Девушка начала искать предлоги, чтобы узнать этого загадочного доктора получше. И пропала с концами – поминай как звали. Ксюша поняла, что выхода не найдет, когда осознала, что сталкиваясь с очередной проблемой, спрашивает себя: «А что бы мне на это сказал Юрий Сергеевич?», когда обнаружила себя с бутыльком йода и чемеричной воды в кабинете отца и врача рядом на стуле, когда заметила, что если в 08:56 его все еще нет в ее кабинете, она начинает нервничать. Когда поняла, что он втихую подсовывает витамины, потому что его волнует её здоровье; когда осознала, что это благодаря ему она все еще занимает должность управляющей. Когда ей показалось, что это что-то значит… Когда оказалась с ним нос к носу на сцене и пыталась сорвать эту маску, пыталась нащупать ответ на свои вопросы, увидеть его. Когда дрожь в коленях потом не могла полчаса унять, не могла стряхнуть с себя наваждение, вызванное этими стремительными объятиями и обжигающим шепотом прямо в ухо, которым Юра сообщил ей о том, что заканчивать сцену всегда надо эффектно. Да она чуть не умерла прямо там, на месте, под светом этих софитов! Когда потом, уже в номере, битых три часа пыталась заглушить в голове это его: «Мне нужна ты». Когда поняла, что сходит с ума от собственной беспомощности, неспособности разгадать его шарады, что голова взрывается. Врач источал равнодушие и иронию в радиусе километра вокруг себя, но почему же тогда ей не удавалось отделаться от ощущения, что он специально в эту историю с конкурсом влез, что покривил душой, заявив, что «ради премии на все готов»? В общем, ни черта Ксюша тогда не узрела, ровным счетом ни черта, кроме того, что её, кажется, уже ничего не спасет.
Вокруг нее рой мужиков, а ей подавай неприступного как Китайская стена! Это было бы смешно, если бы не было так грустно. Рой вызывал у управляющей скуку, а Зуенок так и вовсе её пугал. По доброте душевной, в память о всем хорошем, что между ними было, Ксюша с Лёшей общалась и всегда была готова прийти на помощь, но от прежних чувств не осталось и следа, а он вел себя странновато для человека, собиравшегося жениться на любимой женщине. Олег Павлович тоже, кажется, всё на что-то надеялся… Очень симпатичный, молодой, успешный, но управляющая видела в нем только потенциального партнера отеля, знакомого и никого больше. Все эти богатенькие залетные мужчины с их поползновениями её раздражали. И только тот, кто действительно был интересен ей самой, тот, чье поведение время от времени вселяло в нее толику надежды, держал подчеркнутую дистанцию. Возможно, управляющей надо брать с врача пример, самой держать эту самую дистанцию? Зачем ей это все опять надо? Сколько раз она падала на дно – не сосчитать. Может, у нее карма такая? Мужчины ее предают, еще ни разу никто не выбрал ее. Игрались они, а вся боль доставалась ей. Надежд на счастье в личной жизни фактически и не осталось, а вляпаться опять… Просто страшно… Сохранять бы дистанцию, чтобы было не так больно падать.
Поздно спохватилась. Ксюша видела лёд снаружи, но чувствовала огонь внутри, и летела на этот огонь, как мотылек.
По сути, она и была этим мотыльком. И стоило лишь огню немного разжечься, стоило ей буквально нутром почувствовать его ревность, так хорошо замаскированную под элементарный врачебный интерес к вызванной цветочной пыльцой аллергии, как инстинкт самосохранения отбило напрочь. Не нужны были ей эти антигистаминные, и отец ее не срывался после кодировки чемеричной водой; всё, чего управляющая хотела – подлететь ближе, увидеть больше, узнать лучше, найти уже, наконец, ответы и перестать сходить с ума.
Она действительно нашла контакты одного из бывших собутыльников отца, действительно заплатила ему за эту инсценировку, папа действительно признал в беспризорнике у помойки своего знакомца. Только сделано всё это было не ради папы, которому, в принципе, лишний раз испытать шок от осознания того, к чему приводят возлияния, никогда не помешает, а ради очередного повода прийти потом к врачу с победной улыбкой и получить от него вполне искреннюю в ответ. Ради этих скупых, но открытых улыбок она была и не на то готова. Ксюша помнит, как совершенно неожиданно от Юрия Сергеевича последовало приглашение на чай. Никто никогда не узнает, что получив его, она потом полчаса пыталась собрать мысли в кучу и справиться с лицом, мгновенно приобретшим, на ее собственный взгляд, глуповатое выражение, что ничего толкового по работе больше в тот день сделать так и не смогла.
Опасно!
Поздно.
О чем-то думать слишком поздно…
Нет ничего лучше, чем на свежем воздухе, в тишине летнего вечера, разбавленной тихим разговором и пением соловья, пить душистый черный чай с мятой. С Юрой на удивление уютно. Вот скажи управляющей кто в первые дни их знакомства, что она с таким удовольствием будет мерзнуть на лавочке в его компании, она бы мысленно пальцем у виска покрутила. Совсем, мол, что ли? Но там, на лавочке, Ксения в который раз нашла подтверждения своим догадкам, что Юрий Сергеевич – совсем не тот человек, за которого пытался себя выдавать. Совсем другой. Всамделишным он был именно тогда, на лавочке – с чаем и растрепанными своими волосами. И её не покидало ощущение, что таким он и хотел перед ней быть. Отвечал на ее вопросы о жизни так честно и искренне, что она в какой-то момент поймала себя на том, что фактически перестала дышать. Ксюше казалось, что ей показывают нечто, не предназначенное ни для чьих вообще глаз, рассказывают нечто, не предназначенное ни для чьих ушей. Казалось, один шумный вдох, одно резкое движение, одна неверная интонация в голосе – и всё разрушится, рассеется дымом. Она могла и не могла поверить в то, насколько реальность может отличаться от умело созданного образа. Всё, что она видела до этого момента – иллюзия, реальность – здесь и сейчас; в тот момент Ксении даже привиделось, что после он мог бы сколько угодно прикидываться холодным саркастичным доктором, её было уже не провести. В очередной раз врач повергал управляющую в состояние невозможного удивления и следующего за ним транса. И в этом трансе, загипнотизированная, она к концу их посиделок как на духу выдала ему всю интересующую его информацию о тех, как потом выяснилось, показавшихся лично ему странных гостях-азиатах, об охране, отсутствии камер. У нее не возникло никаких подозрений, ничего: в тот момент Ксюша, сраженная окончательно, могла бы доверить Юре свою жизнь. Беспокойство охватило ее уже потом, когда она начала отмирать, приходить в себя, когда появилась Юлька и очарование вечера потихоньку развеялось. Рой вопросов, разрывавших голову, не давал уснуть, да и справиться с впечатлениями было абсолютно невозможно. Она не понимала, чего ей ждать от этого человека, но чувствовала, что он не замышляет ничего плохого. Волнение, вопросы, ощущения от вечера наедине – всё вместе лишило ее шанса на сон.
Уже потом, в глубокой ночи, Ксения бежала в пижаме к отелю, проклиная собственную несообразительность, спотыкаясь о камушки и на ходу набирая Леонида, молясь, чтобы врач не пострадал. А он не то что не пострадал, он смотрел на нее из темноты министерского номера с такой усмешкой, в глазах прямо-таки читалось: «Клянусь, что замышлял шалость и только шалость». Сначала ей хотелось броситься Юре на шею, а потом – за все испытанные за эти пять минут эмоции – прибить. И она не понимала, чего хотелось больше. Да он не строгий врач! В душе он авантюрист, мальчишка, но мальчишка, в очередной раз спасший ее шкуру. Признательность – меньшее из того, что Ксюша ощущала в тот момент: она не могла унять бушующую внутри бурю, она чувствовала – вот он, момент истины. Юра совершенно не прятал эмоции, не пытался вернуть на место свою маску, не строил из себя невесть кого, стоял перед ней у лифта такой настоящий, что сердце в пятки от одного на него взгляда уходило, что внутри всё сжималось.
Ксения осознавала, что капитулирует здесь и сейчас, и не понимала, готова к этому или нет. Готова она вновь броситься с головой в отношения, и, возможно, наступить в последствии на те же грабли, что и много раз до этого? Готова она снова к этой боли? Ведь раз от раза ничего не менялось, ведь это ее карма… В голове совершенно некстати всплыли слова Льва Глебовича, обращенные к врачу: «Юрец, проявишь себя…». Интуиция шептала, что за этим «проявишь себя» кроется нечто страшное лично для нее. Допуская в свою голову эти мысли о карме, она совершила свою первую большую ошибку. Ксюша не понимала, чего хотела, нутро кричало: «Определись!!!», вот он – момент, руку протяни... Она не успела принять решение, и, наверное, так бы его и не приняла. Опять не хватило воли. Юра сам сделал этот шаг и сделал его настолько стремительно, что таки умудрился застать ее, в этом самом моменте взвешивающую все «за» и «против», врасплох: секунды – и она увидела свое отражение в его глазах, так близко, невозможно близко; полсекудны – и поцелуй обжег губы, и мысли замерли, всё замерло, лифт замер, время замерло, сердце замерло и – забилось птицей, и нутро кричало: «Определись!». И коленки подкашивались. И она, стоя перед ним растерянная, растрепанная, в худи и штанах с облачками, мысленно слала саму себя к черту со своими загонами, понимая, что еще полминуты, лифт куда-то, да приедет, и этот момент будет развеян пеплом по ветру, чтобы, возможно, больше никогда не повториться.
