Рома наблюдал за ее мечущимся по всем углам глазами со стороны. Она кого-то ищет. Кого? Почему? Что ей срочно понадобилось? Почему просто не возьмет телефон и не позвонит? Из головы упорно не шли ее требования: «Не отбирай мое. Не ограничивай меня. Не запрещай мне. Не влезай в мои отношения с людьми. И всё будет хорошо…». Они звучали, как угроза. «И всё будет хорошо…». Она не ответила на его признание, и для него это было не просто тревожным звоночком, это было звоном колоколов, набатом. Может, он и правда слишком ее прессует? Может, и правда слишком увлекся? Сейчас Роман явственно чувствовал, что птичка, как выразился врач, действительно может упорхнуть, сохрани он свой нажим, не говоря уже о том, чтобы требовать от нее еще большего. Врач. Может быть, Ксения ищет этого?

От внезапной догадки зама бросило в холод, а затем в жар. Если он прав, то что предпринять? Мысль о том, что он может потерять Ксюшу, пугала его. Потребовать, чтобы прекратила все общение? Она ясно дала понять, что подобного отношения к себе больше не потерпит. Она уйдет. Отступить в тень и позволить событиям течь своим чередом, исходя при этом ревностью? А если этот её уведет? Патовая ситуация.

«Настолько не доверяете своей девушке, что видите во мне угрозу вашим отношениям? Бедная Ксения…»

Ему надо научиться ей доверять… Но как доверять? Она не ответила на его признание… Если бы сказала, что тоже его любит, сейчас бы ему было гораздо спокойнее.

«Она Вам что, плюшевый заяц без сердца, души и мозгов, чтобы за нее решать, с кем ей быть?»

Плюшевый заяц… Врач выставил все так, словно сам относится к ней по-человечески, а Рома, значит, как к вещи какой-то, потребительски. Злость на этого вновь начала одолевать мужчину. В голове против его воли начали всплывать мерзкие картинки, на которых Ксения наставляет ему рога прямо в медкабинете, за запертой на замок дверью. Взгляд зама потемнел... «Возьми себя в руки, ты должен научиться ей доверять... Или потеряешь». Как ни невыносимо было в этом признаться самому себе, врач был прав. «Черт тебя подери!».

В медкабинет Ксюша идти боялась. Юра наверняка там! Где же ещё ему быть, если здесь его нет? Но если он там и не занят, то разговора ей не избежать. Хотелось отсрочить момент... Животный страх. Да сколько ещё она собирается мучить себя этими мыслями? Вот он – тот самый случай, когда ожидание выстрела страшнее самого выстрела. Потому что после не страшно уже ничего. Неважно уже ничего.

Нигде в общих пространствах Юры нет. Зато Марина время от времени попадается на глаза. Как и накануне. Снова нет да нет, а выглянет в лобби, снова ищет его. В этот раз вид у неё был, мягко сказать, побитый. Несколько раз взгляды девушек неслучайно пересеклись, и каждая из них поняла про другую, что именно этой другой тут надо. В глазах Марины вспыхнула ничем не прикрытая злость. Ксюша знала, что та ее недолюбливает, и догадывалась о причинах, но никогда прежде на себе она не ловила такого враждебного взгляда.

Марина, в свою очередь, в глазах управляющей считала страх.

«Я буду целым, а ты половиной.

Поверь, не хотела по подлому в спину, а зря.

Ты столько не знаешь, прости, не будем друзьями.

Так ненавидеть на самом-то деле нельзя. Ты смотришь с укором,

А я обесцвечу глаза, обезличу тебя!

Я тебя ненавижу. Я тебя ненавижу. Я тебя ненавижу.

Ненавижу! Ненавижу!».

С некоторых пор это у неё любимая песня, и ассоциируется она исключительно с Ксенией Борисовной.

Она действительно испытывала эти эмоции и сразу легко признала их в себе самой. От Ксении исходила угроза. Она стояла между ней и Юрой невидимой стеной даже в моменты, когда они оставались наедине друг с другом. Эти их переписки, созвоны, переглядки. Мнение Ксении дня него было важнее ее мнения, она видела, насколько по-разному врач воспринимает слова управляющей и ее слова. На эту он смотрит открыто и часто с улыбкой, а на неё – хмурясь или того хуже – закатывая глаза. Ну да, он прямо говорил, что ему от неё ничего не нужно, но Марина свято верила, что ей удастся заставить его ее принять и полюбить.

«Кто тебя выпустил из этой подсобки, тварь? Лучше б тебя не нашли… Ненавижу!!!»

Юра так ясно дал ей вчера понять, что ему абсолютно все равно, что девушка чувствует, так ясно показал, кто на самом деле для него значим, что Марина впервые за все время их связи сама поверила в то, что ее шансы остаться с ним рядом равны приблизительно нулю. Со вчерашнего вечера они не пересекались: Марина убежала рыдать в свой номер. Если бы она видела, с каким лицом врач выходил из отеля, то сразу поняла бы две важные вещи. Первая – что Юра не догадывается о ее вранье, ничего не знает о совершенном ей поступке, значит, ничтожный шанс, но у нее еще есть. И вслед за этим осознанием непременно бы пришло второе – что даже этот ничтожный шанс ей не поможет, потому что на его лице, всегда равнодушном в моменты общения с ней, написано абсолютно всё. Всё! Юра, её холодный, безразличный к ней самой Юра, любит. Любит эту дуру.

К этой мысли Марина пришла бы обязательно: она была не так глупа, как это могло показаться со стороны. На людях она вела себя, бывало, как блондинка из анекдотов, но никто вокруг не догадывался о содержимом её черепной коробочки. Если бы мысли можно было увидеть, смотрящему стало бы страшно и от их содержания, и от несоответствия им образа их обладателя. Поэтому хорошо, что накануне она его не увидела, иначе злоключения Ксении Борисовны в подсобке бы не закончились, а только начались… Но тем не менее, смутные подозрения терзали девушку, а интуиция кричала через рупор в ухо, что управляющая – ее личный, главный враг. А еще кричала, что ее собственные шансы пробили дно.

— Ксюха, кто умер? — Комиссарова схватила управляющую под локоть и утащила в уголок, где можно было припереть к стенке и устроить допрос с пристрастием.

— Кто умер? — эхом отозвалась Ксения. Девушка изо всех сил постаралась придать своему лицу чуть более «живое» выражение, но в конце концов сдалась: а кому еще она может здесь довериться и показать, как ей на самом-то деле хреново? На глаза предательски навернулись слезы.

— Таааааак… Дай сама догадаюсь. С врачом поругалась?

— Хуже.

— Хуже? Ты меня пугаешь, подруга.., — Юля озадаченно уставилась на управляющую. В голове один за другим лихорадочной каруселью вертелись варианты, но тут же отметались.

— Мне кажется, я его потеряла… Юль…

— В смысле, потеряла? Я его 5 минут назад видела выходящим из номера Льва…

«Вот где он…»

— Я… мы… я же не пришла вчера на эту встречу. Он сам ее предложил. Мы же сто лет уже просто не говорили спокойно. Ничего не объяснила в тот момент, не написала, не позвонила… Рома рядом был, ты же знаешь, как он на все это реагирует? Ему крышу сносит. Я ведь повода не даю… Юра в лобби нас вместе увидел… Я тебе клянусь, я в этот момент его мысли читала бегущей строкой на лбу. И… я не смогла объяснить ему причину. Написала идиотское сообщение про обстоятельства. Он бы не поверил в эту подсобку, видя, что я спокойно в лобби водичку пью в компании Романа, — Ксюша затихла, восстанавливая сбившееся дыхание. — А ночью прислал мне… это, — она протянула подруге телефон.

— «Отличная песня про обстоятельства, послушай», — зачитала Юлька вслух, — Песню? И…?

— Юль, там такие слова, душераздирающие. Она о потере. О боли. О том, что иногда твоя жизнь складывается так, что… самые… важные в ней люди..., — Ксюша уже не могла сдерживаться, она пыталась вдохнуть воздуха, чтобы продолжить, но ком в горле мешал, а слезы душили, — …уходят из неё.

Комиссарова молчала. Что сейчас сказать, она просто не знала.

— Он думает, я нас предала, — девушка прикрыла глаза и дала уже волю слезам. — Это не так… Я… ты же знаешь…

— Пойдем-ка отсюда на воздух, — Юлька прихватила с углового столика одну из многочисленных бутылочек с водой и начала аккуратно подталкивать подругу к выходу. На веранде очень удачно никого не было. Но горничная все равно выбрала спрятанный от чужих глаз столик и усадила Завгороднюю на стул. Открыла воду: