Я сделала телевизор погромче и застыла, глядя в плоский экран. Еще несколько красивых кадров с Миледи промелькнули, а потом она исчезла, вновь сменившись на ведущую. Напряженно и пристально я вслушивалась в слова, ища подсказки, действительно ли нам нужно уехать, и какова ситуация в этом городе Первого мира.

И по всему выходило, что пока всё спокойно, но если папа сказал уезжать, значит мы уедем. Птица Рах прилетела, как говорится, и лучше убегать, пока все не стало прахом.

Мне следовало помыть посуду, но я вернулась к шкатулке, вновь и вновь выстраивая резные узоры воедино. Слева направо? Или справа налево? Мне показалось, что одна из деревяшек щелкнула, но это была иллюзия, наверное, один паз был неровно обточен, и я продолжила крутить в руке этот сложный узор, ища решение.

– Ну давай же, – недовольно профырчала я.

Я любила сложные загадки, но эта начинала выглядеть нерешаемой, и у меня почти опускались руки. Вздохнув, я отложила шкатулку, пообещав себе, что вернусь к ней позже.

Я подошла к раковине, прибавила звук на телевизоре так, чтобы слышать сквозь шум льющейся воды и попробовала сосредоточиться на кружках, стаканах и тарелках, но мыслями улетела куда-то очень далеко. Я вспоминала почему-то ту небольшую деревню, где у нас из кухонной техники была всего лишь дровяная печь, которую папа разжег однажды, а потом поддерживал пламя так долго, как мог. Ту печь, которая однажды погасла, и я проснулась посреди ночи, рыдая от холода, и прижимаясь к нему как можно тесней, пытаясь забрать у него капельки тепла. Он разжег печь, и заставил меня держаться к ней так близко, что у меня опалились кончики волос. Я вспоминала, как рыдая, спросила у него, почему нам надо бегать, и где моя мама… я тогда так хотела обрести маму.

И вспоминала, что он мне ответил.

Вспоминала и сейчас, в реальном времени. Закрыв глаза, я подставила руки под горячую воду. Как-то в школе нам сказали, что большинство бед нас, детей послевоенного времени, строятся на Фафнире, но я верила, что дело не в нем, не в Иерофантах, это что-то другое, что-то, что заставляет нас делать что угодно, лишь бы не жить в реальности, что отталкивает нас от возможностей, оно же поселило в нас страх, что нас заметят, арестуют, осудят. Это «что-то» заткнуло рты большинству из нас, и не имея возможности по молодости быть радикальными, мы утратили способность вырастать хоть в кого-то.

Я услышала, как телевизор передает треск пламени, и обернулась. С рук стекала вода, струя ударила в упавшую ложку, вода попала мне на волосы, грудь и живот, но я не могла повернуться, не могла пошевелиться. Треск синего пламени, а потом застывшая каменная статуя военного преступника крупным планом. Тишина, потому что за этим всегда следовала небольшая пауза. И ледяной голос диктора:

– Согласно соглашению, заключенному между Мирами, сегодня Предел выдал безродного Азазелло, Преступника Пятимирья, Престолу Миледи. Темная и светлая стороны не увидели препятствий в данный момент времени.

Я смотрела на каменную статую, в которую обратили суккуба, а потом прижала мокрые пальцы ко рту, силясь удержать внутри крик.

Вот причина, по которой мы убегаем. Вот причина, по которой нужно менять места. Преступников Пятимирья, как окрестили сторонников Фафнира после поражения, выискивают даже девятнадцать лет спустя. Я мала, чтобы быть Преступницей, но я дочь Преступника.

А значит, если нас найдут, то мы можем занять место Азазелло. Если нас найдут, я потеряю отца. Мы убегали всю жизнь, и не ради чьей-то чужой безопасности. Единственное, что стояло на кону, это наши жизни. Моя мать умерла, чтобы жили мы.

Я закрыла глаза, приваливаясь к тумбе спиной.

Я слишком люблю быть живой, чтобы умереть. Пусть это и значит убегать вечно.

С первой встречи я знала, что этот парень либо станет великим, либо уничтожит Пятимирье когда-нибудь. На лице Амрэя застыло обычное для него выражение глубокой задумчивости о вещах, понять которые неспособны большинство из существ, а в темно-зеленых глазах лучами играло солнце, делая их светлей. Одного из родителей-дэвов в нем выдавали лишь черные склеры глаз, да едва заостренные кончики зубов. Когда он ерошил густые русые волосы одной рукой, запуская в них пальцы, я начинала думать о том, что хочу заправить прядь волос ему за ухо.

– Эй, ты подумала? – спросила Хатхор, резко кладя руку на лежащее передо мной меню.

Я вздрогнула, вырываясь из плена своих мыслей, и рассеяно рассмеялась, пытаясь скрыть свою оплошность. Хат наклонила голову вбок, и ее коровьи круглые глаза отразили верхний свет лампочек.

Хат из зверолюдов. Кожа у нее белоснежная, но с черными пятнами, во лбу торчит два небольших рога. Каждый раз, когда мы прогуливаемся вместе по торговому центру, зверолюды из хищников, свистят ей вслед и пытаются подозвать поближе, но знакомство быстро заканчивается. Хат выглядит полной, но на деле всё ее тело – мускулы.

Я потрогала на запястье браслет из мулине, который она мне сплела своими на удивление ловкими пальцами, и улыбнулась, вспоминая, как она сунула мне его в руку в раздевалке спортзала. А на следующий день едва не уронила меня, решив, что настало время обниматься. Хатхор сложно назвать моей подругой, потому что в этом городке я недолго, но общаемся мы определено хорошо.

За столиком из темного дерева мы сидели в красных креслах в самом углу, где этаж красиво заканчивался стеклянным ограждением, и до стены оставалось много пространства. Это место и безопасное, и опасное одновременно, поэтому, наверное, мы любим сюда приходить. Молодые официанты и официантки почти все люди. Они смотрели на нас без свойственного людям к существам легкого недоверия. А что до любопытства, пусть любопытничают. Интерес не порок. Интерес даже льстит.

Из-за цветных контактных линз у меня чесались глаза, я чувствовала, что устала еще на этапе просмотра фильма, но уходить не хотела. Я подперла голову рукой, глядя на юношу с зелеными глазами, такого прекрасного, и до омерзения равнодушного.

– Ну, и что ты опять завис? – спросила я.

– Не мешай думать, – Амрэй откинулся на спинку сидения, снял очки и принялся протирать их краем футболки. – У меня не увязывается в голове противоречивость финальной логики персонажа.

– Да нет никакой логики, – я пожала плечами. – Он сделал то, что захотел.

– Но до этого, согласно его личностной характеристике, которую преподносили нам в течение двух прошлых фильмов, он был совершенно неспособен на уступку своим желаниям. Эгоизм был несвойственен его натуре, и…

– Амрэй, не анализируй. Киношка была прекрасная, – устало сказала Хатхор.

Я послала им одну рассеянную улыбку и отвернулась в сторону, не слушая разгорающийся спор. Повернув голову вбок, я посмотрела на стайку парней за дальним столиком. Переглянувшись раз, другой, третий, один из них указал на нас пальцем, и я подумала, что он меня бесит. Я прикрыла глаза, пытаясь прислушаться к их разговору, но разгорающийся спор между Хатхор и Амрэем не оставлял шансов на успех.

– Как думаете, о чем они болтают? – спросила я, оправляя браслетики на запястьях.

– О том, что подслушивать чужие разговоры является нарушением всех возможных правил приличия, – Рэй побарабанил пальцами по столу. – Ты невыносима, девушка.

– Мне просто любопытно, – я повернула к нему голову. – Ты ведь отличник. Сам должен быть любопытным. Отличникам свойственна эта черта характера. Так сказать, соответствует личностной характеристике.

Мне очень хотелось ему понравится, поэтому я частенько говорила его фразами, чтобы он думал, что у нас есть что-то общее.

– Отличники бывают разными, – он поморщился, отводя от меня взгляд, но уголки его губ дернулись, обозначая улыбку.

Официантка застыла у нашего столика. Мы прервали разговор, делая заказ. Я восхищенно уставилась на девушку, которая, едва лишь мы закончили перечислять длинный список необходимого, быстро повторила наш заказ.