– Слишком все подозрительно, однако, – вмешался, наконец, Евгений. Зачем рвать на мелкие кусочки, зачем кидать в парту, за которую неизвестно сядет кто-нибудь или нет, а сядет, так будет ли рыться в мусоре?

– Витюша, – ехидно изрек Лёнька, а это не ты ли припудриваешь нам извилины, братец кролик, а?

Витюша возмущенно хмыкнул, мотнул головой и смело посмотрел Лёньке в глаза. А тот с испытующим прищуром твердо держал взгляд.

– Ну что ж, верю друг мой, верю. Убедил, – удовлетворился Лёнька, опять взявшись за сортировку. Они всегда смешно корчили из себя интеллектуалов, никогда не снисходивших до длинных оправданий, доказательств своей невиновности – им было достаточно, мол, посмотреть друг другу в глаза, и вопрос исчерпывался, или уж, в крайнем случае, откладывался на потом. Это было лишь стремлением, облаченным в комичную форму, выглядеть взрослее, умнее, мудрее, проницательнее.

– Может прояснится туман, когда прочтём оставшееся?.. Пороемся в других партах, – рассуждал Лёнька. – А кто вчера сидел за этой партой? Пустовала? Странно. А позавчера, я помню, здесь убирались досконально.

– Это точно. Выгребали весь хлам, сам видел.

Друзья явно забыли, что идет урок географии: учитель, седовласый, немного старомодный человек, уже долго наблюдал за ними, избегая до поры делать замечание «академикам», дабы не унижать их достоинства и не подрывать авторитета, в надежде, что увлеченные чем-то светлые головы все-таки опомнятся. Но шум и возня за дальним столом все нарастал, привлекая к себе внимание одноклассников.

– В какой стране вы сейчас прибываете, уважаемые? – вежливо осведомился учитель. Все трое так же вежливо встали и посмотрели на учителя настолько многозначительно, что извинений не потребовалось. Они проявляли порой излишнюю горделивость, чтобы унижаться до извинений, даже если заслуживали упрека. Но сейчас некоторая растерянность читалась в глазах каждого, что позволило учителю сделать особое снисхождение.

– Садитесь. Итак, в Южной Америке в настоящий момент…

«Академики» освободили свое рабочее место от книг и тетрадей, которыми в спешке прикрыли его, и молча продолжили свое дело. Витёк дописал текст, собрал уже почти отвалившиеся от стекла объекты исследования и аккуратно завернул их в бумагу. Через пять минут на стекле красовались оставшиеся обрывки, но, вот беда, оба листка были не полными: недоставало почти половины тридцать восьмого и трети сорокового; кроме того, с обратной стороны тридцать восьмого листа просматривался какой-то рисунок типа схемы или плана. Понять его не представлялось возможным. Сороковой же пестрел множеством ни о чем не говорящих, на первый взгляд, цифр. И все же в тексте было несколько деталей, еще больше озадачивших «академиков».

На тридцать восьмом они прочли:

«Опять дает о себе знать моя самоуверенность. Решится ли Лон законсервировать меня в этой дьявольской Кабине? Вряд ли……….шу его об этом ……………………… он снова ……………………….. вдоль СББ …………….. моменты он сговорчив .………….

182/17. Дал Дине «добро». Д-16 вышел ………….. тремя – уговорили-таки ………… надеятся, верят. Я тоже склонен ......………………………………………………………. ………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………. Странно. 10 секунд назад на экране внезапно изменился ………………………………………………. …………….. ический рисунок…………………………»

Ниже изображалась какая-то схема в виде черточек, точек, квадратов, и еще ниже – надпись крупными буквами:

«      ДИСТАНЦИЯ 0,98 ПУНКТ № 5»

На листке № 40 располагалась таблица с некоторыми комментариями:

На этих словах текст обрывался.

С того момента, когда у Бельского заговорила интуиция о существовании в городе человека, каким-то образом связанного с нашумевшими событиями и обладающего сведениями, способными приоткрыть занавес тайны, прошло три дня. Все это время у него было такое чувство, будто он что-то забыл или потерял, но не может вспомнить что. Кругом шли разговоры на одну и ту же тему. Приходя в клинику, Бельский попадал под атаки коллег, которые пытались выудить его собственные соображения по поводу слухов. Все уже давно знали мнение каждого из их коллектива, а Бельский молчал. Он не выражал не скептицизма, ни веры в то, что события имели место. Каждый раз, когда в его присутствии заводили разговор на эту тему, он ловил на себе недоумевающие взгляды: ведь ни один из спорных вопросов не решался без той или иной степени участия в этом Бельского. Приходилось отмахиваться: «дайте время» или «я еще думаю».

И он действительно думал. Он не был равнодушен к тому, что волновало других. Он думал, например, о том, что подогревает слух, если он возник из ничего. Прошел уже почти месяц, как слух завладел умами большинства людей и не собирался покидать их. Скорее напротив. Бельский пристально вглядывался в лица прохожих на улицах, в транспорте, в лица пациентов клиники и своих знакомых. Он отмечал про себя, что далеко не все бурно реагируют на рассказы о Шаре, но почти каждый в той или иной степени был озабочен мыслями о нём.

Почему-то Александр Григорьевич поймал себя на том, что за суматохой теперешних дней затерялось в памяти начало всей этой истории лично для него. От кого, например, он сам впервые услышал ставшее теперь уже страшным слово «ШАР»? Да, слух никогда нельзя проконтролировать, он как эпидемия поражает в считанные мгновения целые государства, и почти никогда не удается найти потом источник – того первого, кто стал зачинщиком неуправляемого процесса. Эпидемия и Слух… Иногда их значения уравниваются. Вспомнилось только, что буквально в течение каких-то двух дней весь город охватила эта своеобразная эпидемия. Бельский был всегда предельно трезв и рассудителен. Он не поддался панике, как многие другие: мало ли слухов рождается в людской среде. Беспощадные жернова человеческого воображения способны из безобидных и самых обыденных фактов породить такое, что самая привычная быль превращается в невероятнейшую небылицу.

Конечно, в подавляющем большинстве случаев слух не рождается на пустом месте, ему предшествует НЕЧТО. Какое же нечто было у ШАРА? Может, был ШАР, но не было надписей? Ведь почему этот слух не угасает, как другие, а принимает такой массовый и угрожающий характер? Ну конечно же, из-за смысла надписи: гибель, смерть, катастрофа. Страшно. Никто не хочет расставаться со своим миром. Это-то и подогревает слух.

А может, была надпись, но не было ШАРА? На стене дома, например, сделанная любителем острых ощущений. Однако люди, побывавшие за это время в других городах, утверждали, что везде говорят одно и то же. Суть сохраняется одна: была строго определена дата – 20 мая 1986 года; был громадный фантастический ШАР; была надпись о гибели цивилизации в ноябре 1986 года; было обнадеживающее сообщение о возможности спастись, получив инструкцию как это сделать; был отпечаток пальца с надписью «спаситель» (к чему бы это?); и был любитель, который, якобы, успел сфотографировать страшное явление. Но, кстати, не было ни единого намека: существуют ли фотографии! А если они есть?! Это уже аргумент в пользу того, что факт имел место. Если обнаружатся свидетели – это тоже аргумент, хоть и не надежный (смотря, что за свидетели и сколько их окажется).

Если этот слух – плод чистого вымысла одного лица или группы, то поражает неизменность информации и в территориальном отношении, и во временном, будто ее кто-то постоянно «подновляет», не дает исказиться. Впрочем, информация «особого значения» – а как раз такая и имеется – сама себе обеспечивает «жизнестойкость»…

Трудно обо всем этом судить «с голыми руками». К сожалению, никто никогда специально не занимался проблемами возникновения, распространения и трансформации слуха, а жаль. Сейчас, например, неплохо было бы, вооружившись эдакой «Теорией Слуха», найти источник, не дожидаясь, когда он объявится сам. Если это чья-то авантюра, или злая, жестокая шутка, то следовало бы так же жестоко наказать автора, положить конец волнениям, от которых уже явно веет большим ненастьем: количество пациентов психиатрической службы резко возросло, многие, отчаявшись, утратили интерес к жизни, бросают работу; возродилось забытое влечение к религии, и уже обнаруживаются тенденции к росту преступности. А что же будет дальше? – ведь это только начало! Страшно подумать. Почему же молчат газеты?