На поле аэроклуба было людно. Особенно много зевак собралось вокруг Як-ов, стоявших в тридцати метрах от “русского” – как его теперь называли местные – ангара. У самолетов паражировал Захаров. Периодически его отвлекали особо любопытные авиалюбители, и он начинал им что-то объяснять, рассказывать на странной смеси русского и английского, помогая себе широкими, не добавляющими смысла, жестами.

Увидев Орлашина и Шмелева, старшина помахал им рукой, показал на них, сказав при этом что-то типа – “наши пилотас”, и пошел навстречу.

– Боекомплект подвезли? – спросил Шмелев, на ходу протягивая ему руку.

– Да. Полчаса назад. В ангаре.

– А чего ты ждешь?

– Так там только пулеметные ленты. Говорят, пушки заряжать не будут.

– В смысле? – остановился Шмелев.

– А я почем знаю? Спроси у Паннвица… О! Летят, – Захаров кивнул в сторону края летного поля.

Шмелев обернулся. На посадку заходил первый “Фокке-Вульф”. Второй был дальше и, видимо, только готовился выпустить шасси.

– Это они, – сказал Орлашин, – Ладно, через полчаса приедет Гюнтер…

– Гельмут, – поправил его Шмелев.

– Да хоть Вальтер. У него и спросим. Видишь, Саша, я оказался прав с этой плитой. Балласт. Пойдем.

– Погоди, – остановил его Шмелев, – Смотри. Второй-то не фокер. Видишь силуэт?

– Да… Это “худой”. Хреново.

– А что хреново? – спросил Захаров, пытаясь разглядеть близорукими глазами второй самолет.

– А то, старшина, что это меняет схему боя, – ответил Орлашин.

Фокер мягко коснулся полосы и покатился мимо ангаров и приветствующих его выкриками и аплодисментами зрителей. За ним на посадку пошел мессершмитт. Не так уверенно, покачивая крыльями, выровнялся перед самим касанием, несколько раз подпрыгнул, прежде чем покатился по взлетке, вслед за фокером.

– Класс! – усмехнулся Шмелев, – Видел, какого он дал козла?

– Это пока ни о чем, – нахмурился Орлашин.

– Во, дела, – проводил взглядом мессер Захаров, – Кресты есть, а свастику забыли.

– Свастика запрещена, – повернулся к ангару Орлашин, – Ну, что встали?

– А в кино?

– Так это в кино, – хлопнул старшину по плечу Шмелев, – Пойдем знакомиться с гансами.

– Товарищ капитан, спросить хотел. А вы с майором на чем в Афгане летали?..

Фокер подрулил к Як-ам и остановился. Рядом встал догнавший его мессершмитт. Из кабины вылез одетый в летный комбинезон Люфтваффе пилот, добежал до фокера, влез на крыло и помог выбраться ведущему.

– Вот тебе, бабушка, и Юрьев день, – удивился Шмелев, – Это же Гельмут.

– Кто? – спросил Захаров.

– Гельмут фон Паннвиц. А ведущий у него… Паша, идем знакомиться. Гельмут немного говорит по-русски, если что.

Орлашин спрыгнул с крыла Як-а, и пошел за Шмелевым.

– О-о-о! Ми керидо амиго! – Гельмут обнял Шмелева и пожал руку Орлашину, – Ви Павел? Алекс абло мучо. Ми папа, – Гельмут кивнул на своего ведущего, – Дэд, дас ист Пауль Орлашин, – сказал он отцу, – Ас русо.

– Ола, Пауль. Густо ен коносерте, – протянул Орлашину руку старший Паннвиц, – Отто.

– Павел. Очень приятно.

– Тамбьен, – улыбнулся старик.

– Мострарле а ми падре ун авион, пор фавор, – сказал Гельмут Захарову, и повернулся к отцу, – Их комме гляйх.

– Покажи ему самолет, – перевел Шмелев.

– Да, конечно, – озадачился Захаров.

– Синьорес, – кивнул Гельмут Шмелеву, – идем за мной, – и пошел к ангару.

– Пуэдо вер? – спросил Отто, показывая Захарову на открытый фонарь Як-а, – Ла кабина.

– Да, конечно, – оживился старшина.

В ангаре никого не было. Гельмут вошел внутрь, за ним Шмелев и Орлашин. У стены стояли три запечатанных армейских ящика. Гельмут подошел к ним и спросил:

– Ви не смотрель?

– Не успели, – ответил Шмелев.

– Окей. Я рассказывать… Как реслинг. Но эс уно пелеа реаль.

– Не настоящий бой, – перевел Шмелев.

– Стрелять только пулемет. Здесь и здесь, – Гельмут показал на ящики, – картучос.

– Патроны, – подсказал Шмелев.

– Щит! Ми русо эс террибле! Ду ю спик инглиш?

– Да, – кивнул Орлашин, – капитан тоже.

– Слава Богу! Так будет легче, – перешел на английский Гельмут, – Бой показательный. Стреляем только из пулеметов. Пули трассирующие, на пластиковой основе. Самолет не повредят, но зафиксируют попадание. По всему корпусу установлены датчики. Как только условные повреждения станут критическими, загорится лампочка на панели, и запустится дымовая шашка. Как будто самолет горит. И сразу на посадку. Понятно?

– А мы готовились к реальному бою, – усмехнулся Шмелев.

– Это чтобы вы не расслаблялись. Нам нужны настоящие бойцы. Все должно выглядеть по-настоящему, – Гельмут посмотрел на Орлашина и добавил, – Простите. Моя вина… Еще одно правило. Это важно. Никаких лобовых атак. У моего отца с этим проблема. Все понятно? Здесь, – Гельмут показал на ящик с надписью “Uniforme”, – ваша форма. Переодевайтесь, готовьте самолеты. Через час вылетаем. У отца завтра день рождения. Этот бой – подарок для него. Поэтому, давайте все сделаем как надо, по-настоящему. Все делаем честно. Но не забываем, что это реслинг. Если справитесь, у меня для вас будет предложение. Встретимся в воздухе.

– Ну, блин, поворот, – сказал Шмелев, когда Паннвиц ушел, – У тебя есть закурить?

– Ты же не куришь. Выдохни.

– Я-то думал… Обидно даже как-то.

Орлашин открыл ящик с формой и вытащил оттуда шлемофон:

– О! Даже говорящие шапки. Ладно, давай работать. Доставай форму. Пойду скажу старшине, чтобы занимался боекомплектом.

Первыми взлетели немцы. За ними на полосу вырулили Як-и. Диспетчер разрешил взлет, и мимо ускоряющихся, подпрыгивающих на травянистом поле самолетов, понеслись деревья, ангары, люди, флаги… Хвостовое колесо орлашинского Як-а оторвалось от земли, самолет приподнял хвост, Орлашин потянул ручку управления на себя, посмотрел вправо – на прячущиеся под широкие кроны домики, неожиданно высокие горы над теряющим объем городом – и услышал в наушниках:

– Семерка, я Восьмой. Как слышишь?

– Слышу тебя, Восьмой. Саша, не задирай высоко, это не МиГ.

– Понял тебя. Курс тридцать пять градусов. Выходим на эшелон.

– Понял, курс тридцать пять.

Взлетев, Як-и парой потянули в безоблачное небо. Шмелев впереди, за ним, метрах в пятидесяти – Орлашин.

– Семерка, я Восьмой. Две тысячи. Разворот.

– Понял, выполняю.

– По курсу две цели. Дистанция три тысячи. Выше десять.

– Наблюдаю визуально.

– Сближаемся до восьмисот и – по схеме. Дистанция в двойке сто. Сохраняем.

– Понял тебя, Восьмой. Сохраняем… Сюда бы радары.

– Сюда бы пиво и баб.

– Дождись вечера.

– Начинаем. Уходи в вертикаль. Расходимся.

– Понял, Восьмой. Выполняю.

Немцы летели навстречу на минимальном расстоянии друг от друга. Когда Шмелев сорвался вниз, отворачивая от сближения правым виражом, оба – и фокер, и мессер – рванули за ним, забыв об Орлашине, самолет которого круто пошел вверх, плавно забирая вправо, так, чтобы, набрав высоту, свалиться сверху, ускоряясь на спуске, когда Шмелев, сделав круг, выведет их под прицел.

Неожиданно мессер задрал нос и пошел вверх, разворачиваясь в сторону Орлашина.

– Восьмой, я Семерка, вступаю в бой с мессером. Фокер – твой.

– Понял тебя, Семерка.

Мессер угрожающе приближался. Страха не было, только бешеное желание нажать на гашетку. Орлашин даже откинул предохранитель.

Разминулись в десяти метрах друг от друга. Гельмут сразу пошел на левый вираж, но Орлашин развернулся через набор высоты и зашел на него сверху. Догоняя мессер, Орлашин увидел, как Отто пытается достать оторвавшегося от него Шмелева трассирующими, как восьмерка, развернувшись, несется навстречу, открывая ответный огонь.

– Отворачивай! – крикнул Орлашин.

Мгновение казалось, что они разошлись, но глиссада вспыхнувшей факелом восьмерки и штопор закрутившегося от удара фокера надежды не оставили. Орлашин ушел вправо, в сторону падающего Як-а.