Я открываю глаза и смотрю в его искаженное страданием лицо с бескровными губами. Даже лежа полуживой на больничной койке я вдвое сильнее его.

— Я не хотел… — он касается моей руки, и и от моей попытки ее одернуть лишь жалко вздрагивает пальцы. — Я совсем не хотел, чтобы так вышло… Это ревность… я так люблю тебя, Лиса, что мысль о том, что ты и… она сводит меня с ума. Я не знаю, как смог бы жить, если бы с тобой что-то случилось. Я так сильно люблю…

Гнев совсем не то, что мне сейчас следует испытывать, но он не поддается контролю. Мне омерзительно слышать то, что он говорит.

— Замолчи… — мой голос не громче шелеста листьев, пережженных солнцем. — Ты не имеешь право на это слово.

— Лиса, я знаю, что виноват в том, что не сдержался. Я конечно не должен был… но это была всего лишь пощечина… а ты просто неудачно упала.

— У тебя просто не хватило смелости сложить ладонь в кулак, ты, жалкий трус. Снова оправдываешь себя.

Бледность исчезает с лица Джексона, и на щеках бордовыми пятнами проступает подобие румянца:

— Ты сама меня провоцировала, Лиса…

— Расскажешь об этом полицейским. А теперь убирайся из моей палаты и никогда сюда не приходи.

— Что ты собираешься им сказать? — голос Джексона звучит чересчур мягко, и это усиливает мой гнев. — Придумаешь, что я бил тебя, чтобы отомстить?

— Придумывать не придется — я просто сниму повязку. А после этого ты дашь мне развод и исчезнешь из моей жизни.

— Ты слишком слаба, чтобы здраво мыслить, Лиса. Я приду к тебе завтра с Юной.

— Нет! — от охватившего меня протеста, я непроизвольно поднимаюсь на локтях и вновь валюсь на кровать от острого приступа боли. — Только попробуй привести сюда дочь. Она не должна видеть меня здесь в таком виде.

— Хорошо, Лиса, не волнуйся, — Джексон быстро и мелко кивает, начиная отступать назад, словно я навела на него ствол заряженного оружия. — Тебе нужно отдохнуть, и мы с тобой обо всем поговорим и обсудим.

Головокружение атакует меня одновременно с приступом тошноты, больничная сорочка влажно прилипает к стене. Я делаю несколько глубоких вдохов, чтобы набраться сил, что произнести то, чего я не могу не сказать:

— Я с тобой ничего не стану обсуждать. Ты пойдешь на все мои условия, потому что в противном случае я тебя разорву. Я не поленюсь создать фонд борьбы с домашним насилием и сделаю тебя олицетворением всего того зла, которое ненавидят все женщины мира. Ты знаешь, что мне это под силу. От тебя отвернутся все. Обещаю, я тебе это устрою. Только попробуй… — договорить у меня не получается, потому что перед глазами темнеет, а затылок начинает ныть сильнее. Я тяну руку к тумбочке и, нащупав стакан, машинально прикладываю его к губам, чтобы смочить остатками влаги пересохшие губы.

— Лиса, мы семья… я никогда… это была ошибка, которая не повторится…

Моя рука обессиленно падает на край кровати, и я отворачиваюсь к стене.

— Я сказала, убирайся.

Комментарий к Глава 20

Как вам глава? Становится всё интереснее и интереснее 😯🔥

========== Глава 21 ==========

Я сплю плохо, просыпаясь трижды за ночь: сначала оттого, что моя сорочка насквозь промокла от пота, затем от усилившейся боли в макушке и в последний раз ближе к утру от кошмара. Мне снилось, что на меня несется волна величиной с небоскреб, и мне совсем негде укрыться. Когда я в следующий раз открываю глаза, в палате по-дневному светло, а на стуле рядом с моей койкой сидит Джексон.

— Проснулась? — он дергает уголки рта в подобии улыбки, сосредоточенно наблюдая за моим лицом. — Ты стонала во сне.

Я облизываю губы: они сухие и шершавые. На языке вкус медикаментов, жутко хочется пить.

— Для чего ты снова здесь? Я сказала, что не хочу тебя видеть.

Щека Джексона дергается, глаза полны искреннего раскаяния и сожаления, которые не находят в моей душе не малейшего отклика. Все, чего я хочу — это никогда его больше не видеть.

— Я не спал всю ночь… случившееся кажется мне ужасным сном, Лиса. Я думаю о тебе каждую минуту, и хочу, чтобы ты поверила, что мне очень жаль. Я должен был держать себя в руках.

— Ты можешь повторить это сотню раз, но это ничего не изменит. Я никогда не прощу тебе того, что случилось, и как только выйду из больницы, подам на развод.

Джексон в течение нескольких секунд смотрит на меня, словно не веря в то, что я говорю серьезно, и прячет лицо в ладонях. Я отворачиваюсь и разглядываю потолок, мечтая избавиться от навязанного спектакля.

— Вчера мне звонила Джису и спрашивала о тебе, — глухо произносит он, подняв голову. — Твой телефон выключен, и она начала беспокоиться.

— И что ты ответил?

— Сказал, что ты сама с ней свяжешься. Я не стал говорить о больнице, так как не был уверен, что тебе этого хочется. На работе начнут обсуждать твое состояние, а ты ведь этого не любишь.

Я беззвучно усмехаюсь.

— А ты можешь быть очень заботливым, когда тебе это выгодно. Отвези Юну к моим родителям, и скажи ему, что у мамы возникла срочная командировка, — перед глазами всплывает красивое лицо дочери, и грудь атакует острый приступ тоски по по ней. Сколько я пробуду здесь, прежде чем смогу ее увидеть? Неделю? Больше? Мы никогда так надолго с ним не расставались.

— И еще скажи, что я очень по ней скучаю и привезу подарок.

— В офисе тоже сказать про командировку? Твои сотрудники и Суён будут спрашивать.

Я даю себе время на раздумья и согласно киваю. Сочувствие и жалость нужны мне еще меньше, чем разговоры.

— И предупреждаю в последний раз: я не желаю тебя здесь видеть. Еще один визит, и я дам согласие на дачу показаний.

Джексон выглядит так, словно хочет возразить, но вместо этого плотно сжимает губы и поднимается со стула.

— Мне нужно слетать в Нью-Йорк на неделю — решить вопросы с закрытием офиса. Надеюсь, к тому времени ты смягчишься, и мы сможем спокойно все обсудить.

Я ничего не отвечаю, потому что не хочу тратить скудные остатки энергии на переубеждение. Мое решение не изменится, а Джексон в силу своего характера будет открещиваться от реальности до последнего. Его проблема, не моя.

Муж топчется возле моей кровати еще несколько секунд, после чего раздается прерывистый нервный вдох и стук удаляющихся шагов. Когда дверь за ним закрывается, я тянусь к тумбочке за стаканом воды и замечаю букет цветов. До нелепости огромный, до отвратительности дорогой и до омерзения стильно оформленный. Если бы я умерла, Джексон наверняка скупил целую флористическую лавку, и мои похороны превратились в карнавал.

Через полчаса в палату приходит доктор Ан, справляется о моем самочувствии, говорит о низких показателях гемоглобина и тяжелой анемии. На вопрос, когда меня выпишут, туманно отвечает, что нужно наблюдать за моим состоянием в динамике, после чего вновь оставляет меня одну. Мне приносят завтрак, и когда санитарка возвращается, чтобы забрать поднос, я прошу ее вынести из палаты помпезный пахучий букет. Недоумение и вопросы на ее лице игнорирую и отворачиваюсь к окну. Мой телефон лежит на тумбочке вместе с зарядкой, в кресле стоит сумка, которую, очевидно, привез Джексон. Нужно включить мобильный и набрать маме, но я говорю себе, что сделаю это позже, и вновь проваливаюсь в темный беспокойный сон.

В следующий раз я открываю глаза от позыва в туалет — первый за вторые сутки. Когда я прошу медсестру помочь подняться, то получаю категоричный ответ, что вставать мне запрещено и первое время придется ходить в пластиковый лоток. Несмотря на ее протесты, я предпринимаю самостоятельную попытку слезть с кровати, но голова мгновенно начинает кружиться, и приходится лечь. Женщина подкладывает под меня жалкое подобие унитаза и выходит из палаты, но даже после этого мне не сразу удается помочиться — слишком велико ощущение беспомощности и унижения. Когда медсестра уносит лоток, я несколько секунд борюсь с набежавшими слезами и в конце-концов проигрываю: они скатываются по щекам, затекая под ворот больничной сорочки.