Мы часто гуляли по парку, и все разговоры у нас были пустые, да о всяких пустяках. Пока однажды я не решилась спросить, от чего она тут лечится.

Персефона поправила высокий хвост, подтягивая резинку, потом уставилась в сторону.

– Серьезно, Персик, – сказала я. – Явно не проходишь «крылатую» терапию, как я. Так что ты тут делаешь?

– У меня беда с магией, – очень тихо сказала девушка.

– Если тема больная, можешь не рассказывать. Слышишь, Перс? – я коснулась ее плеча.

Она сердито дернула плечом, сбрасывая мою руку. Я еле слышно вздохнула, ощущая бессилие. Вот снова я ее чем-то задела, только не понимала, чем именно.

Она резко развернулась, с яростью заглядывая мне в глаза. Мне захотелось отшатнуться от нее, но я сдержала себя, мысленно воззвав к своей светлой части, что должна была уметь исцелять пониманием и заботой.

– У меня какая-то хрень с кровью, и поэтому, о, Престол Миледи, я никогда не смогу колдовать!

Я моргнула. Прежде я не слышала, что у дэвов такое бывает. Персефона фыркнула, сердито встряхивая волосами, единственным ей известным способом выражая свою печаль – злясь на весь мир.

– Довольна? – рявкнула она.

– Прости, – я отвернула голову в сторону. – Я не знала.

– Это не лечится, – продолжила говорить она, и я проглотила заготовленную извинительную речь. – Иногда бывают улучшения, но мне ничего не помогло.

– Ты поэтому не в Загранье лечишься?

– Нет, – ее голос вернулся к нормальному уровню громкости. – Родителям так удобней. Они чаще бывают в Пределе, чем дома. Так хоть иногда меня навещают. Мать в суде работает, и ей удобно демонстрировать меня, чтобы формировать образ человечности и искать поддержки у светлых. А отец… отец не считает, что я вообще существую.

– Твоя мать работает в суде?

– Она Прокурор.

Я щелкнула пальцами. Вот, сошлось, догадка оказалась верной! Я обрадовалась, но радость быстро схлынула с меня, потому что я вспомнила тот разговор на крыльце. Так вот кто та несчастная девочка, от которой были готовы избавиться собственные родители…

– Если начнешь меня жалеть, я тебе лицо расцарапаю, – прошипела Персефона.

Будь она другим существом, я бы огрызнулась в ответ и сказала бы, что, куда, как и в каком порядке буду засовывать за такие угрозы, но она была аристократкой Персефоной, поэтому я проигнорировала этот приступ раздражения.

Для темного аристократа жалость – позор. Папа рассказывал, что даже после войны они всё еще соревнуются постоянно друг с другом. Я спрашивала его, почему так, а он, как обычно, предложил отыскать ответ самой. Я додумалась только до того, что это монархия так влияет, и он со мной согласился. И у него были очень мечтательные глаза, когда он стал мне рассказывать, как могло бы преобразиться Загранье, если бы старый строй пал… а потом он быстро осекся и, взъерошив мне волосы, испортил прическу, а после отправил прочь.

– Я тебя не жалею. Я уважаю то, что ты выбрала жизнь, – сказала я, смотря на девушку. – Это тоже сила, Персефона. Жить, если все считают, что тебе не стоит этого делать.

В глазах у нее отразилось легкое недоумение, сменившееся благодарностью, и я улыбнулась девушке. Откинувшись на спинку скамьи, она разгладила пальцами вышивку.

Что было удивительным в Персефоне, так это то, как она обожала шить и вышивать. Она перелатала все мои немногие кофточки, что я привезла с собой, перешила три или четыре юбки, и ушила джинсы, ушить которые я собиралась сама уже года три. В ее ловких пальцах игла летала из стороны в сторону. Она шила, кроила, вышивала, и в какой-то момент я начала думать, что у этой девчонки такой огромный талант, что она из порванной простыни сошьет бальное платье. А потом я увидела, как она вышивает, и почти потерялась в акте дружеского обожания.

Вот и сейчас она вышивала дракона. Пальцы меланхолично летали над пяльцами, одна нить сменяла другую, и переливалась на солнце. Я залипла на ее руки. Настоящее мастерство всегда завораживает.

– А твой темный секрет? – спросила она, обрезая нитку и вдевая следующую.

Я хотела было ответить, что темных секретов у меня нет, но поняла, что это неправда.

«Никогда и никому не верь», – сказал мне отец. Но могла ли я не попробовать поверить своей подруге? Подруге, с которой не расставалась почти три месяца, с которой перемыла кости всем на свете, подруге, с которой просмотрела кучу сериалов, которая расчесывала мне волосы, и которая заплетала мне длинные сложные косы, которая перешила мою одежду, и которая, несмотря на то, что была аристократкой, поверила мне?

Но стоило ли мне верить подруге, которая была аристократкой, которая была дочерью Прокурора, которая сама завязала дружбу первой, что ставило ее под подозрение, подруге, которая постоянно критиковала мою любовь поесть, и которая, судя по всему, не отличалась большим умом?

– Мой отец мне дорог, – честно сказала я.

Персефона завязала узелок на изнанке вышивки и серьезно кивнула. Серьезное выражение вовсе не шло ее лицу, но я ни разу не видела, чтобы она улыбалась.

– Ты поедешь в Академию? – я попыталась перевести разговор на нейтральную тему.

– Да, поеду. Буду делать вид, что учусь, – сказала она. – Я не могу не поехать.

– Почему?

Персик замялась. Она нервно принялась теребить край ткани пальцами, а потом отложила вышивку в сторону, покрутилась на месте, и вовсе засунула все свои швейные принадлежности обратно в изящную сумку, обшитую бисером.

– Потому что Вельзевул, – сказала она.

– Что Вельзевул?

Имя было знакомым, и я подумала о том Вельзевуле, которого видела по экрану телевизора и на фотках в сети. О Вельзевуле, который был младшим из сыновей-близнецов Миледи, и от старшего брата отличался только прической, да цветом огня в глазах, и тем, что его не звали «принц в кедах». О Вельзевуле, который был наследником, и без сомнения, носил в своем титуле «маркиз Каменной крови из рода Горгоны».

– Почему я должна тебе рассказывать? – застонала Персефона, откидываясь назад и запрокидывая голову. – И почему я думаю, что должна тебе рассказать?

– Потому что мы друзья, Персик, – спокойно ответила я. – У тебя раньше друзей не было?

– Раньше по моим друзьям птица Рах прилетела, – она выправила волосы, и хвост красивой шелковой лентой повис в воздухе. – И я не собиралась дружить с какой-то там полукровкой.

Я ощутила приступ злости, но подавила его. Бессмысленно на нее обижаться. Она прямая, пожалуй, слишком прямая для девушки, дожившей в Загранье до ее лет, но это даже хорошо. Тот, кто мыслит прямо и говорит, что думает, обмануть не может. Быть может за эту ее прямоту я ей и поверила. А не за причесанные волосы, перешитую одежду и разговоры о пустом.

– Лорд тьмы Вельзевул, нулевой герцог Престола, маркиз Каменной крови, из рода Горгон, – четко проговорила она. – В нем проблема.

– Ты во что-то влипла? – я повернулась к ней всем телом, подгибая одну ногу под себя и ставя локоть на спину скамьи.

«Принц из правящей династии», – мысленно простонала я. Не нравилось мне это.

– Можно и так сказать, – она села прямо, поворачиваясь ко мне, и чинно складывая руки на коленях. – Я должна радоваться, наверное, но не радуюсь. И Левиафан мне нравился больше.

Она не стала продолжать, уходя от разговора в манере Персефоны – раскрывая сумочку и принимаясь поправлять макияж. Обведя губы помадой, она бросила искоса на меня взгляд, но я не стала заставлять ее говорить дальше. Слишком уж много боли я причинила ей за этот разговор. Не стоит лезть дальше ей в душу, и уж тем более щипцами у нее вытаскивать, что у нее там за любовный треугольник с сыновьями Миледи.

– Тогда учиться будем вместе, – я подперла голову рукой. – Что вообще изучают в Академии?

У нее расслабилось лицо, стоило ей понять, что продолжения разговоре о Вельзевуле не будет. Сердце мое тревожно пропустило пару гулких ударов, в голову полезли предположения. Чему она должна радоваться, но не радуется? Он ее как-то обидел? Принуждает к чему-то? Или что-то, о чем я даже думать боюсь?