– Не прерывайте меня… Но я не попался на удочку; в вас нет ни стыда, ни сожаления, ни угрызений совести, вы порочны до глубины души, у вас в жизни не было ни проблеска порядочности; вы не начали воровать, пока вы обладали средствами для удовлетворения ваших потребностей, это именуют честностью богачей вашего пошиба; потом на свет явились бестактные поступки, вслед за ними – поступки низкие, и, наконец, пришел черед преступлению: вы совершили подлог. Но это только начальная пора вашей жизни… и она может показаться прекрасной и чистой по сравнению с тем образом жизни, какой вас ожидает впереди…

– Да, так случится, если я не изменю своего поведения, согласен; но я изменю его, клянусь вам в этом, отец.

– Вы ни в чем не изменитесь…

– Однако…

– Повторяю: вы ни в чем не изменитесь… Изгнанный из того круга, где вы до сих пор вращались, вы очень скоро станете преступником, подобно тем мерзавцам, среди которых вы непременно окажетесь, так что вы непременно станете вором… а если вам это понадобится, то и убийцей. Вот что вас ждет впереди.

– Я стану убийцей?! Я?!

– Да, вы, ибо вы подлец и трус!

– Я дрался на нескольких поединках и при этом доказал…

– А я говорю вам, что вы трус! Вы предпочли бесчестие смерти! И наступит такой день, когда вы для того, чтобы ваши новые преступления не выплыли на свет, пойдете на то, чтобы отнять жизнь у другого человека. Но этого не должно произойти, я не желаю, чтоб это могло произойти. Я появился в самое время, чтобы спасти, по крайней мере, свое имя от публичного позора. С этим пора покончить.

– Что это значит, отец… покончить? Что вы этим хотите сказать?! – воскликнул Флорестан, которого все больше и больше пугало грозное выражение лица графа и его всевозраставшая бледность.

Внезапно в дверь кабинета громко постучали; Флорестан направился было в кабинет, чтобы отпереть дверь и тем самым положить конец разговору с отцом, который приводил его в ужас, но граф железной рукой схватил его за плечо и удержал на месте.

– Кто там стучит? – спросил граф.

– Именем закона, отворите!.. Отворите!.. – раздался в ответ чей-то голос.

– Стало быть, это был еще не последний подложный вексель? – негромко спросил г-н де Сен-Реми, грозно взглянув на сына.

– Это был последний… клянусь вам, отец, – ответил Флорестан, тщетно стараясь освободиться от мощной руки графа.

– Именем закона… Отворите!.. – снова послышался голос.

– Что вам угодно? – спросил граф.

– Я комиссар полиции; я пришел произвести обыск в доме виконта де Сен-Реми, которого обвиняют в краже бриллиантов… У господина Бодуэна, ювелира, есть веские доказательства. Если вы не отопрете добром, сударь… я вынужден буду распорядиться взломать дверь.

– Уже вор! Значит, я не ошибся, – едва слышно проговорил граф. – Я пришел, чтобы убить вас… но слишком поздно.

– Убить меня?! – вскричал виконт.

– Вы достаточно позорили мое имя; пора с этим покончить; у меня с собой два пистолета… либо вы сами пустите себе пулю в лоб… либо я сам вас застрелю и скажу, что вы покончили с собой в отчаянии, дабы спастись от позора.

И граф с пугающим хладнокровием достал свободной рукою пистолет из своего кармана и протянул его сыну, сказав:

– Довольно! Если вы не трус, пора покончить счеты с жизнью!

После новых и столь же тщетных попыток вырваться из рук графа его сын в ужасе отпрянул и смертельно побледнел.

По ужасному и неумолимому взгляду отца он понял, что рассчитывать на его жалость не приходится.

– Отец! – в отчаянии воскликнул он.

– Вам надобно умереть!

– Я глубоко раскаиваюсь в содеянном!

– Слишком поздно!.. Вы слышите?! Они уже ломятся в дверь!

– Я искуплю свои проступки!

– Они сейчас войдут! Стало быть, мне придется самому вас убить?

– Пощадите меня!

– Дверь уже поддается!.. Ты сам этого хотел!..

И граф приставил дуло своего пистолета к груди Флорестана.

Шум, доносившийся в гостиную, и в самом деле говорил о том, что дверь в кабинет продержится недолго.

Виконт понял, что он погиб.

Но внезапно отчаянное решение промелькнуло у него в голове; он больше не вырывался из рук отца и сказал ему с показной твердостью и решимостью:

– Вы правы, отец… дайте мне ваш пистолет. Я достаточно обесчестил свое имя, жизнь, которая ждет меня впереди, действительно ужасна, нет смысла бороться за нее. Давайте пистолет. И вы увидите, трус ли я или нет. – Он протянул руку за пистолетом. – Но скажите, по крайней мере, хоть одно слово, одно слово утешения, жалости, скажите мне его на прощанье, – прибавил Флорестан.

Дрожащие губы, бледность, искаженное отчаянием лицо – все выдавало ужасное волнение, владевшее в эту минуту виконтом.

«А что, если он все-таки мой сын?! – со страхом подумал граф, не решаясь передать пистолет Флорестану. – Но, если это мой сын, я тем меньше должен колебаться перед тем, как принести его в жертву».

Дверь в кабинет теперь непрерывно трещала, не оставалось сомнений, что она вот-вот будет взломана.

– Отец… они сейчас войдут… О, теперь я наконец понимаю, что смерть для меня – благодеяние… Спасибо… спасибо… но протяните мне хотя бы руку и простите меня.

Несмотря на всю свою твердость, граф невольно содрогнулся и сказал взволнованным голосом:

– Я вас прощаю.

– Отец… дверь сейчас распахнется… ступайте к ним навстречу… пусть, по крайней мере, на вас не падет подозрение… А потом, если они войдут сюда, то помешают мне покончить с собой… Прощайте…

В соседней комнате послышались шаги нескольких человек.

Флорестан приставил к груди дуло пистолета.

Выстрел раздался в то самое мгновение, когда граф, стремясь избежать ужасного зрелища, отвернулся и бросился вон из гостиной; обе половины портьеры сошлись за ним.

При звуке выстрела, при виде смертельно бледного и совершенно потерянного графа полицейский комиссар замер на месте и жестом запретил своим помощникам переступать порог гостиной.

Предупрежденный Буайе о том, что виконт заперся в кабинете с отцом, полицейский чиновник все понял и с уважением отнесся к огромному горю старика.

– Умер!!! – с болью воскликнул граф, закрывая лицо руками – Умер!!! – повторил он в изнеможении. – Но это было необходимо, лучше смерть, чем позор… И все-таки это ужасно!

– Милостивый государь, – печально произнес полицейский комиссар после короткого молчания, – избавьте самого себя от горестного зрелища, покиньте этот злополучный дом… Сейчас мне предстоит выполнить уже иной долг, еще более тягостный, чем тот, что привел меня сюда.

– Вы правы, сударь, – ответил граф де Сен-Реми. – Что касается человека, ставшего жертвой этого мошенничества, передайте ему, пожалуйста, чтобы он обратился к господину Дюпону, банкиру.

– Его контора на улице Ришелье?.. Он всем хорошо известен, – ответил полицейский комиссар.

– В какую сумму оцениваются похищенные бриллианты?

– Они стоили около тридцати тысяч франков, милостивый государь; человек, их купивший и обнаруживший, что они украдены, заплатил эту сумму… вашему сыну.

– Столько я могу еще заплатить. Пусть ювелир придет послезавтра к моему банкиру, я с ним все улажу.

Полицейский комиссар поклонился.

Граф вышел из кабинета.

После его ухода полицейский чиновник, глубоко потрясенный этим неожиданным происшествием, медленно направился в гостиную, вход в которую был закрыт портьерой.

С волнением он приподнял ее.

– Никого!.. – воскликнул он, опешив; внимательно оглядев гостиную, он не нашел в ней ни малейших следов трагического происшествия, которое вроде бы только что случилось.

Затем, обнаружив небольшую дверь, искусно скрытую обоями, он кинулся к ней.