– Здесь я, на кухне.
– Что мужа не встречаешь?
– Есть будешь?
– Что за вопросы? Конечно буду! Что там у тебя?
– Гуляш. Как ты любишь.
– А компот?
– И компот. Куда же без него?
– Компот – это обязательно. Без компота хавчик – рвота, как говорит наш Максим Петрович.
– Руки помой, Есенин… Ну, как прошло?
– Что? Говори громче. Вода шумит.
– Как прошло, спрашиваю.
– Прошло? Да никуда не прошло! Не прошло и не проехало!
– Ты с ним говорил?
– Говорил!
– О переводе говорил? Ну и?
– Не нукай, не запрягла. Скользкий, падла.
– Иначе б в штабе не сидел. Возьми чистое полотенце. Там зеленое было.
– Устал как собака. Чайничек поставь. Чаю хочу. Крепкого.
– Хорошо. И что будешь делать?
– Не знаю.
– А кто знает? Ты же мне обещал, Алеша. Напиши какой-нибудь рапорт, поговори с ним еще раз. Нельзя просто так сидеть и ждать в этом холодильнике. Денег на неделю. Мы ведь живые люди.
– Все тут живые люди. Не мы одни. У Мишки займу.
– А когда у Мишки закончатся?
– А тогда зарплата.
– Так он и разбежался.
– Слушай, Земцов мне друг. Знаешь, что это такое? Братство старлеев.
– Ну да, конечно! Если б я знала, что так все будет… Почему ты меня не предупредил, когда мы с тобой познакомились?
– Если бы у бабушки были яйца, она была бы дедушкой. О чем я тебя должен был предупредить?
– О том, что все так будет.
– Что за бред ты несешь? Кто знал, что все будет именно так?
– Ты знал!
– Я?! Ну, ешкин-кошкин, мать, ты даешь!
– Ты меня обманул, Алеша!
– Что ты опять начинаешь? Успокойся!.. Есть одна идея.
– Какая?
– Сядь. Не стой над душой!
– Ну?
– Помнишь Митрофанова?
– Это который под проверяющего жену подложил? И что?.. Погоди! Ты чего это удумал, Мельников?
– Да не бледней ты! Ты что, Зин? Я бы никогда. Ты же моя жена родная.
– Кому и кобыла – жена родная. Ленка ему тоже женой была.
– Почему “была”? Живут себе в Москве. Квартиру получили. Достань-ка водочки. Садись, поговорим. Ты-то, мать, сама чего хочешь?
– Ребеночка я хочу, Алешенька. И из этой дыры уехать. Вот чего я сама хочу. Будто ты не знаешь!
– В штаб переведут, будет тебе ребеночек.
– Да когда ж это будет?
– Может и скоро… Я тебе ни разу не припомню, обещаю. Завтра на весь день уеду в Анадырь. До вечера. Его в нашем доме расквартировали. В четвертой квартире на первом этаже.
– Ну понятно.
– Что тебе понятно?
– Родная, говоришь?
– Ну что ты так уперлась? Я вон, всю жизнь на семью горбачусь… Для дела, Зин.
– Для какого дела? Я тебе что, шалава подзаборная?! Ты в своем уме, Мельников?
– Да ну что такое, ей-Богу?!
– Что такое? Ты себя слышишь? Ты что мне предлагаешь?.. Надо было в Барановичах остаться, а я как дура за тобой поехала. Перед родителями тебя защищала. Был же там тихий хороший мальчик.
– Ну и что поехала, если был мальчик?! Что ты опять завелась?! Думаешь, я ничего про вас с Лавровым не знаю?
– Да не было ничего, я тебе сто раз говорила!
– А что ты глаза опустила? Зачем он к тебе бегает каждую неделю? Ладно бы кто из офицеров – нет, сука! – нашла себе солдатика, писаришку вонючего.
– Это библиотека, Алеша. Туда люди за книгами ходят.
– Знаю я, за какими книгами! Ставит тебя небось раком в подсобке! Что? Не так?!
– Что ты такое говоришь?! Ты меня пугаешь. Десять лет прожили, и ты мне такое говоришь… Какой ужас, Господи… Оказывается, я тебя совсем не знаю.
– Мальчик у нее был… Ну и звездуй к своему агроному! Хоть щас! В говне, сука, ковыряться будете. Чернозем месить оба два!.. Ну че ты вскинулась? Все! Я сказал, все! Хватит!
Зина обхватила лицо руками и заплакала. Хлопнула дверь. В оглушительной тишине забурлил закипающий на плите чайник.
Мельников пришел за полночь. Пьяный, но тихий. Разделся, залез под одеяло, отвернулся к стене и уснул.
Завтракали молча. Мельников съел яичницу, глотнул остывшего чая, натянул сапоги, надел шинель и с шапкой в руках, не прощаясь, вышел.
Зина стояла у окна, смотрела как проваливаясь в нападавший за ночь снег, он идет к машине, и думала о том, что от курсантской выправки у него ничего не осталось, и теперь – сосредоточенный и сутулый – он похож на ее покойного отца. Ей захотелось, чтобы Мельников обернулся, махнул ей рукой как раньше, но он просто уехал. В свой проклятый Анадырь.
Темная драповая юбка никак не застегивалась. Замок заело на середине, и Зина провозилась с ним минут десять. Затем надела джемпер, причесалась, накинула на плечи пальто и как была – в легких летних босоножках – вышла из квартиры в коридор и спустилась по скрипучей деревянной лестнице на первый этаж.
Дверь четвертой квартиры была приоткрыта. Ее черная дерматиновая кожа, потрескавшаяся от морозов и протертая на краях до серой тканевой основы, вокруг замочной скважины топорщилась грязной нитяной бахромой. Зина взялась было за ручку, тут же, будто бы обжегшись, отдернула руку, сделала шаг назад, но уйти не успела. Дверь открыл полковник.
– Вы? – спросил он улыбаясь.
– Извините, Александр Михайлович, я, видимо, не вовремя. Вы уходите?
– Собирался в штаб, но вы важнее. Проходите. Для вас всегда вовремя, Зиночка. И зовите меня просто Саша. Договорились? Чаю или чего покрепче? У меня есть коньяк.
– Давайте коньяк.
– Позвольте, я вам помогу, – полковник взял из рук Зины пальто, повесил его на вешалку и кивнул на дверь, ведущую в комнату, – Проходите, чувствуйте себя как дома. Я сейчас принесу коньяк. Вы пьете коньяк с лимоном?
– Да, спасибо.
В комнате было тесно и не убрано. На поверхностях мебельного гарнитура лежал девственный слой пыли, пахло куревом и пивом. Зина задернула шторы.
– А знаете, Зиночка, вашего Алексея Сергеевича в полку не любят. Вон, принесли мне сегодня. На столе в синей папке. Полюбопытствуйте. Я сейчас. Только нарежу лимончик.
Зина подошла к столу, открыла папку и взяла в руки лист, заполненный ровной серой машинописью. “Командиру В/Ч 473467, полковнику Титенкову А.В. от Начальника ВСП, старшего лейтенанта Земцова М.Н. Рапорт. Довожу до вашего сведения, что зам. ком. роты старший лейтенант Мельников…”
– Ничего серьезного, но, как вы понимаете… – полковник вошел в комнату, поставил на стол бутылку “Ахтамара” и рюмки, – Знаете, Зиночка, я фаталист. От человека, как от той крысы, не зависит, в какой лабиринт его, так сказать, запускают. Важны реакции. Давайте вот что сделаем…
Он взял из рук Зины рапорт, скомкал его, бросил в пепельницу и чиркнул зажигалкой. Желтоватое пламя поползло по бумаге, и Зина вдруг вспомнила, как целую вечность назад она сидела у костра с ребятами после выпускного, от ночной реки тянуло сыростью, стрекотали сверчки, Пашка Орлашин накинул ей на плечи свою штормовку и называл графиночкой, и улыбался, и все время как-то уж очень неловко пытался взять ее за руку, а она сердилась, глупая…
– Тихо сегодня, да? – Полковник подошёл сзади и взял Зину за плечи, – Лишь бы не было пурги.
Зина промолчала.
– Ты мне сразу понравилась, – полковник обнял ее за талию и коснулся губами шеи.
Запах табачного перегара, чужой до тошноты… “Стыдно-то как, Господи!” Странное ощущение двух одновременных реальностей вернулось. Зина, Зинаида Антоновна судорожно схватила Орлашина за руку, и закричала так громко, как только могла, чтобы разорвать кошмар этой когда-то желанной и, слова Богу, не случившейся жизни.
8
Сначала Сереге показалось, что темнеет у него в глазах. Затянувшаяся пауза нервировала. Серега не любил пугающих неожиданностей. Сердце полетело рысью с наступлением полной темноты. И тут в глаза ему ударил яркий солнечный свет, и чуть было не сбил с ног мощный порыв соленого – в морских брызгах – ветра.
Серега стоял на краю причала мокрый из-за окатившей его шквальной волны. Сзади прыснула девушка, он оглянулся, вспомнил как ее зовут, и почему они здесь, на этом заброшенном пирсе.
