Ещё со школьной скамьи он дружил с одной девушкой – то была любовь. Он любил самозабвенно, искренне, взаимно. Но когда Александр учился на третьем курсе института и родители обеих сторон тщательно готовились к свадьбе, девушка погибла в автомобильной катастрофе. Бельский оставался фанатично верен первой любви и не помышлял ей изменять, а в принципах и помыслах своих он всегда был непоколебим. Конечно, он понимал, что время – лучший лекарь, у которого тоже есть принципы, и однажды, не спрашивая тебя, жизнь может внести свои коррективы. Но пока душу еще саднила боль давней утраты и отпускать не собиралась.

Наблюдательный Бельский давно приметил, что Верочка не такая уж простушка, и при всех своих достоинствах и преимуществах перед ней, добиться цели можно только определенным, нестандартным способом, не забрасывая пробных камешков. Действовать наощупь – только вызывать негативизм и непробиваемую защиту, а значит потерять время. Счет же шел уже на часы, если не на минуты.

Узнав, что Верочка обладает самыми ранними сведениями в их коллективе, он попросил своего хорошего приятеля Анатолия, молодого врача, который был в дружеских отношениях с Верочкой, завести с ней разговор об Н.С., и невзначай, неназойливо попытаться выяснить от кого она услышала эту новость. Свою просьбу Бельский облачил в этакую игриво-интрижную форму, и очень просил не выдавать его. Дескать, сам он робеет перед этим обаятельным и немного навязчивым небесным созданием, но хочет проверить одну догадку об источнике слуха. Анатолий был удачно втянут в игру и вскоре заговорщицки сообщил, что Верочка ни в какую не хочет признаваться. «Прекрасно», – решил про себя Бельский, – будем атаковать иначе…

Чтобы Верочка не делала радужных выводов из его предложения прогуляться (он щадил её психику), Бельский с очень серьёзным выражением лица, без тени лукавства сказал, будто ему надо кое о чем посоветоваться. Он и так был уверен, что она не откажется пройтись с ним, пусть даже без всякого расчета на интересное продолжение.

И они прошлись. Их разговор был чистейший экспромт – так естественней. Начался он с незатейливых комплементов:

– Верочка, поскольку ты самая молодая в нашем коллективе и, я вижу, самая современная, самая осведомленная в той области, которая меня сейчас интересует, я решил обратиться именно к тебе.

– Пожалуйста, Сан Григорич.

– Кстати, не в обиду тебе, ты заметила, что меня все, кроме больных, в тесном кругу зовут Сашей, или, запанибрата, Шурой?

– Да… но…

– Да нет, – с улыбкой и лёгким обезоруживающим смешком сказал он, – я тебя ни к чему не обязываю! Просто, скажу по секрету, я конфужусь и чувствую себя неуютно, когда коллеги меня называют по имени-отчеству, честное слово! Так что если тебе не трудно перейти на «Саша», «Александр» или «Санек» – да как тебе будет угодно – я только почувствую себя свободней. Тем более, вопрос, о котором пойдет речь, и без того-то щекотливый, а тут еще будут эти бесконечные «Сан Григорич, Сан Григорич» – с ума сойти! Так что, уважь, радость моя.

Оба рассмеялись; Сан Григорич сопровождал свою тираду комичной мимикой, и не расположиться на абсолютно непринужденную атмосферу было невозможно.

– Ну, так что, Санек?

– А Саньку надо вот что, – высоко подняв брови и глубоко вздохнул, будто перед погружением в воду, начал Бельский. – Нет ли среди твоих знакомых таких, которые могли бы достать что угодно?

– Что угодно?

– Мне «что угодно» не надо. Мне нужен лишь «человек-доставало», который мог бы доставать, знал, как достать, где достать и имел бы кучу знакомых, понимаешь?

– А что нужно?

В голосе и выражении лица Верочки Бельский обнаружил залог успеха.

– Коллегам не выдашь?

– Ну что вы, Сан…

– Мне нужна фотография с шаром, – ударил в лоб уверенный в себе знаток человеческих душ. – Ты же знаешь, что его кто-то фотографировал…

Мимо них прошли два молодых человека, горячо обсуждая письмо Н. С.

– Э-э, Саш, это дело трудное… – не хотела признавать своего бессилия Верочка. – Сама бы рада заполучить…

– А пыталась?

– Честно говоря, нет.

– Ну вот! Может, сообразим на двоих? Я мог бы тебе посодействовать. А ты – мне.

– И каким же образом Вы мне можете посодействовать?.. – к собственному удивлению снова перешла на «Вы» Верочка и тут же исправилась: – Санек.

Бельский в ответ улыбнулся.

– А вот как. Ведь это дело сложное – не всякий кинется сломя голову искать фотографию: все ждут, когда они сами появятся, – он избегал обнаруживать свою неуверенность в их существовании. – И если ты не сможешь сама расшевелить своих друзей, то сведи меня с кем-нибудь из наиболее достойных.

– Да-а, даже не знаю… – неловко ёжилась Верочка. «Этот сможет любого расшевелить, я-то знаю, – подумала она, – любого раскусит, вон как смотрит – мороз по коже…». Ей почему-то не давала сейчас покоя мысль, что Бельский посвятил свою диссертацию вопросам гипнотерапии и сам проявлял редкие способности по части гипноза. Себя же самокритично признавала абсолютной бездарностью и, естественно, никак не могла побороть в себе неуместную для врача-психиатра робость. «Боже! Воплощение холодного разума, беспристрастия… Целый месяц вся кафедра сходит с ума и поражается презрительному холоднокровию Бельского в отношении слухов, единственного, стоящего, казалось бы над… НАД… Неужели и он не устоял?». Бельский оборвал её мысли:

– Ты наверняка хочешь спросить, зачем мне, такому серьёзному человеку, нужна эта дурацкая и страшная фотография?

– Вообще-то да! – обрадовано воскликнула Верочка и тут же смутилась.

– Ну так услуга за услугу? А? Ведь человек такой у тебя есть, я знаю! – лукаво погрозил он пальцем.

– Да откуда Вы можете знать?

– Ты всегда узнаешь обо всём раньше всех, – Бельский никогда за ней этого не замечал. – Значит, сведения у тебя часто бывают из первых рук! Значит, руки эти близки и к нашей цели. Узнала же ты о письме Н.С. ещё до того, как весь город заговорил о нём?! – Неожиданно у Бельского похолодел голос. – Узнала! От кого? Из первых рук, конечно! Да, Да! Я уверен в этом потому – сейчас я скажу самое главное, – что о «почтаре» я узнал сегодня утром. И не от тебя, а ещё будучи дома от своего приятеля, заскочившего ко мне специально с этой новостью. Так вот узнал он ее… лично от самого «почтаря», оказавшегося его знакомым! И узнал вчера вечером в 21-00, то есть, уже после тебя, поскольку ты узнала о Н.С. в тот же вечер, но на три с половиной часа раньше – в 17.30. Чувствую, что ты не лукавила, когда сама говорила об этом всем нашим. А еще достоверно точно знаю, что «почтарь» никому, кроме моего друга и ещё двоих присутствующих при разговоре, не открывал своей тайны. Напрашивается вывод: ты могла узнать о письме только из другого источника! От кого? От самой Н.С.? Ты спросишь, – не давая Верочке опомниться, вкрадчиво продолжал Бельский, идя ва-банк, отступать было нельзя, – почему же я не пытаюсь достать фотографию с помощью этого своего приятеля? А кто он такой?! А кто такой «почтарь»?! Пешка! Никто! И никакого отношения к фотографу не имеет. А Н.С., я больше чем уверен, имеет сейчас связь и с Шаром, и с фотографом! Ну?!

– Да что Вы, Сан Григорич? Ерунда какая-то! Не знаю я никакую Н.С., Мореман мне о ней рассказал…

Неожиданно для Верочки Бельский разразился беспечным хохотом.

Некоторое время она недоумевая смотрела на него, потом сама начала смеяться.

– Вы что, Сан Григорич?

– Не Сан Григорич, а Санек, дружочек ты мой! – вдруг перестав смеяться, игриво-строгим тоном сказал Бельский, схватил Верочку за плечи и поцеловал в щёку. – Ты прости меня, я немного переиграл. Шуток совсем не понимаешь? Нет? – весело спросил он, ощущая, что она уже не обидится на него. – Никаких, конечно, приятелей у меня не было; не было, наверное, и «почтаря»… – вдруг резко посуровев сказал он.

Это тоже был приём, направленный на то, чтобы Верочка, всё-таки, не затаила на него обиду.

– А как ты сказала: «Мореман»?