– Вы же знаете, что я не пью.

– Ну, диссертацию ты защитил, квартиру купил…

– Да, времени прошло много. Между прочим, друзья мне намекали, что можно уже начинать.

Заходит разговор о театре, театральных мастер-классах и женщинах, которые в душе прирождённые актрисы. А. С.:

– В конечном счёте важно понять, играет человек или он то, что он есть.

Книга «альфа», глава девятая. «Как если бы кто, желая произвести подсчёт, при меньшем количестве вещей полагал, что это будет ему не по силам, а, увеличив их количество, уверовал, что сосчитает». Возражения мракобеса (moi[8]): кто воистину уверовал – тот сосчитает! Количество вещей изменится сообразно истинной вере. А что если все логически выверенные комментарии Аристотеля исчерпаны? Что мне делать, молчать? Беда только в том, что вздорные комментарии тоже, скорее всего, были уже сделаны. У средневекового монашества был досуг для этого. Досуг – начало теоретического мышления, условие рождения философии. Нас засыпают свежими новостями, чтобы лишить возможности мыслить глубоко. А мы и рады. Такие замечания портят текст, но в них есть своя правда, своя горечь, необходимая хорошему букету.

Аристотель – антирелятивист: доводы в пользу эйдосов ведут к утверждению, что соотнесённое первее самого по себе сущего. Стало быть, релятивизм ХХ века – это контратака платоновского идеализма. Жаль, что под рукой нет ленинских «Философских тетрадей». Владимир Ильич вполне мог бы заметить нечто подобное.

А. С. в соседней комнате смотрит телевизор. Чтобы голоса не отвлекали, я надел наушники и стал слушать Баха (нужна размеренная музыка без слов). Знаменитые «Вариации Гольдберга» в исполнении Гульда. Музыка – шатёр городского кочевника.

«Как если бы кто называл человеком и Каллия, и кусок дерева, не увидев между ними ничего общего». Неужели так сложно называть кусок дерева человеком? Вот называл же Владимир Соловьёв карандаш Андреем, а ранец – Григорием. А маленькие дети хватали его за полы шубы и кричали: «Боженька! Боженька!» Да, попробуйте для начала стать Соловьёвым, а потом поговорим. Пока же продолжим чтение.

Делаю паузу для прослушивания тяжёлого рока. Ансамбль This is Menace с композицией «Pretty Girls»[9]. Для исполнения партии вокала они пригласили Джефа Уолкера, одного из лучших рок-певцов Англии со времён The Beatles. Когда-то мой друг В., который всегда умеет подобрать правильные слова, с огромной любовью отзывался о его голосе и говорил, что в нём «много гноя».

«Пустословить и говорить поэтическими иносказаниями». Насколько это равносильно? Первое мы практикуем ежедневно, второе – когда повезёт. Разумеется, речь не об этом. Тогда пусть это будет тост.

«Дом и кольцо, для которых, как мы утверждаем, эйдосов не существует». Как жаль, что перед этой фразой стоит «например»! Дом и кольцо. Два предмета, полностью отпавших от мира эйдосов. Войти в дом, надеть кольцо. Повторяй это до бесконечности. Магия символов. «Это вода, а это колодец! Утоли жажду и уходи. У лошади белые глаза, а внутри темно». Это уже из другого произведения.

«Если Каллий есть числовое соотношение огня, земли, воды и воздуха». Кажется, начинаю понимать. Каллий – это я.

Выглядываю в соседнюю комнату. А. С. сидит перед телевизором на самом краешке дивана. Он в застёгнутой куртке, капюшон надвинут на голову. Двумя руками держит перед собой незажжённую сигарету. Собирался выйти на балкон, но застигнут интересным сообщением.

Книга «альфа», глава десятая. «Ибо похоже на лепет то, что говорит обо всём прежняя философия, поскольку она была молода и при своём начале». Если учесть, сколько эта мысль повторялась за историю философии, то можно сказать, что философия вечно молода, она – вечное дитя, и сказ её – всегда лепет. И поэтому детский лепет часто путают с философией. Случайно или намеренно, когда хотят избавиться от необходимости признания философии как высшей потребности. Высшая потребность в лепете. Высший лепет.

Два часа ночи. Итак, программа: заразить Аристотелем Казахстан. Для этого не удерживать его в себе, понимая, но: не понимая, – вбирать одним ухом и выбрасывать другим – в степь, в стужу, в снежную пургу. Там, упав на землю среди кристаллов льда, идеи учуют родственные формы и взойдут.

Я варю кофе. А. С. читает стихотворение, которое написал ночью. После прочтения:

– Ну как? Философское, да?

– Да! Так сразу и не поймёшь.

– Обычно я такого не пишу.

Ему плохо спалось, но он посмотрел телепередачу про Тамерлана:

– Хромой! … Было их два друга, но один другого приговорил – в борьбе за власть. Восток – дело тонкое!

Через полтора часа снова пьём кофе. А. С. рассказывает про рождение и жизнь стрекозы. Как она два года плавает под водой хищной личинкой, а потом выбирается на поверхность и перерождается в насекомое, виртуозно владеющее техникой полёта. Он хотел написать стихотворение о стрекозе, но пока застряло, не идёт. Разговор вдруг переходит к бионике. Наблюдая форму морского моллюска, Леонардо да Винчи изобрёл бур, извлекающий руду из земли. А. С. резюмирует:

– А мы живём и ни хера не знаем…

– Век живи, век учись. Если бы мы всё уже знали, неинтересно было бы жить.

Воздух за окном заполнен мельчайшими ледяными частицами, которые летают во все стороны и сверкают на солнце. А. С. выходит из туалета и насвистывает какую-то торжественную мелодию.

Мы выходим на улицу и осторожно ступаем по льду в сторону городского рынка. Продовольственная секция закрыта. А. С. идёт к прилавку с вениками и будёновками. Указывает на сушёные растения в целлофановых пакетах:

– Что это?

– Адраспан.

– Для чего?

– Для дома.

– Злые духи и всё такое?

– Да.

Мы уходим. А. С. закуривает:

– Вау! Мой любимый Темиртау.

Идём в большой продовольственный магазин. Я выбираю национальные угощения – картофель пай, ши баурсак, шоколад Kazakhstan – тот самый «Шоколады, Шоколад, Chocolate», воспетый Pyramidka Cheopsyka. Покупаю сливочное масло, вафли «Артек», чёрный молотый перец, ассорти из фруктов и орехов в меду, ржаной хлеб. На стеллажах красуется водка «Воробушек», слоган «утро будет ясным». Я пробиваю покупки. На выходе стоят два ящика для пожертвований. На одном из них лежит какая-то печать. Я беру её и штампую на свой чек: «СВК КЗ». Охранник в маске и с рацией в руке удивлённо смотрит на меня. Спрашиваю его:

– Для чего эта печать?

– Служебное.

– Кому вы её ставите?

– Это рабочее.

А. С. хочет отвести меня в какую-то столовую, где он уже бывал. Идём мимо магазинов, каждая вывеска на двух языках: «Шаштаразы – Чародейка» и «Balyq – Рыба». Казахи постепенно переходят на латинский алфавит. На медеплавильном заводе в Жезказгане у меня уже был небольшой диалог по поводу этой реформы с одним передовым работником, который решил подать всем пример и прикрепил на дверь своего кабинета листок со своими должностью и именем, набранными латиницей:

– Есть у нового алфавита преимущества?

– О, конечно есть!

– Какие?

– Как какие? Это решение правительства! Нужно выполнять.

На другой стороне дороги, в здании автозаправки, есть таинственное заведение под названием «Няня Пушкина». При входе висит портрет нашего великого поэта работы Кипренского. Глубина уютного зала, заполненная мягким приглушённым светом, креслами и книгами, гулко пульсирует музыкальными басами, обычно звучащими в тёмных кальянных. Моложавый привратник объясняет, что здесь располагается так называемое «time cafe»[10]. Это значит, что посетители приходят сюда не столько за чаем и кофе, но сверх того – чтобы, словно очутившись в руках заботливой няни, разменять своё время на возвышенное поэтическое молчание или умную беседу с редким собеседником, укрывшись вместе с ним от гремучей городской суеты.