– Я пока не поняла этого, но настоящий учитель скажет «да», плохой – «нет». Склоняюсь к первому варианту. Особенно с вашим поколением Z, ещё ведь изловчиться надо, чтоб вы взяли готовое.

– Да, нас сложно заинтересовать, – допивает воду, ставит стакан на стол. – Зато у вас бесплатная страховка. И отпуск хороший. И… всё. Ну, это как мама говорит.

Смотрю в окно на темнеющую улицу, асфальт блестит под светом фонарного столба.

– Ну да, свои плюсы в этой профессии имеются, – только и говорю я, поддавшись странной рассеянности. – И я могу помочь людям. Хотела сперва животным, но так уж вышло. На ветеринара я так и не поступила.

– Почему?

Как же ему нравится болтать не по теме. Всё ему интересно.

– Да так, конфликт интересов с родителями. Отец был против, мать была лояльна, но всё же поддержала отца. Я поступила на филологический. Когда была на третьем курсе, отец умер от инфаркта. Я могла бы бросить и поступить на медицинский, но почему-то не стала. Наверное, мне было жаль потраченного времени.

– Или вы так отдали память отцу, который бы не хотел этого.

– Не совсем, – обрываю я ход его мысли. – Мы практически перестали ладить, когда я закончила школу. Было даже такое, что я хотела сбежать из дома и переехать в другой город, даже штат. Но… не стала. Побоялась.

Зачем я вообще ему это рассказываю? Что на меня нашло?

– О, – удивляется он, сидя верхом на стуле. – Очень… отчаянный был бы поступок. Я тоже так временами думаю, когда сижу с братом и сестрой, желая повеситься или убежать. Сочувствую. Правда.

Поднимаю взгляд с пола, сталкиваюсь с его взором. Где-то внутри опять что-то щёлкает. Или это аритмия? Около десяти секунд мы смотрим друг другу в глаза. Но я разрываю момент:

– Ладно, на сегодня всё, – сбрасываю пелену расслабленности и оживляюсь. – Тебе пора домой.

Поворачивая голову, заглядывает в окно, сгребает в рюкзак принадлежности и встаёт, ставя стул в нормальное положение. Прохожу в холл, он следует за мной. Стою рядом, пока он одевается. Когда он набрасывает на себя уже подсохшую джинсовую куртку, до меня долетает шлейф его духов. Приятный шлейф.

Спускаемся в молчании до первого этажа.

– Спасибо за занятие, – собранный и стоящий на пороге, говорит он, с улицы тянет прохладой и влагой. – Постараюсь на следующий раз выучить хотя бы процентов тридцать из этого «алфавита».

Шагает на улицу, высокие кеды тихо скрипят по мокрой дорожке из бетона.

– Тебя может быть подвезти? Уже темнеет, – окрикиваю я его у двери. Нюд разворачивается на пятках, делает шаг в моём направлении.

– А, да не надо. Тут недалеко до автобусной остановки. Сяду там и через полчаса буду дома, – указывает он рукой на северо-запад. – Не утруждайтесь.

– Будь по-твоему. И не сломай себе ничего по дороге – мне же отвечать, – говорю я напоследок. – До встречи!

Он тихо смеётся, кивает и с крутым поворотом на месте направляется в сторону остановки. Пару секунд смотрю ему в след, после чего запираю дверь.

Вечером того же дня – легла я рано даже для субботы – мне приснился сон с его участием. Уже не помню, что было в начале или в конце, как и в любом другом сне, известна и отчётлива в памяти всегда середина, самый пик развития событий.

Помню, как иду по двору школы и вижу его у ворот, неподалёку от склада спортинвентаря, единственном месте, треугольнике два на три метра, куда не падает обзор камеры наблюдения. Он стоит там, куртка расстёгнута, на улице солнце, но ветрено, волосы хлещут по лицу, в руке у него сигарета. Я о чём-то спрашиваю его, он улыбается мне, делая затяжку. Вид при этом у всей позы расслабленный, отстранённый, «крутой».

Позже, перед следующим уроком в среду, я скажу ему об этом сне – он посмеется, поклявшись, что точно не курит. Да я и сама знала это. Интересно другое: почему моё подсознание нарисовало Нюда именно таким? Почему именно «плохим мальчиком»? Потому что мне в юности нравились точно такие?

И сам факт появления во сне. Что он значит? «Зацикленность на предмете»?. Не совсем. Я не могу думать о нём. Он мой ученик. Ничего больше. Да, между нами уже назревало что-то типа дружбы, приятельских чувств. Мне нельзя с ним дружить, я должна быть выше его.

Но уже тогда собственным словам я не верила.

Ситуация изменилась не в лучшую сторону, когда вся школа узнала, что Нюд начал встречаться с Шеннон Пирс, девчонкой «плохого поведения» из одиннадцатого класса. Теперь они маячили у меня перед глазами в коридорах, на улице он стоял рядом, обдаваемый дымом из её сигареты, в том самом треугольнике из моего сна. Больше сон не казался мне странным, ибо был в своём роде пророческим.

На уроке Нюд витал в облаках, взглядом я часто останавливалась на нём. Пару секунд мы смотрели друг на друга, затем он прятал голову вниз. Уже тогда я начала замечать за собой, что совершенно не чувствую себя его учителем, словно мы одного возраста, словно мы… друзья.

Когда он подошёл сдать домашний доклад, я ощутила запах табака и сообщила ему об этом.

– Да нет-нет, я сам не курю, – отмахивался он, – это всё Шеннон. Ещё и кусается.

Взгляд скользнул на шею, с правой стороны замечаю укус – завтра он станет малиновым. Нюд касается рукой кожи, выше натягивает ворот толстовки. Он испытующе смотрит в моё лицо, не могу понять выражение глаз. Раздосадовано отводит взгляд. Что это было?

– А вы будете на осеннем балу? – выпрямившись и поправив рюкзак на плече, интересуется он несколько сухим тоном.

Делаю скучающий и безынтересный вид.

– Ну да, как и остальные учителя. Должны следить за вами, чтобы вы чего не учудили.

– М-м, понял. Кстати, а почему у меня за последнее эссе «тройка»? Я же вроде всё написал. Мама увидела и начала заваливать вопросами.

Поднимаю на него взгляд ну-неужели-непонятно:

– А потому, что нет собственного мнения о поступках Фауста, не описал проблему романа. И пара ошибок была, и объём небольшой. На выпускном экзамене нельзя столько писать, надо учиться полноте.

Он изучает ногти на правой руке, на лице выражение печали. Со вздохом плечи вздымаются, как лебедь Нюд выпрямляет шею, подбородок вперёд, волосы откидывает назад, глаза скользнули по моим не то глазами, не то выше, бровям. Простое поднятие головы выглядело со стороны целым процессом в его исполнении.

– Хорошо, я постараюсь исправиться, – нацепив задумчивый вид, он покидает класс. Замечаю идущую к нему Шеннон – короткая чёрная юбка открывает ноги в сетчатых колготках. Со странным горьким вкусом во рту отвожу глаза, упираюсь в пачку рефератов.

Если бы я уже тогда подавила в себе эту «привязанность», мне было бы легче. Но я не смогла. Дежурство на балу сделало всё ещё хуже. Я многое поняла про себя.

Так неприятно было видеть из тёмного уголка с закусками, как он танцует с ней медленный танец, обняв за талию. Кровь хлынула к лицу – с ужасом я обнаружила ревность. Сильно захотелось выпить, но рядом стоял только безалкогольный пунш, – умникам так и не удалось его разбавить водкой, ибо поблизости стояли я и другие преподаватели, – пунш, который всё равно не мог мне помочь.

Скользя между учеников, я начала покидать спортивный зал. Сердце тяжело билось в груди. Чувствовала я себя премерзко. Перед глазами всё ещё стоял он и Шеннон, его руки гладили её талию, спину. Она что-то шептала, наверняка пошлое, ему на ухо, склонив к себе…

Механически доехав до квартиры, захожу в круглосуточный магазин, покупаю бутылку виски. Я редко пью что-то подобное, но раз решилась, то должно случиться что-то совсем отвратное. Едва выйдя из магазина, откупориваю алкоголь, делаю большой глоток, от которого чуть не задыхаюсь. Какой-то бездомный парень смотрит на меня с безумной улыбкой полубеззубого рта. Роюсь в кармане, вручаю ему десять баксов.

– Не умеешь ты пить, – с шамканьем заговаривает он, пряча банкноту под тонкую полинялую шапку, – давай Фред научит.