Шарахнувшись в очередной раз от одного из жителей, который вдруг начинает мычать, словно корова, я решаю отойти на безопасное расстояние от толпы.

– Ты ее напугал, Улле! – Звонко смеется девушка, оттаскивая его от меня.

– А тебе что, совсем не страшно? У-у-у! – Продолжает мычать он, протягивая к ней руки.

Я отхожу на достаточное расстояние и иду по дорожке, вдоль которой стоят деревянные скамейки с изящным каменным основанием. Позади этих скамеек стеной возвышается черный лес. Здесь тише, и не слепят языки костра, но сердце продолжает стучать, словно бешеное. Не в силах его унять, я останавливаюсь прямо посреди дороги.

– Тоже не в восторге от всей этой вакханалии? – Вдруг усмехается какой-то голос.

Я резко оборачиваюсь на звук.

– Ну, в смысле… – Это девушка. Странное лоскутное вязанное платье, массивные кроссовки с полосатыми гетрами, немыслимое количество бус, веревок, украшений на шее, фенечек на руках, и даже кольцо в губе. Пальцем она очерчивает круг возле своего смуглого лица. – Ты тоже без маски. Не по душе этот «праздник»? – Девица ставит в воздухе воображаемые кавычки.

Цыганка?

Я оглядываюсь по сторонам.

Тихо, темно, пустынно.

Я с детства привыкла относиться к представителям этого народа, так скажем, с небольшими предосторожностями. Всю историю помню смутно, в памяти осталась лишь атмосфера парка аттракционов и взгляд той черноволосой женщины, которая подошла ко мне и крепко схватила за руку, стоило тете Ингрид отлучиться лишь на минутку за билетами на карусель.

– Как интересно. – Пробормотала тогда она.

И я испуганно выдернула свою пухлую ручку из ее шершавой руки.

– Про таких, как ты, – сказала женщина, бледнея, – мне все известно. Тебя убьет любовь. – Она попятилась. – Убьет!

– Убирайся отсюда! – Выкрикнула ей в лицо подоспевшая вовремя тетя Ингрид. Она присела на корточки и стала меня осматривать. – Она трогала тебя? Что эта женщина сказала?

– Если хочешь жить, убей его сама! – Прокаркала цыганка и скрылась в толпе.

Случай быстро забылся, но эти слова засели глубоко в моей душе.

«Тебя убьет любовь» – что это означало? Книги о любви, которые я таскала из библиотеки Ингрид, твердили, что любовь ранит, причиняет боль, терзает и прочее-прочее-прочее. Знакомясь с их содержанием, я примерно догадывалась, чего следует ожидать в будущем, если не повезет влюбиться в кого-то. Но убивающая любовь – это звучало действительно пугающе. Может, именно поэтому и запомнилось?

– Ты чего? – Девчонка наклоняется вперед и машет перед моим лицом руками. – Зависла?

– Я… – Мне приходится прочистить горло. – Я… нет. Простите.

– Неместная? – Хмурится она, разглядывая мою сумку. – Все валят отсюда. Не понимаю, что может заставить человека по доброй воле приехать в забытый богом город дождя и ветра?

– Вы не подскажете, как мне найти этот адрес? – Спохватившись, я протягиваю ей листок.

Девчонка сует бумажку под тусклый свет фонаря.

– Как интересно. – Ухмыляется она. «Опять эти слова». И заметив, как я напряглась, тут же отмахивается. – Дальше по дороге. До конца, не ошибешься.

– Спасибо. – Выхватив бумажку, я спешу прочь.

Ветер завывает в вершинах сосен, по дороге стелется туман. Близость леса заставляет меня испытывать почти первобытный ужас и напряженно вглядываться в зияющую меж могучих стволов темноту.

Постепенно мостовая сменяется асфальтом, дорожка становится ровной, сумка перестает подскакивать, и колесики больше не дребезжат, но тишина вокруг и отголоски звуков с площади кажутся от этого лишь более зловещими. Наконец, я вижу, как вдали уже маячат дома, и не удерживаюсь от того, чтобы ускорить шаг.

Как раз в этот момент рядом со мной раздаются тихие голоса.

– Послушай меня. – Настойчиво говорит мужской голос.

Я останавливаюсь и смотрю на них.

– Отвали уже! – Взвизгивает девица в ярко-желтом платье и красных туфлях.

Она стоит в паре метров от меня, привалившись спиной к дереву, а парень возвышается над ней – высокий, широкоплечий. Свет фонаря едва касается спины незнакомца, но у меня, все же, получается разглядеть пугающий рваный шрам на его шее.

– Если хочешь жить… – он осекается, перехватив ее взгляд, и резко оборачивается.

Я перестаю дышать. На лицах обоих – устрашающие маски.

– П-простите… – Бормочу я, вцепившись в ручку сумки.

И уже собираюсь продолжить путь, как мне вдруг мерещится, что глаза незнакомца ярко вспыхивают желтым в темноте и проходятся по мне дикой, неконтролируемой яростью.

– Простите. – Повторяю я и бросаюсь дальше по дороге.

Было ли свечение его глаз плодом моего воображения, или от них отразился свет фонаря, мне разбираться не хочется. Я, что было сил, несусь вдоль по улице.

Нужный адрес, как и обещала девчонка, оказывается в самом конце. Двухэтажный аккуратный домишко со старомодными занавесками на темных окнах, низенький заборчик и пришедший в запустение газон. Довольно милое и приятное жилище, надо заметить.

Отдышавшись, я нерешительно ступаю на крыльцо, втаскиваю за собой сумку, достаю из кармана ключ и дрожащей рукой вставляю в замочную скважину. Поворот, еще поворот – он подходит. Мое сердце пускается вскачь. Я выдыхаю, и с тихим скрипом передо мной отворяется дверь в неизвестность.

Дом встречает меня прохладой и витающей в воздухе затхлостью. Я нащупываю выключатель, давлю на клавишу, и пространство коридора заполняется густым, темно-желтым светом.

Обстановка, прямо скажем, небогатая.

Я запираю дверь на засов, оставляю сумку, прохожу в гостиную и включаю свет. У стены стоит старомодный диван, низкий журнальный столик, у окна – кресло-качалка. Горшечные растения на подоконнике и настенной полке давно высохли, и пол покрыт черной шелухой ссохшихся листьев. На всех видимых поверхностях темнеет пыль, упаковки с сердечными лекарствами и потрепанный томик стихов тоже покрыты толстым ее слоем.

У меня щемит в груди, едва я замечаю фотографию на каминной полке. На снимке моя мать – примерно в том же возрасте, в котором я нахожусь сейчас. Она улыбается, и на ее щеках искрятся россыпи озорных веснушек. Глаза мамы лучатся светом, а длинные черные волосы ласково обнимают плечи. Она кажется счастливой и совсем юной. Ее лицо – будто мое отражение в зеркале, такое же живое.

Хотелось бы и мне однажды увидеть его перед собой, сосчитать все ее морщинки, погладить эти мягкие волосы… Но, увы, чудес не бывает.

Я замираю, глядя на кресло-качалку.

Оно стоит так, чтобы, сидя, можно было смотреть на эту фотографию. Но почему же бабушка, которая так сильно тосковала по дочери, что постоянно держала в поле зрения ее портрет, не захотела познакомиться со своей внучкой? Узнав об этом, я представила бабушку злой, непримиримой и жестокой женщиной, но теперь, глядя на снимок на камине, не знаю, что и думать.

– Что это?

Обнаружив на столике в спальне Ингрид бумаги, я потребовала ответов.

Уставившись на пакет в моей руке и осознав неминуемое, тетя вздохнула и тяжело опустилась на стул.

– Кто такая Вильма Остлунд, и почему у нее моя фамилия? – Я швырнула бумаги на стол.

– Нея… – Пробормотала Ингрид, неумело пряча взгляд.

– Что ты скрываешь от меня?

За пять минут до прихода тети я успела пролистать эту кипу документов, и все, что я поняла – это то, что какая-то Вильма Остлунд отошла в мир иной, и ее имущество, конкретно – двухэтажный дом в городе Реннвинд, цельно и безраздельно перешел единственному наследнику – Карин Остлунд.

– Я собиралась с духом. Не знала, как лучше тебе сказать. – Ингрид заломила пальцы.

– Кто такая Вильма?

– Твоя бабушка.

– У меня есть бабушка?!

– Была. – Она пожала плечами. – Умерла несколько месяцев назад.

– И я узнаю об этом только сейчас?!

– Прости. – Тетя потянулась ко мне, хотела погладить по плечу, но я резко вырвалась.