Обычно в субботу Олег приходил с работы особенно поздно, за полночь. Что поделаешь, главный выходной. В ресторане много отдыхающих от трудовой недели господ, ценящих не разливное пиво, а марочное вино из лучших хозяйств Европы. Но в этот раз муж вернулся непривычно рано. Агата насторожилась, однако Олег сразу лег и попросил градусник и нурофен. Лекарства хранились в коробке из-под обуви в шкафу на кухне. Агата вела активные поиски блистера с красными прозрачными таблетками, когда Олег неожиданно обнял ее сзади и прижался к спине.

– Ты хочешь меня бросить? – вкрадчивым мягким голосом спросил он.

– С ума сошел? Нет, конечно!

Видимо, слишком быстро ответила.

Дальше был ад. Таких изощренных издевательств Агата представить себе не могла. И не знала, что бывает такая боль. Сначала она пыталась еще что-то говорить, просить, умолять остановиться, но от увещеваний Олег, казалось, зверел еще больше. Держать жертву привязанной уже было неинтересно. Оторвав Агату от стула, муж швырнул ее на пол и стал убивать.

Даже через много лет Агата так и не смогла вспомнить, как она сообразила схватить осколок разбитой вазы.

Олег закричал тонким голосом и закрыл лицо руками.

В невменяемом состоянии Агата как-то выбралась из дома, пешком, почти не соображая, дошла до вокзала. Все планы спасения рухнули. Сейчас можно было только предупредить Марусю, чтобы никому не открывала, никуда не ходила и ждала звонка дочери.

Чудом было то, что на ней оказалась куртка. Наверное, схватила на автомате. В кармане лежали и паспорт, и банковская карта. На билет в Петербург денег хватило. Агата всю ночь просидела на вокзале, забившись в самый темный угол зала ожидания, мучаясь от боли и пытаясь осмыслить все произошедшее. Ничего не получалось. Сознание не слушалось. Казалось даже, что время от времени она впадала в обморочное состояние, потом очухивалась, вздрагивая то ли от боли, то ли от страха, судорожно оглядывалась и опять сжималась на жестком сиденье.

Позвонить матери ночью она не смогла. Представила ужас, который та испытает, и решила набрать ее мобильный номер хотя бы после пяти. Перед самым отправлением поезда. Прямо сейчас зять к ней не прибежит, значит, стоит повременить. Утром будет не так страшно. Эту здравую мысль Агата старалась не терять из виду всю ночь.

И еще одно она понимала, даже находясь в бреду. Серьезно ранить Олега она не могла. Его крик стоял в ушах, но Агата была уверена: скоро мучитель придет в себя. Порез зарастет, и муж – или уже не муж, а враг – начнет искать ее. Олег не из тех, кто отказывается от своего. Агата была его женщиной, его трофеем. Настоящий охотник не откажется от трофея никогда, и ему не надоест преследовать добычу. Чтобы настичь и убить, а потом набить тушку поролоном и прибить к стене.

Так стоит ли бежать, если охота уже началась?

О жилье в Питере Олег не знал. После смерти Наты, бабушкиной сестры, квартира принадлежала ее сыну, проживающему на ПМЖ в Канаде. Возиться с наследством тому было недосуг, и он предложил дальним родственницам наведываться в Питер, когда захотят, а заодно и присматривать за жильем, пока суд да дело.

Маме позвонила в половине шестого. Маруся от шока впала в транс и смогла только сказать, что Олег не появлялся.

Агата села в поезд и уехала.

И вот теперь у нее

новая жизнь. Только боль старая. Не уходит. Не отпускает.

Было уже почти одиннадцать, а она не закончила уборку. Вроде все, как обычно, но работалось с трудом. Может, она заболевает? Да вроде нет. Все болезни начинались у нее с промокших или замерзших ног. В Питере приходилось быть особенно внимательной. При таком климате простуда – дело обычное. Но ей разболеться нельзя никак. На помощь никто не придет, поэтому надо держаться.

Размышляя над причинами своего состояния, Агата решила, что для бодрости духа можно немножко, в полголоса, попеть. Она уже открыла рот, как вдруг послышался явственный шум. Сразу насторожившись, даже уши встали торчком, как у Муси, Агата выглянула в коридор.

Из кабинета начальника, который она убирала всегда последним, вдруг вышел мужчина в черном пальто и стремительно пошел к выходу. Высокий. Худой. Агата никогда не видела директора «живьем», но почему-то сразу узнала. Марк Андреевич Стельмах. Она протерла ручку двери. Как правильно его называть? Глава компании? Или, может, голова фирмы? Она прошла в кабинет. Раз есть голова, то есть и попа. И, похоже, эта попа как раз она, уборщица. Нет, она – хвост конторы! Который все подметает. Агата хохотнула, достала из-под стола начальника корзинку и вытряхнула мусор в мешок. Сейчас модно ставить на рабочий стол фотографии жены и детишек. На этом столе не было никаких фотографий, безделушек от Сваровски и прочих красот. Компьютер, бумаги. Ничего лишнего. Она протерла поверхность. Алла Петровна отзывалась о директоре хорошо. По ее словам выходило, что Марк Андреевич – подарок для подчиненных. В меру строг, в меру лоялен. Лично для нее, Аллы Петровны, сделал немало хорошего. Вроде бы помог отцу вырвать квартиру из лап «черных риелторов». И маму то ли в больницу устроил, то ли в санаторий. Просто загляденье, а не голова!

Агата втащила пылесос и нажала на педаль. Агрегат взревел. Какое, собственно, ей дело до начальника, с головой или без?

Ей бы со своей головушкой разобраться.

Агата распрямилась, перевела дух и тихонько запела каватину Розины из «Севильского цирюльника». Душа нуждалась в чем-нибудь вдохновляющем!

Но задевать себя я не позволю, и будет все, как я хочу.

Ни перед чем я не оробею, поставлю я все на своем.

Сто разных хитростей и непременно поставлю я все на своем.

Да, все поставлю я на своем!

Этакую уверенность да самой Агате!

В восьмом классе Марк спросил деда, кто в их семье воевал на фронте во время Великой Отечественной войны.

– Никто, – кратко ответил дед.

А потом рассказал Марку, что в сорок первом году его прадед отбывал наказание в Севдвинлаге, где строил железную дорогу от Коноши до Котласа. Лагерь располагался в деревне Синега. Там Арсений Благовещенский и оттрубил девять лет. Арестовали его в Ленинграде, где старинный дворянский род Благовещенских, занесенный в Родословную книгу Дворянского депутатского собрания Санкт-Петербургской губернии, подвизался испокон веков. Со стандартной формулировкой «враг народа» Арсений был отправлен по этапу в декабре сорокового. По дороге обморозился и чуть не помер, но по молодости пережил и это. После жил на поселении в Вельске, а в пятьдесят шестом был восстановлен в правах. В Ленинград Арсений больше не вернулся. Имение и два доходных дома Благовещенских давно канули в Лету, родню разметало, многие поменяли внушающую подозрение фамилию на рабоче-крестьянские. Куда и к кому ехать, Арсений не знал. Женился прадед поздно и тоже взял фамилию жены – Стельмах. Эта хоть и звучала по-немецки, была вполне пролетарской и означала «тележных дел мастер». Всю любовь бывший каторжанин вложил в сына Петра. О таком образовании, которое получил дед, в Вельске и не слыхали. Кроме того, что мальчик преуспевал во всех школьных предметах, он знал три языка, увлекался астрономией, изучал историю искусства, писал стихи. С такими талантами Петру самое место было в столицах, но Арсений, до конца не веривший в то, что кошмар репрессий не вернется, держал сына при себе.

Только после смерти отца Петр уехал из Вельска, но не далеко. Он осел в Архангельске. Там женился на библиотекарше Зое, там родилась Светлана, единственная дочь.

Всю жизнь дед проработал учителем. Про свое происхождение не распространялся. Даже жена знала о нем немного. Дочь он обожал так же, как когда-то Арсений его самого. Но Светлане его любовь была ни к чему, ей нужны были удовольствия и свобода. В пятнадцать она сбежала с дембелем из воинской части, рядом с которой жили Стельмахи. И понеслось!

Сначала родители знали о ее перемещениях, но потом Светлана просто исчезла с радаров. От переживаний Зоя заболела раком. Умирала тяжело. Петр не отходил от постели жены до конца, после похорон долго не мог успокоиться, потом начал искать дочь.