– Узнаю почерк нашего аналитика – кандидата психологических наук госпожи Прокопчик.

– Верно, Александр, не вы один обдумывали проблему. Но представьте, то, что проделывает Козинец, не обязательно извращение. Он стремится сменить роль. Звонки в агентство – его маленький карнавал, как и парик, и темные очки. В этом, как считают специалисты, нет ничего сексуального. Ну и, наконец, «голубые» и все прочее… Сексуальная компрометация, предположим, нам удастся ее осуществить, признана не вполне надежной, если ставить себе целью убрать Козинца как политическую фигуру. Это категорический вывод.

– Тех же специалистов-аналитиков?

– Этот вывод сделал Тузков. То есть секс-компромат не помешал бы, но этого недостаточно.

– Так что же нужно? Чтобы старина Козинец кого-нибудь убил и съел?

– Это было бы лучше, – кивнул Чудовский.

На террасе уже дымился самовар. Стол, покрытый излишне роскошной белоснежной скатертью, был уставлен закусками, коробками конфет, хрустальными вазочками с разноцветным вареньем и ягодами, стаканами в серебряных подстаканниках.

Надо свалить Козинца, подумал Шурик, иначе вся эта прелесть жизни может рассыпаться.

В отличие от большинства политических партий и объединений политдвижение «Общее дело» не нуждалось в материальных средствах. Деньги поступали в основном благодаря засекреченному питерскому производству, и поступали в достаточном количестве. Проблема была в другом – как эти деньги легализовать? Применявшиеся до сего дня схемы теряли свою эффективность, более того, сама их безопасность ставилась под сомнение, и все из-за бесконечных ревизий и прокурорских расследований, инспирируемых Козинцом. В итоге Левин разработал оригинальный план отмывания денег политдвижения. Но для этого требовалось участие стороннего банка, прежде не имевшего контактов с финансовыми институтами «Общего дела» и не привлекавшего в этой связи ищеек Козинца. Такой банк в конце концов был найден.

По основным показателям он относился к разряду средних, каких в то время в России были сотни. Да что в России – в финансовой империи «Общего дела» таких банков имелось два десятка. Банк был устойчивый, с хорошими оборотами, причем прибыль свою он получал не за счет операций с ГКО и других спекуляций, а благодаря тому, что обслуживал счета Таможенного комитета и ряд крупных сделок Росвооружения.

Председатель правления Вячеслав Федорович Панкин нагрянул к Чудовскому в четверг. Время было обеденное, он предложил гостю чаю, и сразу же две девицы в очень коротких юбках вкатили сервировочный столик с целой горой бутербродов, охлажденными соками и прочей чепухой. Панкин с энтузиазмом занялся бутербродами, а хозяин кабинета придвинул к себе привезенные банкиром бумаги.

Список анонимных меценатов – это к Левину, какие-то ризографы… Стоило ли из-за этого приезжать? Что это – демонстрация уважения? Разумеется, нет. Изумительно! Что же тогда за проблемы у нашего богатенького Буратино?

– Так что же у вас случилось? – проницательно спросил Чудовский.

– Случилось, – подтвердил Панкин, отодвигая тарелку. – Я, когда нервничаю, просто безудержно ем, – извиняющимся тоном добавил он.

Оказалось, что в пятницу к банкиру приходили двое, назвались «рыбинскими», Марат и Алексей. И, представьте, привел их старинный приятель, друг семьи, никому сейчас нельзя верить.

– Так вот, – продолжал Панкин, – я объяснил им на понятном им языке, что у нас есть «крыша», банк работает с милицией. Они говорят, продолжайте работать.

– И что же?

– Извините, – сказал банкир, с видимым усилием отказываясь от последнего бутерброда и стряхивая крошки с пиджака. – Да… так речь, говорят, не идет о службе безопасности. Мы, говорят, хотим предложить вам выгодные финансовые операции, здесь и за рубежом. Понимаете? Для банка это самоубийство! Не в деньгах счастье, откупиться от них еще бы можно. Но не работать же с ними! Если станет известно, что банк под «рыбинскими», нам просто не выжить, с нами не станут иметь дела. Не вам это объяснять, Алексей Алексеевич!

– Вы сказали, что подумаете?

– Естественно, сказал, что должен посоветоваться, что единолично никаких решений не принимаю и так далее. Тогда второй, который все помалкивал, хорошо одетый головорез, стал мне угрожать. Знает, где я живу, дочь, школа, сам, мол, гуляю с собакой, в общем, ничего оригинального.

– И вы испугались?

– Не сразу. Я твердо их выпроводил. Они оставили визитку, посоветовали навести справки, в Москве, мол, их знают. Вы, кстати, знаете?

– Слышал кое-что, – равнодушно сказал Чудовский.

– Мне доложили, что это дерзкие, очень опасные люди, для которых нет никаких авторитетов, – Панкин посмотрел прямо в глаза Алексею Алексеевичу и вздохнул. – Жалко банк, да и себя, знаете, тоже. Как показывает опыт, пока чужой, слава Богу, телохранители разве что погибают заодно, вы понимаете. Одним словом, вот пришел к вам… – он сделал паузу. – Просто прошу совета…

– Кто знает, что вы обратились ко мне, за советом? – ласково спросил Алексей Алексеевич. – В банке? Ваш водитель?

– Никто! – Панкин поправил очки. – То есть знают, что я приехал к вам в офис. Но я езжу по разным адресам, жизнь продолжается. Подлинную причину визита к вам не знает никто. Я и письмецо привез, копия в банке, все, как положено, вот вы читали, о закупке ризографов.

– Очень разумная предосторожность, – похвалил Чудовский. – Мой вам совет: просто потяните с ответом этим ребяткам, а там, глядишь, все и образуется.

Панкин напряженно улыбался. Ему бы хотелось услышать что-нибудь, пусть неопределенное, но более обнадеживающее, например, мы, мол, друзей в беде не бросаем. Но приходилось довольствоваться сказанным. На прощание хозяин кабинета похлопал банкира по плечу и ободряюще улыбнулся.

Алексей Алексеевич Чудовский, включая этот банк в сферу жизненных интересов «Общего дела», разумеется, собрал о нем достаточно полную информацию. Среди прочего стало известно, что банком заинтересовались «рыбинские» – набирающая силу, дерзкая преступная группировка. Чудовский спокойно наблюдал за развитием событий. Он ждал визита Панкина и был готов к нему. Независимо от этой выходки «рыбинских», так напугавшей уважаемого человека, вопрос с ними был решен. Просто в свете последних угроз решение следовало ускорить.

Тузкову он пока ничего докладывать не станет. И дело не в излишней самостоятельности, которая всегда раздражает начальство. Как раз сегодня утром у Алексея Алексеича возник вдруг с ним очень тяжелый разговор, и не хотелось теперь провоцировать его на неприятное для обоих продолжение.

Разногласия между Чудовским и Тузковым случались и прежде, но такого, как утром в четверг, после банальной, плановой встречи с рабочими авиазавода, такого раньше не бывало.

Валентин Петрович обожал публичные выступления, особенно с участием телевидения. Он увлекся, не настолько, конечно, чтобы потерять контакт с аудиторией; чувство аудитории – это был его особенный дар. Тузков много шутил, опьянел от толпы, аплодисментов, словом, чувствовал себя как оперный певец, которого без конца вызывали на бис. Ему хотелось, чтобы радость успеха разделяли с ним все, особенно в ближайшем окружении, разве это не естественно? Но реакцию Алексея Алексеевича скорее можно было назвать сдержанной. И когда они оказались вдвоем на заднем сидении «Мерседеса», Тузков спросил напрямик:

– Вам что, не понравилось?

– Не все понравилось, – признался Чудовский.

– А мне показалось, что аудитория была на уровне, я, знаете ли, испытал подъем!

– Не спорю, Валентин Петрович, вы прекрасный оратор, – Чудовский заколебался, но затем упустил момент, когда еще можно было не сказать лишнего. – Однако, находясь на подъеме, вы иногда, скажем так, теряете канву, как бы улетаете в своих импровизациях, я, поверьте, никогда не позволил бы себе таких замечаний, если бы… – он еще что-то мямлил в необычной для себя путанной и многословной манере, но Тузков почти не слушал…