— Он и агентурной работой овладел, — усмехнулся Крапивин. — Явился ко мне в Москве под видом православного монаха и давай уговаривать меня из того мира уйти. Твоя последняя воля, говорит.

— Действительно последняя, — согласился Басов. — Я же и впрямь в том мире умер. Чигиреву он то же самое говорил. Так парень увидел меня целого и невредимого и сразу в крик ударился, что мы его обманули. Насилу угомонили.

— Кстати, с твоих слов Алексеев напророчил мне смерть. Ты что, знал, что меня убьют в этой битве?

— Нет, — покачал головой Басов. — Я думал, тебя убьют во время переворота.

— Какого переворота?

— Когда Скопина-Шуйского будут свергать.

— Как свергать? Почему?

— Над теорией можно, конечно, смеяться, — заметил Басов. — Но если теория правильная, то она неизменно подтверждается на практике. Так вот, если моя теория верна, то смута могла закончиться не раньше двенадцатого года. Просто народ до этого момента не был готов к самостоятельным действиям. Да и после изгнания интервентов он смог только поклониться новому самодержцу. До того, чтобы отстаивать свободу и права, контролировать власть, русское общество еще не созрело. Вот и получается, что на века вперед вся политика Московии — непрерывная цепь интриг и заговоров. Скопин-Шуйский неизбежно должен был проиграть на этом поле. Он воин, а не интриган. Я послал Алексеева в тысяча шестьсот четырнадцатый год, чтобы узнать там твою судьбу. Он разыскал Федора, и тот рассказал ему, что с тобой приключилось. После этого я направился сюда.

— А как сам Федор? — поинтересовался Крапивин.

— После смерти Скопина…

— Смерти?!

— Его убили в тринадцатом, — спокойно пояснил Басов. — К власти пришел клан Романовых в лице Михаила Федоровича. Они ведь мастера подковерных интриг и сумели объединить вокруг себя боярскую партию. К тому же сложился заговор воевод из благородных семейств. Эти оказались недовольны тем, что Скопин продвигал на командные посты худородных выскочек. Состоялся банальный военный переворот, традицию которых вы с Федором, собственно, и основали в Московии. Ну, не было у Скопина готовности рубить головы налево и направо, как это делал Иван Грозный или Петр Первый. А без этого олигархическую структуру, вроде кремлевских бояр, победить невозможно.

— А как сам Федор?

— Ему повезло. В день переворота его не было на Москве, и он не погиб. Новый царь сослал его воеводой в Орешек Все вернулось на круги своя.

— Значит, все было напрасно, — вздохнул Крапивин.

— Вовсе нет. Во-первых, вы действительно пустили последние три года смуты по менее кровавому сценарию. Не было польской оккупации Москвы. Все вылилось в уничтожение остатков войска тушинского вора и разгром банд Лисовского и Яна Сапеги. Ну, и романовский переворот — последняя точка в смуте. Собственно, и в нашем-то мире они пришли к власти, подкупив казаков и некоторых дворян, когда ополчение Минина и Пожарского разошлось по домам.

— Значит, мы все же выиграли ту битву, в которой меня…

— Да. Разгромить польское войско вам не удалось, но Сигизмунд был вынужден отступить от Смоленска. После военные действия развивались в районе северских городов. Но, главное, Москва не присягала королевичу Владиславу. Следовательно, у Сигизмунда не оказалось юридического основания продолжать войну за Московское царство, как это было в нашем мире. Думаю, она закончится значительно раньше. Так что свою задачу ты выполнил. Хотел, чтобы крови было меньше, и добился. Поздравляю. Но, главное, у тебя теперь есть бесценный опыт. Ты знаешь, как не надо действовать, исправляя историю. А опыт, по сути, — самое ценное в жизни. Чигирев, надеюсь, усвоил, что национальные интересы никогда нельзя забывать, даже в угоду прогрессу. Да и я получил неплохой урок. Не стоит выглядеть колдуном перед окружающими. Можно получить залп в спину.

— И что теперь? — спросил Крапивин.

— Вот «окно», — указал Басов на возникший рядом с ними проход в пространстве. — Перед нами еще девять миров.

Они сидели в столовой варшавской квартиры Басова. Сюда фехтовальщик привез друзей, чтобы передохнуть после пережитых перипетий. Кроме того, Чигиреву предстояло увидеть сына, но на семьдесят лет позже. На дворе было рождество тысяча девятьсот двенадцатого года.

Крапивин, впервые попавший в Варшаву, был совершенно покорён этим городом, который под снежным покровом казался сошедшим со страниц сказок Ганса Христиана Андерсена и Шарля Перро. Были в нем очарование, претензия на столичный шик и упорное нежелание считаться провинцией. Этот город не портили ни городовые в униформе русской полиции, ни офицеры русской армии, расквартированные в Варшаве, ни двуглавые орлы на кокардах чиновников и гимназистов: здесь во всем читалось желание «быть Европой», желание утереть нос великой восточной империи, захватившей добрый кусок Польши, но так и не сумевшей сломить ее гордый дух. Крапивин сразу ощутил эту атмосферу, еще на вокзале. Особым контрастом она выглядела после сонного, захолустного, уездного Смоленска, где они с Басовым сели в вагон первого класса скорого поезда Москва-Варшава.

Крапивин помнил, как войдя в подъезд дорогого доходного дома постройки прошлого века, он тихо сказал Басову:

— Шикарный город. Но какой-то весь не русский. Как Таллинн в Советском Союзе никогда не был советским.

— Шикарный, это точно, — подтвердил Басов. — И жить ему осталось тридцать один год и восемь месяцев.

Семикомнатная квартира Басова поражала своим великолепием. Массивная дорогая мебель, картины на стенах, хрусталь и фарфор в сервантах красного дерева, целая коллекция элитных вин в специальном шкафу. Прислуга состояла из трех человек: горничной, чрезвычайно миловидной женщины, которая, как понял Крапивин, питала к Басову нежные и, очевидно, не безответные чувства, кухарки и пожилого мажордома.

— Не много ли для одного любителя красивой жизни? — спросил Крапивин, осматривая квартиру. — Ты же здесь вроде почти и не жил.

— В самый раз, — заверил его Басов. — И жил я здесь достаточно. Чуть не четыре года накрутил. Я в других мирах и попутешествовал, и жильем обзавелся, и репутацию приобрёл. С аппаратом Алексеева можно год прожить в другом мире, а потом вернуться в ту же минуту, из которой ушел в этом. Главное, чтобы не было постоянного «окна». Кстати, этот мир мне пока милее всех остальных.

— Чего же ты при Сигизмунде ошивался?

— А что было делать? — развел руками Басов. — Два дурака полезли в политику семнадцатого века. Ясно было, что их придется спасать, и что если этого не сделать, то потом позору не оберешься. Вот и бегал я за вами, как мамаша за нерадивыми чадами.

Крапивин тихо матюгнулся и стал смотреть в сторону.

— Здесь я обосновался в Варшаве, потому что и там жил в Речи Посполитой. Так удобнее, — продолжил Басов. — Здесь я покупал соль и специи, которые переправлял в основном в четырнадцатый век. Там я тоже пару лет намотал. В тысяча двести сороковом году у меня свои дома были в Кракове и в Праге. Там я основал немалую торговую фирму. Через Чехию вожу специи в Германию и далее, через ганзейские города, по всей Европе. Мой Парижский филиал поставляет соль и пряности даже ко двору французского короля. Они-то думают, что я все это прямо из Индии караванами таскаю. Рентабельность — несколько тысяч процентов. На хлеб с маслом хватает. Не люблю себе отказывать в маленьких радостях жизни, знаешь ли.

— И что ты собираешься со всем этим делать?

— Переводить в другое место, — с полной серьезностью ответил Басов. — Первая мировая война — не лучшее время для ведения бизнеса.

Вскоре пришли Чигирев и Алексеев. Как выяснилось, они путешествовали в начало двадцать первого века по четвертому каналу — в тот мир, где действовали в семнадцатом веке. Увидев Крапивина, историк чрезвычайно удивился, а когда Басов поведал ему быль о героической гибели воеводы левого крыла, спасшего своей смертью войско Скопина-Шуйского, поздравил спецназовца со счастливым спасением и вознамерился было рассказать, что там случилось дальше. Но Басов решительно пресек эту попытку. Он заявил, что чрезвычайно голоден и не намерен слушать ни слова об исторических казусах и параллелях, пока ему не подадут достойный ужин. Только после того как стол был накрыт, друзья смогли выслушать рассказ историка.