– Разве у господина де Сен-Реми есть сын? – воскликнула Клэр, с удивлением перебивая мать.
– Да, девочка, у него есть сын.
– Но он о нем никогда не упоминал… и тот никогда не приезжал в Анже…
– Это верно; по некоторым причинам, о которых ты ничего не знаешь, господин де Сен-Реми, уехав из Парижа лет пятнадцать тому назад, с тех пор ни разу не видел своего сына.
– Сын целых пятнадцать лет не видел своего отца… Господи, разве такое возможно?..
– Увы! Сама видишь, что да… Я тебе вот что скажу: сын господина де Сен-Реми очень богат и очень часто бывает в свете…
– Он очень богат?.. А отец его беден?
– Все свое состояние молодой человек унаследовал от матери…
– Но какое это имеет значение… как же он позволяет, чтобы его отец…
– Его отец ничего бы не принял от сына.
– А почему?
– Я и на этот вопрос не могу тебе ответить, милая моя девочка. Но я не раз слышала, как мой бедный брат говорил о том, что люди очень хвалят этого молодого человека за его великодушие и щедрость… Если он молод и великодушен, стало быть, он добр… Так что, узнав от меня, что мой муж был близким другом его отца, быть может, он пожелает принять в нас участие и постарается найти для нас какую-нибудь работу или место. У него многочисленные связи в высшем свете, и это будет ему нетрудно сделать.
– А потом, может быть, мы через него узнаем, не уехал ли его отец, господин де Сен-Реми, из Анже до того, как вы послали ему письмо; тогда станет понятно и его молчание.
– Я думаю, дитя мое, что отец и сын не поддерживают друг с другом никаких отношений. Но, в конце концов, попытаться можно…
– Разве что вы за это время получите благоприятный ответ от господина д’Орбиньи… Я повторяю вам, что, сама не знаю почему, помимо собственной воли, меня не оставляет надежда.
– Однако, дитя мое, я написала ему уже несколько дней назад, рассказала о причинах постигшей нас беды, и в ответ – ничего… все еще ничего… Письмо, отправленное с почты до четырех часов дня, должно прийти в Обье на следующее утро… Прошло пять дней, и мы могли бы уже получить ответ…
– Быть может, перед тем как ответить тебе, он думает, каким именно образом он может оказаться нам полезен.
– Да услышит тебя господь бог, дитя мое!
– По-моему, все объясняется так просто, мама… Если бы он не мог ничего для нас сделать, он бы тотчас же тебя об этом известил.
– Да, а если он и мог бы, но не хочет ничего для нас сделать…
– Ах, мамочка… разве так может быть? Не соизволить даже ответить и оставлять нас в неизвестности четыре дня, а то и целую неделю!.. Ведь когда человек несчастен, он всегда надеется…
– Увы! Дитя мое, порою приходится сталкиваться с полным безразличием к бедам, о которых толком ничего не знают!
– Но ваше письмо…
– Разве может он, получив мое письмо, представить себе те тревоги и страдания, какие ежеминутно терзают нас; разве может мое письмо обрисовать ему нашу злосчастную жизнь, все те унижения, которым мы подвергаемся, разве может он понять из него, какое ужасное существование ведем мы в этом отвратительном доме, тот страх, который мы только что испытали?.. И может ли, наконец, мое письмо живописать ему то страшное будущее, какое нас ожидает, если… Но ладно… дитя мое… не будем говорить об этом… Господи боже… ты дрожишь… тебе холодно…
– Нет, мамочка… не обращай внимания; но скажи мне, предположим, что та небольшая сумма денег, что лежит в этом чемодане, уже истрачена, что мы остались совсем без средств… неужели может случиться, что в таком богатом городе, как Париж… мы обе с тобой умрем с голоду и от нищеты… из-за отсутствия работы и только потому, что один злой и дурной человек отобрал у тебя все, чем ты располагала?..
– Молчи, мое бедное дитя…
– Нет, скажи наконец, мама, неужели это возможно?..
– Увы!
– Но ведь всеведущий и всемогущий господь не может совсем нас покинуть. Ведь мы ни разу в жизни ничем не оскорбили его.
– Умоляю тебя, девочка, не предавайся столь мрачным мыслям… Мне гораздо приятнее видеть, как ты надеешься на лучшее, хотя, быть может, и без особых оснований… Послушай, утешь меня лучше твоими радужными иллюзиями; ты ведь знаешь… я так легко, слишком легко падаю духом…
– Да! Да! Будем уповать на лучшее… это гораздо легче. Племянник содержателя меблированных комнат непременно вернется сегодня с почты с письмом для нас. Придется опять заплатить ему за услугу из ваших скудных средств… и это по моей вине. Если бы вчера и сегодня я не была так слаба, мы бы сами пошли на почту, как третьего дня… но вы не хотели оставлять меня одну в этом доме на время вашего отсутствия.
– Но как же я могла это сделать, дитя мое?.. Посуди сама… только что… этот негодяй высадил дверь, а что было бы, будь ты в комнате одна!
– Ох, мамочка, молчи… при одной мысли об этом мне становится страшно…
В эту минуту кто-то громко постучал в дверь.
– О небо!.. Это он! – воскликнула г-жа де Фермон, все еще не оправившаяся от страха.
И она изо всех сил придвинула стол вплотную к двери.
Ее испуг прошел, когда она услышала голос папаши Мику:
– Сударыня, мой племянник Андре вернулся с почтамта… Он принес письмо, где вместо адреса стоят буквы «Икс» и «Зет»… оно пришло издалека… Восемь су стоят почтовые расходы, а потом комиссионные… всего двадцать су.
– Мамочка… письмо из провинции, мы спасены… оно либо от господина де Сен-Реми, либо от господина д’Орбиньи! Милая мама, ты не будешь больше страдать, ты перестанешь тревожиться за меня, ты будешь счастлива… Господь справедлив… Он и впрямь всеблагой!.. – воскликнула юная девушка, и луч надежды озарил ее нежное и очаровательное личико.
– О сударь, благодарю вас… дайте письмо… дайте его поскорее! – воскликнула г-жа де Фермон, торопливо отодвигая стол и приотворяя дверь.
– С вас двадцать су, сударыня, – повторил скупщик краденого, показывая бедной женщине столь вожделенное письмо.
– Я сейчас заплачу вам, сударь.
– Ах, сударыня, я это так, к слову… особой спешки нет… Мне надо подняться на чердак и на крышу; минут через десять я вернусь и на обратном пути получу с вас деньги.
Он протянул письмо г-же де Фермон и ушел.
– Письмо из Нормандии… На почтовой марке стоит штемпель «Обье»… Оно от господина д’Орбиньи! – вскричала г-жа де Фермон, внимательно разглядывая письмо; на конверте стояло: «Госпоже Икс Зет… до востребования, Париж»[11].
– Ну что, мамочка, я была права?.. Боже мой, как колотится у меня сердце!
– Так или иначе, в этом письме заключен наш счастливый или несчастный жребий… – проговорила г-жа де Фермон взволнованным голосом, указывая на письмо.
Дважды она подносила дрожащую руку к сургучной печати, не решаясь сломать ее.
Она никак не могла собраться с духом.
Кто возьмется описать ужасную тревогу, во власти которой пребывают те, кто, подобно г-же де Фермон, ожидает прочесть в письме строки, рождающие надежду или повергающие в отчаяние.
Горячечное, лихорадочное волнение игрока, который поставил на карту свои последние золотые монеты и, тяжело дыша, с воспаленным взглядом ожидает окончательного решения своей участи – своей гибели или спасения, – это сильнейшее волнение может дать некоторое понятие об ужасной тревоге, владевшей несчастной женщиной.
В одно мгновение душа такого человека возносится в мир радужных надежд или погружается в смертельное отчаяние. В зависимости от того, полагает ли он себя спасенным или отвергнутым, несчастный то и дело переходит от одного чувства к другому, противоположному: от несказанного ощущения радости и признательности к великодушному человеку, который сжалился над его горестной судьбой, к мучительной злобе против равнодушного эгоиста.
Когда речь идет о попавших в беду достойных людях, те, кто часто оказывает помощь, будут, вероятно, оказывать ее всегда… а те, кто всегда отказывает в помощи, будут, быть может, оказывать ее часто, если и те и другие будут знать или будут видеть, какую несказанную радость или какую ужасную боль может принести несчастным надежда на доброжелательную поддержку или же боязнь пренебрежительного отказа… словом, отношение к ним.