Уместно ещё сказать и о том, что в России с 1700 по 1725 год было открыто около ста монастырей – этих русских обителей благочестия, милосердия и просвещения.

При всём том протестантский «уклон» религиозного сознания Петра трудно подвергнуть сомнению. Находясь в Западной Европе, он не раз отзывался с восхищением о Лютере. Существуют даже свидетельства, что во время своего первого пребывания за границей, с марта 1697 по август 1698 года, Русский Царь демонстрировал там удивительный вероисповедный индифферентизм.

Он обсуждал с различными лицами вопросы веры так, как будто Русь стояла на пороге нового религиозного обращения. Царь якобы даже рассматривал вопрос о признании Папы, от чего его отговорил Король Нидерландов Вильгельм (Виллем) III (1650–1703), посоветовавший русскому гостю «сделаться самому главой религии», как то было в протестантских странах, без чего «он никогда не будет у себя полным господином». Хотя Царь напрямую данную рекомендацию в жизнь и не воплотил, но церковную организацию он полностью подчинил компетенции государства.

Царь не собирался ни отменять Веру, ни даже отделять Церковь от государства; он лишь намеревался, как удачно выразился Ф.А. Степун, «ввести её в государственный оборот». Эта философия власти в полной мере отразилась в собственноручном указе Петра I от мая 1722 года по поводу комплектования руководства Правительствующего Синода: «В Синод выбрать из афицеров доброго человека, кто б имел смелость и мог управлять управление синодского дела знать, и быть ему обер-прокурором и дать ему инструкцию, применительно к инструкции генерал-прокурора Сената». Первым главой Синода, «обер-прокурором», и стал полковник И.В. Болтин, «исполнявшим должность» с июня 1722 по май 1725 года.

Петровское «брадобритие» стало не просто введением новой обиходной нормы, но явилось покушением на духовную традицию. Патриарх Филарет в 1628 году соборно проклял это «псовидное безобразие». Брадобреев предавали проклятию патриархи Иоаким и Адриан (1690–1700). Сызмальства русский человек видел бороды на ликах святых, которые даже визуально являлись образцом и эталоном. Бритыми и в немецком, «фряжском» платье в иконографии обычно изображались бесы. В такой наряд было принято наряжаться на святочных представлениях, изображая нечистую силу.

Брадобритие считалось и знаком ереси, и вывеской «содомского греха». Митрополит Московский Макарий еще в середине XVI века писал, что «вопреки Божественной и Царской заповеди некоторые творят дела латынской ереси, накладывают бритву на свои бороды, творя угодие женам и поругаясь образу Божию; другие содевают срамные дела нецеломудрия». И вдруг сам Царь запретил бороды и повелел носить шутовской наряд повседневно, а потому и говорили, что «Царь нарядил людей бесом».

Царь много лет выступал гонителем всего русского, причём гонение не только часто было безумно-мелочным, но, надо прямо сказать, малорезультативным. Так случилось с его пресловутым указом от декабря 1701 года, называвшимся: «О ношении всякого чина людям немецкого платья и обуви и об употреблении в верховой езде немецких кресел».

Царь повелевал всем подданным, кроме «духовного чина, священников и дьяконов и церковных причётников и пашенных крестьян», носить исключительно одежду и обувь или немецкую, или французскую. Это касалось как мужчин, так и женщин, которым тоже предписывать вплоть до исподнего (!) носить только одежду заграничного фасона! Категорически запрещалось ношение «русского платья», включая сапоги и шапки, а «мастеровым людям» приказывалось подобной одежды и упряжи не делать «и в рядах не торговать». За нарушение повеления полагался значительный штраф, а «мастеровым людям» предписывалось телесное наказание.

Поразительно, насколько «вполне взрослый» Царь, которому шёл тридцатый год, не хотел считаться ни с какими обстоятельствами, со сложившейся народной традицией. Ведь быстрый переход на новую «форму одежды» был невозможен ни по финансовым соображениям («немецкое платье» было чрезвычайно дорогим), ни по природно-климатическим условиям. Щеголять в башмаках и тонких камзолах уместно было где-нибудь в Голландии или Германии, но не в России с её суровым климатом и многомесячной распутицей.

Однако Преобразователь ни с чем считаться не хотел; он вел себя как взбалмошный ребёнок, отдававшийся целиком импульсивным желаниям. Нет нужды говорить, что результатов быстрых на этой «ниве европеизации» он не добился: если царское окружение и восприняло подобные меры как норму, то основная Россия как жила традицией, так и одевалась традиционно. Штрафы и запреты мало помогали. Но при этом, безусловно, воля Царя оскорбляла и потрясала исконные миропредставления.

Нарочито и кощунственно выглядели петровские «всешутейные соборы», которые не могли восприниматься иначе, как глумление над Церковью, церковной службой. Участники и очевидцы подобных оргий могли воспринимать их как дьявольские игрища. Так, князь Иван Хованский (†1701) потом рассказывал: «Имами меня в Преображенское и на генеральном дворе Микита Зотов (дьяк, воспитатель Петра Алексеевича с 1677 года) ставил меня в «митрополиты» и дали мне для отречения столбец, и по тому письму я отрицался, а во отречении спрашивали вместо «веруешь ли», «пьешь ли», и тем самым своим отречением я себя и пуще бороды погубил, что не спорил, и лучше мне было мучения венец принять, нежели было такое отречение чинить».

Вообще вся личная жизнь Петра Великого – это какая-то бесконечная «грязная эскапада», которая неизбежно дискредитировала исторический облик Русского Царя, исстари считавшегося не только повелителем страны, но и хранителем моральных традиций, оберегателем нравственных устоев всего Царства.

Традиционный образ Христианского Царя дискредитировала в глазах народных и предосудительная семейная жизнь Петра I. По настоянию матушки – Царицы Натальи Кирилловны – его женили в 1689 году на Евдокии Лопухиной (1669–1731), к которой он никогда не питал симпатии. Этот брак принёс трёх сыновей: Алексея (1690–1718), Александра (1691–1692) и Павла (1693).

Пётр Алексеевич тяготился тихой, благочестивой супругой и быстро нашёл себе стороннюю привязанность в Немецкой слободе, в том самом Кукуе, который в царствование Алексея Михайловича считался прибежищем «нечистых» и «безбожной слободой».

Пётр уже в юности «проторил дорожку» в это злачное место за городской заставой на реке Яузе. В этом московском «оазисе Европы» он и находил себе разнообразные телесные услады. Москвичи между собой шушукались: «Царь на Кукуе и всяк день пьян».

Там, в доме виноторговца и карточного шулера Иоганна Георга Монса, он в 1690 или в 1691 году и познакомился с младшей дочерью хозяина Анной Монс (1672–1714). Этой родившейся в Вестфалии, плохо говорившей по-русски фривольной девицей, он увлёкся, да так серьёзно, что находился с ней в интимной связи более десяти лет. До этого у молодого Самодержца в «фаворитках» числилась подруга Анны некая «фройляйн» Елена Фадемрех, которую в Немецкой слободе называли «безотказной»…

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.