работный дом вместе со своим многочисленным выводком. Теперь тут снимали жилье всего несколько рабочих, за исключением Никсонов. А потому наконец жильцы смогли выделить нормальное место для кухни, где, в общем-то и готовила одна миссис Никсон. Бедняки Ист-Энда редко живут на одном месте так долго, так что семейство Никсонов могло сойти за старожилов, раз столько лет могло позволить себе выплачивать арендную плату.

Миссис Никсон захлопотала по хозяйству, вынимая покупки на стол и приговаривая, что не следовало так много приносить.

– Может быть придет Мэри, – кинула она через плечо, обмывая картофель в тазу. Лиззи уже закатала рукава, надела фартук и бросилась ей помогать. Обе женщины принялись готовить обед, переговаривались с Мэтью, который почистил апельсин и устроился на скамье, поглощая его.

– Ого, – отозвался тот, отправляя одну дольку в рот. Половинку апельсина он сразу же протянул миссис Никсон, и та с некоторой опаской взяла его в руку, а затем откусила. Мэри была нечастым гостем дома. Она снимала комнату вместе с другими девочками, что было удобнее при ее профессии… Впрочем, осуждать ее Мэтью не собирался – в Ист-Энде каждый зарабатывал как мог.

– Майкл тоже вернется к обеду, – радостно сказала женщина.

– Надеюсь, не в компании бутылки? – спросил Мэтью.

– Вот же паршивец, – пожурила его миссис Никсон, но затем серьезно ответила:

– Будем надеяться, что нет.

Лиззи метнула в сторону парня уничтожающий взгляд, но тот проигнорировал его.

Семейство Никсонов тоже сильно изменилось за прошедшие годы: оно стало намного меньше. Маленький Джим умер спустя два года, как в доме появился Мэтью, и миссис Никсон очень тяжело переживала эту потерю. Но будучи маленьким трубочистом, у него не было больших шансов дожить до совершеннолетия, хотя, услышав эти слова, Мэтью и впал в ужас от такого хладнокровия. Эта трагедия была в семье не последней – менее года назад ушел в мир иной мистер Никсон, наконец-то утопившись в бутылке. Он замерз до смерти, выйдя в одной сорочке ночью за выпивкой. Эту утрату семья пережила намного лучше – сильно опечалился только Майкл, который уже давно следовал за отцом по этому пути, прикладываясь к бутылке каждый день. Из всей семьи Майкл был больше всех похож на отца – то же словно опухшее лицо, нависшие веки и большой нос, а также манера громогласно смеяться и говорить. Но миссис Никсон спускала ему все то, за что уже давно бы зашибла Мэтью, ведь он оставался ее единственным любимым сыном. Он трудился рабочим на заводе и в те редкие моменты, когда не пил и не буянил, был относительно послушным к словам матери.

А Мэри… ну что Мэри? Уже столько лет она работала на улицах, и красота ее, рано распустившаяся, быстро увядала, она меняла одного покровителя за другим, и по словам Лиззи, не любившей говорить о сестре, сейчас сожительствовала с каким-то мужчиной, который также помогал ей «в поиске работы».

Сама миссис Никсон, когда зрение ее ослабло и она более не могла вдеть нить в иголку, перестала шить и стала брать стирку, но теперь часто жаловалась на то, что болит спина (но украдкой, чтобы услышала только Лиззи). Да и потеря ребенка, а затем мужа сильно сказалась на ней – она стала часто болеть, могла подолгу сидеть без дела, размышляя о чем-то со странным выражением на лице, словно тишина, воцарившаяся в доме, сдавливала ее в свои объятья. Ее характер с возрастом стал мягче, а сердце – словно еще больше, дойдя до крайней степени всепрощения и понимания (особенно в отношении Майкла), хотя она продолжала ворчать. Мэтью было грустно видеть ее такой, но кроме как деньгами и своей компанией он ничем помочь не мог, хотя часто видел озабоченность Лиззи из-за матери.

Может быть, именно из-за подобного окружения у Мэтью выработалось отвращение к алкоголю. Он курил, но скорее из-за юношеской привычки, чем от удовольствия – совсем не так, как смолил Майкл: тот любил сесть на пороге дома, неторопливо свернуть сигарету и закурить, и так сидеть с полчаса, глядя на босоногих мальчишек, лужи грязи и редко проходящие кэбы.

– Сегодня была такая прелестная служба, – проговорила Лиззи. Она редко открывала рот для пустой болтовни с Мэтью, но с матерью любила поговорить. Да и та оживлялась только в присутствии ее и Мэтью. Правда, если Лиззи действовала на нее, как лекарство от скуки и тяжелой жизни, то на Мэтью она смотрела с толикой подозрения, словно ждала, что он выкинет какое-нибудь коленце.

Стоило девушке заговорить о церкви, мысли юноши вернулись к той женщине. Он и сам не мог понять, что зацепило его в ней, но в душе зародилось смутное ощущение знакомой тревоги. Может быть, он когда-то возил ее в омнибусе? Но такая дама вряд ли будет ездить на подобном транспорте. Видел в какой-нибудь лавке? Но откуда чувство опасности? Неприязнь, возникшая между ними, также казалась иррациональной – ведь они встретились впервые. Он был точно уверен, что никогда не видел ее лицо, но…

Видя, что он задумался о чем-то, Лиззи окликнула его, заставив помогать готовить.

– Нечего прохлаждаться, – заявила она, вручая ему нож, чтобы он нарезал картошку и морковь.

В три пары рук обед уже вскоре был поставлен в печь, и все трое уселись за потемневший от времени деревянный стол.

– Матушка, как вы себя чувствуете в последнее время? – спросила девушка.

– Потихоньку, – отозвалась та. – Вчера ходила на кладбище проведать наших мальчиков, – «нашими мальчиками» она называла отца и брата Лиззи.

Молодые люди промолчали, не зная, что ответить. С возрастом в миссис Никсон проснулась неведомая ранее сентиментальность к каким-то мелочам прошлого, и неважно, что отец семейства беспробудно пил и бил их всех, теперь он навсегда остался для нее «дорогим Грегором». С другой стороны, Мэтью не мог ее винить – очень многие вещи из «его мира», ранее принимаемые как данность, теперь казались ему восхитительными. Иногда он готов был продать душу дьяволу, чтобы хотя бы час посмотреть телевизор, хотя дома всегда относился к нему презрительно и обходил стороной. Как говорится, что имеем – не храним.