Иногда я спрашивала у него, когда уже пережила пубертат, почему мы должны убегать? А он отвечал, что побег единственная возможная сейчас форма существования, и, если мне это не нравится, я вольна обратиться в любое отделение «Организации по взаимодействию с магическими существами», сказать им, кто я, и почему не хочу больше прятаться. Но я не хотела от него уходить, ведь самые лучшие советы в жизни, я получала, как не странно, от папы. За его словами следовало внимательно следить: он ронял их, как жемчужины, среди кучи тех помоев, что вылетали из его рта, было что-то действительно такое, над чем следовало задуматься. Мне жаль, что очень многое я пропускала, потому что была мала. Когда я разобралась, что слушать моего папу нужно предельно внимательно, мне было пятнадцать, времени оставалось немного. Но даже тех осколков мудрости, которые я успела подобрать, могло хватить мне на всю жизнь. Мудрость отца не была книжным знанием, или его природным умом. Он много жил и много ошибался, и был столь любезен, что позволял другим, и мне в том числе, учиться на его ошибках. Достаточно было только услышать. Нет, не слушать, ведь слушать мог каждый, и слушали его все, но вот услышать, что он говорит… Я любила его, я ненавидела его, одно переплелось с другим, но любовь перевесила.

Я была из поколения детей, рожденных после Восстания Иерофантов. В школе никто про Восстание практически ничего не говорил. Первого мира война в Загранье и Полярисе почти не коснулась, так, лишь мельком упоминали, что был один очень сильный колдун из темных дэвов, и умудрился повести за собой существ против существовавших осколков власти в период междоусобицы династии Горгон. А потом маркизы Каменной крови победили, воцарилась Миледи, слава ей, Престолу, и да продлится Ее Царство вечно. Общие, плоские сведения. Немного дат сражений, немного о тех, кто участвовал в битве. И огромное, просто колоссальное число погибших среди бессмертных, чудовищное опустошение почти разрушенного до основания государства темных дэвов, смена политического режима в Полярисе, реорганизация Предела. Первый мир не пострадал в войне, но именно война убедила Первый мир максимально закрыться от остальных.

Поэтому он и стал для нас безопасен.

Для меня это закончилось, не успев начаться. Я родилась – Иерофанты были повержены. Все произошло в одно время, но никоим образом связано не было. Кто-то из лидеров погиб, кто-то сбежал, я жила и росла, но даже спустя почти двадцать лет Восстание никак не могли забыть. Всех, воевавших на стороне проигравших, объявили Преступниками Пятимирья, отобрав у них род и титул, что приравнивалось к гражданской смерти. Что-то изменилось к худшему: мировая экономика колебалась, билась в истерике, заходясь в волнообразных графиках, и равно хлестала как обеспеченных, так и бедных. Демография угнетала, в школе – полупустые классы, Академия и Институт не набирали больше тридцати существ на поток. На одного сотрудника приходилось два или три рабочих места, и казалось, еще долго нам не будет грозить проблема перенаселения. Что-то изменилось к лучшему: расовая политика, в основном. В условиях всеобщего дефицита неожиданно вылезли наружу не средние, а низшие магические расы, полукровные и полукровки стали востребованы. Когда мне было тринадцать, первый темный полукровный поступил в Академию, что я встретила восторженным криком. Его успех давал мне надежду. Было важно оставаться граждански активным, но не занимать черно-белую позицию. Смертные казни всё еще существовали, полны были тюрьмы, военная прослойка выросла раза в два. Казалось, готовимся к войне, но дети после Восстания о войне почти ничего не знали. Она была рядом, дышала нам в затылок, но на нас не влияла.

Мы даже не знали, что живем между двумя войнами, и что единственное спасение – придерживаться золотой середины, попробовать что-то успеть в отмерянное нам мирное время. Те, кто сумел это, в итоге выжил. Если, конечно, умели слушать и прислушиваться, если у них был хороший советчик.

У меня был.

Пока однажды нас не догнали.

Самое лучшее измерение – Первый мир. А если и не лучшее, то точно самое мое любимое. В Первом мире нельзя использовать магию. Вместо этого здесь существуют технологии, и эти технологии поражают куда больше любого альтернативного заклинания. Порой технологиям даже необязательно быть технологиями современности, чтобы вызвать у меня любопытство. Технологии меня увлекали, мне нравилось хитросплетение схем, разработанных алгоритмов решений. Всю красоту технологии я оценивала, сравнивая с магическим аналогом, и что ж, иногда выигрывало одно, иногда другое, но и в том, и в другом я понимала плохо.

Солнечный свет заливал комнату, проникая сквозь тканевые жалюзи. Тихо фырчала яичница на плите, масло стреляло в крышку. Урчал закипающий чайник. Где-то в небе пролетел вертолет, оглушительным треском заполняя пространство, где существовали звуки, даже автотрасса рядом притихла, уступая ему дорогу. Я была в реальном мире и не в нем одновременно… и дело было, конечно же, в загадке.

Я вертела в руках шкатулку с резным узором, передвигая деревянные тонкие плашки из стороны в сторону. Слева направо, справа налево, записать комбинацию, запомнить движение, сложить почти головоломку… и осознать ошибку. Плюнуть, и начать снова. Таким было то лето, в которое я пыталась открыть подарок отца, не зная даже, ждет ли меня в шкатулке подарок, или подарок это и есть шкатулка.

Классические пятнашки уже давно наскучили. Эти загадки я научилась отгадывать на раз, ведь что такого сложного, чтобы выстроить символы в ряд? Разгадать эту загадку оказалось сложней, чем подобные, и уже несколько дней каждое утро я заканчивала тем, что вертела ее из стороны в сторону, пытаясь подобрать верную комбинацию узора. Это решение нельзя было найти в интернете. Отец принес мне шкатулку накануне, подарив подарок на день рождения, как всегда, заранее. Вещь явно ручной работы, покрытая потрескавшимся лаком, шкатулка должна была открываться, когда сложный узор вставал в правильную позицию, но этого всё не происходило, и смешки, посылаемые в мою сторону отцом, с каждым днем становились всё ехидней. Я знала, что это он вырезал шкатулку из дерева, узнавала его руку и узор, характерный для его работ, движения ножа, снимающего именно этот угол у планки. Это была его вещь, это читалось в его любимом сорте дерева, в геометрическом узоре, и в бронзовом фальшивом замочке.

Я крутила шкатулку уже почти механически, как кубик-рубик, который собирала, постукивая мизинцами по граням, и пыталась отогнать от себя мысли, что уж слишком я зациклилась на содержимом, которого могло и не быть. Хорошая загадка – это тоже подарок.

Отец прошелся по кухне, наливая воду из графина в высокий стеклянный стакан. Отец всегда пил воду только из стаканов. Множество раз они трескались в его руках, или летели в сторону стены, разбивались, будучи смахнутыми со стола мной или им. Стаканы были внушительной статьей наших семейных расходов, но вопреки здравому смыслу, отказываться от них он не собирался. Он сделал глоток, закашлялся и взмахнул рукой, отгоняя невидимых мошек от своих голубых глаз. Я напомнила себе, что сейчас его имя Персей, и не смогла вспомнить свое.

Многие находили отца красивым, и женщины часто задерживали на нем взгляд, а я лишь непонимающе фыркала и пыталась указать на вполне очевидный для меня недостаток. Но другие – люди, темные и светлые существа, почему-то начинали улыбаться и флиртовать с ним, пытаясь послать стрелы амура прямо в его сердце. Для меня было очевидным, что роман с ним невозможен. Он любил мать, и даже столько лет спустя печать любви к мертвой читалась в каждом его жесте, отражаясь светлой печалью в глазах. Он любил ее так сильно, что в его сердце для меня был лишь крошечный уголок.

Глаза у него как у всех темных дэвов – черное глазное яблоко, и лишенная зрачка радужка. У него – небесно-голубого оттенка, завораживающе яркая. Когда его взгляд прояснился, он посмотрел на меня и задумчиво покрутил пальцем у виска, чуть пониже темной вены, проступающей из-под кожи. У отца вены видны по всему телу: и на лице, и на руках, и на ногах. Темные-фиолетовые, они рисуют причудливые узоры на его теле. Его женщинам нравится. Они водят пальцами по его коже, и сознанием перемещаются в другую вселенную, куда ведет кровеносный путь его тела.