Бармен на секунду прикрыл глаза, открыл и начал тараторить, словно из пулемета:
— Понимаете, я его пытался сюда к себе вытащить два часа, он ни в какую. Я его заметил в районе семи вечера уже выходящим на улицу, у него в руках был такой бумажный пакет, в котором обычно алкоголь дарят. Короче, я его два часа бомбил сообщениями, на которые он не отвечал, я же не могу отсюда самовольно уйти, понимаете? А потом он мне прислал смс – судя по всему, он то ли выпил, то ли на эмоциях, то ли вместе всё. Запятых нет, признания какие-то, которых от него не дождешься.., — Саша вздохнул и протянул управляющей свой телефон, — Вот, смотрите, в общем, сами.
15:36 Кому: Юрец: Вот это представление ты устроил… Я, правда, не сразу понял.
15:38 От кого: Юрец: Главное, что понял. Зайду вечером.
18:55 Кому: Юрец: Вы че, поругались? Почему у КБ глаза как у олененка Бэмби?
20:25 Кому: Юрец: Ну, ты где? Я жду тут, понимаешь ли, а тебя все нет.
20:34 Кому: Юрец: Юрец! А ну дуй ко мне! Иначе я сам тебя найду!
20:58 От кого: Юрец: планы поменялись я к лошадкам. давно хотел сказать ты классный друг
21:00 Кому: Юрец: Юрец, к каким нахрен лошадкам??? Ты там чё, пьешь?
21:05 Кому: Юрец: Зачем тебе лошадки? Выбери меня!
21:15 Кому: Юрец: Твою налево, трубу возьми!
21:17 Кому: Юрец: Я тебя достану и закопаю, понял!? Юрец, какого хера ты творишь??? Быстро сюда!
21:17 Кому: Юрец: Тебе хана!!! Жди в гости.
21:23
— Саша.., — Ксения подняла на бармена полные ужаса глаза, слезы подступали к горлу, — К-какие лошадки?
Тот передернул плечами, вопросительно уставившись на нее в ответ.
— Я закрываюсь?
— Да! Зови Игоря этого, скажи, что с меня бонус в этом месяце…
Какие лошадки? Куда его понесло? Может, на конюшню? Надо проверить конюшню… Зачем ему на конюшню? Он же никогда не проявлял к верховой езде интереса… Откуда такая обостренная реакция? Он же был холодный как лёд почти всё это время, он был такой… Уравновешенный... Уверенный. Спокойный. У управляющей кончились все слова, почему-то – в свой собственный адрес. Все кончились. Пока она нервно переминалась с ноги на ногу в ожидании бармена и кусала губы, в голове вертелась единственная мысль:
«Что я натворила..?»
Не оказалось Юры на конюшне. Как Ксения и думала, она давно была закрыта, на воротах висел замок. Врач не брал телефон: они с Сашей обрывали его добрые 15 минут… Лев Глебович ответил, что врач не заходил. А если он..?
— Саша, вспомни, что еще он тебе говорил последнее время? — Ксюше казалось, что еще немного, и она хлопнется в обморок прямо у этих ворот, в темноте, сама провалится в темноту.
— Да, по правде говоря, ничего особенного, Ксения Борисовна. Последние недели очень хмурый был, словно подменили. Но из него же клещами не вытянуть ничего абсолютно. Честно сказать… Ваше общение с Олегом Павловичем сильно его напрягало, насколько я могу судить, напрягали Ваши отлучки. Я так понял, он не знал, куда Вы ездите, но я как-то надеялся, что вы все между собой выясните... Короче, он просил меня дать знать, если друг Ваш появится опять.., — Саша потупил глаза.
— И ты..., — прошептала Ксюша, борясь с чувством охватившего ее ужаса, — Сказал?
— Да, — выдохнул бармен, — Мы же друзья, я обещал…
Они уставились друг на друга, не мигая, в голову каждого приходило осознание.
«Я к лошадкам...»
Саша внезапно хлопнул себя по лбу, вновь переводя взгляд на управляющую:
— Ведь недавно спрашивал меня, знаю ли я название конного клуба! Я немного напрягся тогда, но он больше не поднимал тему… Ксения Борисовна, что с Вами? Ксения Борисовна!
Перед глазами уже мелькали картинки, одна ужаснее другой. И виной всему – ее собственная трусость, ее собственное недоверие, ее тараканы, ее паранойя. Она сама до этого довела, своими руками все сделала… Уверенная в своей правоте.
— Да. Я нормально. Поехали, Саш, а? Ты же водишь? Я боюсь, что сейчас сама до ближайшего столба только…
Он кивнул. Ксюша побежала в номер за ключами от машины, довольно быстро они оказались на парковке, бармен сел за руль и дал по газам. Управляющая откинулась на спинку кресла и закрыла глаза, пытаясь выровнять дыхание и унять панику… До клуба 10 минут на скорости. Ксения была готова ко всему, к тому, что они найдут его в этом клубе Олега, возможно, сильно пострадавшего, готова была к его глухому молчанию, готова была во всём, чем угодно, признаться, прямо там, не сходя с места, лишь бы… Их тишину разрезало Сашино «Блять!» и скрежет тормозов. Она испуганно распахнула ресницы и уставилась на мужчину. Дальше – как в самом страшном кошмаре.
Саша судорожно отстегнул ремень и вылетел из салона вон, не проронив больше ни слова. Ксюша замерла в своем кресле, не в силах пошевелиться, повернуть голову назад. Её накрывала истерика, хотя она ничего не видела. Нет. Нет. Нет… Онемевшие пальцы сами разблокировали смартфон, сами набрали «03». Рука сама потянула за ручку двери, каменные ноги… Одна, вторая – на землю… Поворот шеи… Темнота мешала различать детали, управляющая видела в десяти метрах от себя стоящую на аварийке машину, разбившееся авто, дерево, фигуры каких-то людей и сидящего на корточках над чьим-то телом, обхватившего руками голову Саши, слышала издалека собственный дрожащий голос в трубку: «Авария… Новорижское шоссе, где-то между 40-м и 50-м километром в сторону области», мозг не соображал ничего, он отключился, перед глазами стояла пелена, Саша матерился как сапожник, ватные ноги сами несли её. Но не донесли несколько метров. Сквозь пелену слез в свете фар остановившейся машины девушка различила темные пятна на одежде водителя, различила кровь на ставшим таким родным лице. Он не шевелился. Ксюша осела на пыльную обочину и закричала. Через звон в ушах пробивалось:
— Ксения, он дышит! Дышит, успокойтесь! Пульс есть… Скорую уже 10 минут как вызвали!
Она не знает, через сколько приехала скорая: время встало и не пошло. Помнит, как Юру грузили на носилки, помнит тревожное «Реанимация», помнит, что вцепилась в какого-то фельдшера, умоляя взять ее с собой, помнит Сашино уверенное «Невеста…», помнит укол в вену, помнит суету в салоне машины, какие-то трубочки, датчики, писк кардиомонитора, перешептывания бригады, собственные утихающие под действием успокоительного рыдания, ненадолго сменившиеся ступором и безразличием ко всему; помнит, что не сводила с лица врача глаз, что звонила Льву Глебовичу и равнодушным голосом говорила, что Юра разбился, что она с ним куда-то едет, что работать в отеле больше не хочет, гори оно всё огнем, пусть ищет ей замену. Слушала в ответ его «Не дури, симпампулька», уже кричала, что это она во всем виновата, что не знает, зачем это всё вообще нужно, что сама дура – выбрала карьеру, которая поставила крест на всём, что в этой жизни важно, потом опять безразличным голосом отсылала владельца отеля за информацией к бармену, который явно смог сохранить рассудок, в отличие от нее самой. Снова рыдала.
Помнит пять вечных часов в операционном отделении, ночной звонок от Льва, сообщавшего, что общался с Александром, получил от него информацию о больнице, вышел на главврача, обо всем с ним «договорился» и что она может остаться на ночь, помнит хирурга, объяснявшего что-то про сотрясение головного мозга, несколько переломанных ребер и пострадавшие легкие, что-то – про вывод из-под наркоза, принудительное бодрствование, стабильно тяжелое состояние; выражавшего осторожную надежду на благополучный исход. Палату реанимации одноместную тоже помнит, если Юра и бодрствовал какое-то время, то к тому моменту, когда ее туда пустили, провалился в сон; помнит визиты медсестры и недовольных её присутствием врачей, требовавших его не беспокоить, какую-то сердобольную женщину, притащившую туда кушетку, писк приборов, собственный животный страх уснуть и не доглядеть. Помнит, под утро, когда темень освещенной лишь экранами приборов палаты начала уходить, ее прорвало и она два часа рассказывала ему спящему, глядя на линии кардиомонитора, про свою жизнь – с самого детства, с момента, когда она себя помнит, и до их ссоры в медкабинете. Про родителей, их развод и свою депрессию, про все свои победы и поражения на жизненном пути, про друзей и врагов, школу и вуз, тернистый карьерный путь, про свои мечты, амбиции, грабли, страхи, ожидания, паранойю, про обследования и диагноз, про боязнь сказать и быть не так понятой, про его клинику, его мечты и уверенность в собственной карме, про отчаяние, с которым она смотрела на его безэмоциональность, про то, что она не могла заставить себя поверить, что у их отношений есть будущее, потому что всё кричало об обратном. Помнит свое: «Прости меня», помнит, как веки отяжелели и сомкнулись.
