Но спокойно на одном месте посидеть не удалось. Моё внимание привлекло горестное подвывание, раздававшееся где-то неподалёку. Слушать долго эти тоскливые звуки не смогла. Разрывали душу и к моей собственной боли добавляли неприятных ощущений. Двигаясь на звук, стала перелетать с дерева на дерева, пока не добралась маленького, косого домишки, из распахнутой двери которого и шёл звук. Поколебавшись чуток, осторожно спорхнула на землю, поближе к двери. Прыжками добралась до порога и с опаской заглянула в дверь. В сенях было темновато, и гонимая чужой тоской и любопытством, скакнула за порог, а там дальше в комнату.

В глаза бросалась бедность обстановки. Печь, лавки по углам, тяжёлый стол… И всё тёмное, колченогое, готовое развалиться от старости. Солома на полу полусгнившая и давно не менянная, да ещё и кровью заляпанная. И на этой самой соломе стояла на коленях девушка и горько-горько подвывала, держа за руку молодого парня. Слёзы лились в три ручья, а молодой человек как лежал, так и продолжал лежать, глядя стекленеющими глазами в низкий потолок. Видно мне его с пола было плохо, потому легонечко, так чтобы меня не заметили, вспорхнула выше, на руку деревянной и потрескавшейся, явно от старости, невысокой статуи какой-то богини, наверное. Точнее сказать не могла. Стояла та в углу, и была такой же тёмной и грязной, как и вся остальная обстановка домишки. Лица статуи было не разглядеть, из-за слоя грязи, копоти, а ещё и потому что стёрлись черты от времени. Только по длинным волосам, кажется, художник изобразил их, выпуклостям в определённых местах и можно было определить, что изображена женщина. Она протягивала руку вперед, держа в ней неглубокую чашку.

Это всё заметила мельком, то, что происходило в заброшенной избушке — не пахло в ней обжитостью — привлекало много больше внимания. И я сосредоточенно попыталась разобраться с тем, что происходит. Видно по всему, что девушка горюет из-за молодого человека. Парень же, золотоволосый, голубоглазый, зажимал рукой глубокую рану в груди и смотрел вверх. А совсем юная девушка, только недавно вышедшая из детского возраста, держала его за вторую руку и плакала… а точнее выла от безысходности и горя. Но даже зарёванная мордашка, была невероятно хороша, как и светлая, тяжеленная, густая коса, волочившаяся сейчас по полу. И от этого нечеловеческого плача, в душе на куски разрывалось что-то такое, от чего мне самой становилось очень плохо. Ну очень плохо. Хотелось тоже завыть и сделать хоть что-нибудь, чтобы изменить ситуацию…

Я скакнула ниже, на чашку и склонила голову набок, пытаясь услышать то, что начал шептать парень:

— Уходи… Меня они пощадят. Но не тебя. Отец тебя просто убьёт. Оставь меня.

Девчонка отрицательно помотала головой, отказываясь от этого предложения и, всхлипнув и высвободив руку, решительно рванула подол простого, длинного платья, перестав выть. Утерев слёзы, свернула из полосы оторванной ткани что-то вроде тампона и решительно произнесла:

— Мне не жить без тебя. Я всё-всё сделаю. И навстречу им пойду, чтобы быстрее привести к тебе. Они тебя спасут… А я… мне без тебя страшно, а с тобой нет. Ты только дождись. Слышишь? Не уходи… Главное не уходи, — и такая тоска и обречённость звучали в голосе девушки, что было понятно, в спасение молодого человека и своё она не очень-то и верит.

— Нет. Не ходи, — с трудом прошептал молодой человек. — Мне совсем чуть-чуть осталось. Побудь со мной это чуть-чуть.

— Я… должна, — снова сорвалась в плач девушка.

— Если бы не медведь… — прошептал парень. — Если бы осталось хоть немного сил…

Девчонка снова горестно взвыла и выронила свёрнутую ткань из рук.

— Любовь дарит только обречённость, — философская улыбка исказила губы молодого человека.

С этим утверждением… Я вроде бы была и не согласна, и в то же время, что-то такое толкнулось в грудь, вызвав острый приступ тоски и боли. Взлетела вверх, дёрнувшись от этой боли, сделала круг под потолком и услышала:

— Линда, смотри… — молодой человек протянул руку, показывая на меня. — Видишь?

— Что? О чём ты? — не сразу сориентировалась горюющая девушка. — Что это?

— Поймай… — попросил парень.

— Но… — неуверенно протянула всхлипывающая девушка, явно не желавшая отходить от молодого человека.

— Поймай, — попросил ещё раз.

И это пожелание мне очень не понравилось, никому попадаться в руки мне точно не хотелось. Потому испуганно, не сразу сообразив где выход, заметалась под потолком. Задела крылом статую богини и еле-еле выровнялась. Маленькой пёрышко выскользнуло из крыла и медленно кружась, опустилось аккурат в чашу, которую держала статуя. И там тут же затеплился слабый, золотой огонёк. А я, сориентировавшись, наконец, смогла выскользнуть за дверь, при этом ругая себя за то, что забыла о собственной безопасности. Так испереживалась за этих двоих, что рисковала быть пойманной. Но сердце за двух влюблённых болело, очень сильно. И так хотелось, чтобы у них было всё хорошо. Потому-то, вместо того, чтобы вернуться на дерево, я устроилась у низенького мутного оконца. Сквозь него было очень плохо видно и какое-то время я сидела, заглядывая в него и колеблясь — вернуться сквозь дверь или нет.

Шум где-то неподалёку, звон оружия, шаги… кто-то говорил что-то пока для меня неразборчивое. Всё это заставило меня испуганно вспорхнуть на дерево и спрятаться за листвой. Я с любопытством выглядывала наружу, стараясь держаться так, чтобы меня никто не заметил. И вздрогнула, когда услышала женский голос за спиной:

— Шур? Живая? — столько удивления звучало в этих словах, что я подпрыгнула, чтобы развернуться лицом к говорившей, при этом нисколечки не боясь.

Ответить я не могла, только рассматривать, наклоняя голову то в одну сторону, то в другую, ту, кто висела в воздухе и с изумлением смотрела на меня. На даме было белоснежное одеяние, очень похожее на тунику в пол, с длинными рукавами. По горловине, рукавам и подолу шла вышивка, горевшая огнём, похожим на тот, который я оставила в чашке. Язычки пламени плясали, переплетались в красивый, завораживающий узор. Длинные золотые волосы очень красивой женщины — девушкой её назвать язык не поворачивался, даже несмотря на то, что выглядела она очень юной — рассыпавшиеся по плечам, бросали отблески света на её лицо. А в руках дама держала чашку, гипнотизируя при этом меня мудрыми, синими глазами.

— Иди ко мне, — протянула руку женщина с чашкой.

И я повинуясь тому, что чувствовала, так будет правильно, перелетела к ней на запястье, забыв на время о происходящем у дома. А потом тревога потеснила любопытство и я глянула на даму, пытаясь дать ей понять, что не отказалась бы от помощи такого могущественного существа, как она.

— И что тут у нас? — задала явно риторический вопрос женщина и сделала шаг вниз и вперёд, приближаясь таким образом к домишке. — Двое влюблённых? Несчастных влюблённых? Поможем, — успокоила она меня и решительно переместилась к двери.

Скользнула в неё никем из приехавших незамеченной. Уверенно шагнула в комнатку, ставшую очень тесной от находившихся там людей. Высоченный, седовласый и очень злой мужчина смотрел с ненавистью на знакомую мне девчонку и шипел:

— Что ты сделала с моим сыном, мразь?

Один из мужиков, в кожаной одежде, отороченной мехом, держал девушку за руки, не давая вырваться. Седовласый замахнулся, чтобы ударить девчонку и тут же парень на лавке, возле которого на коленях опустил один из приехавших и сейчас державший раненого за запястье, послышался хриплый шёпот:

— Отец… Не смей… Убьёшь её… умру я…

— Оран! — рявкнул седовласый. — Что с княжичем?

— Дело плохо, — неуверенно ответил тот, что стоял на коленях перед молодым человеком. — Сломаны рёбра и разворочена грудь.

— Медведь… — со слабой улыбкой произнес парень. — Мне мало осталось… Линду только не трогайте… Ребёнка моего носит…

— Байстрюк! — выплюнул седовласый и как-то резко уменьшился ростом, сгорбившись.

— Так соедини… — шёпотом выговорил пленник. — Ты можешь… по закону…