– А может, ты без меня съездишь? Купи себе, что хочешь.

Именно тогда жена произнесла свою сакраментальную фразу про «ноблесс» и он смирился. Действительно, положение обязывает. В те дни он был кандидат наук, а сейчас уже доктор и профессор. Слава богу, одежду теперь можно заказывать по интернету.

А тогда…пришлось ехать.

– Для меня шоппинг это выход в свет, пойми, – говорила жена и готовилась к «операции» по захвату в плен модных кутюрье и их рукотворных шедевров.

В бутиках она бросалась, как голодная львица на антилопу на самые яркие костюмы и исчезала в примерочной.

Сергей Борисович присаживался на краешек несуразной конструкции, отдаленно напоминающей предмет для сидения.

– Располагайтесь, пожалуйста, – елейным голосом приглашала продавщица. Обязательно блондинка.

Сергей Борисович сидел на чуде дизайнерской мысли и ждал. В голове крутились обрывки мыслей, недописанные страницы начатой докторской.

И вот.

Занавес с шумом распахивался и оттуда с победным видом вылетала жена в творении заморского «высокого» портного с непроизносимой фамилией. В этот момент у него неизменно выпадал из рук телефон.

– Черт, – он наклонялся за ним, лихорадочно соображая, что сказать. Осторожно пытал счастья. Но кроме пораженческого «Давай подумаем, отложим на часик» – ничего в голову не приходило.

– Мы заложников не берем, – гордо отвечала жена, воспринимая его гримасу как та Верочка из «Служебного романа». «Хорошие сапоги, надо брать».

– Заверните, – командовала она. Продавщица восторженно кивала. А он уныло плелся на кассу, доставая из внутреннего кармана портмоне.

Жене хотелось блистать. Но Сергей был все время занят и не сопровождал ее ни в театры, ни на выставки. Поэтому, когда ей удавалось заполучить его в полное, но увы, очень кратковременное пользование, она выжимала из этих походов максимум. Это было действо, спектакль, бенефис. И только она сама милостиво определяла меру и количество необходимой ей энергии почитания. «Королевская чета» обходила свои «владения» раз в месяц, заканчивая пиршеством в лучшей ресторации города.

Они были красивой парой. Она – рыжеволосое пламя. Стройная, с высокой грудью и царственной походкой. Синеоким взглядом чиркнет, как саблей. И голова твоя с плеч. Так Сергей и потерял голову. Это было неизбежно и предсказуемо, как смена светил на небосклоне в урочный час.

Почему она выбрала его?

Он был ей под стать. Высокий кареглазый красавец благородством черт и сдержанными манерами производил впечатление аристократа.

«Хороший мальчик из хорошей семьи» – поговаривали профессора на кафедре, а вахтерши, эксперты в психологии человеческих душ благодаря опыту наблюдения вздыхали за его спиной: «В каком же огороде такое сокровище выросло?» И, безошибочно улавливая тенденцию: «Достанется же какой-нибудь вертихвостке. Охмурит, окрутит. К рукам приберет».

Никто, кроме его супервизора и психотерапевта, не знал, что Сергей Борисович, который с такой внешностью вполне мог бы стать личным адъютантом императора, родись он на век раньше, вырос в маленьком городке в Смоленской области, в простой семье рабочих полимерного завода. Родители его развелись, едва Сергею исполнилось двенадцать лет. Отец уехал искать счастья в Москву, да там и сгинул, а мать осталась одна с тремя детьми.

Не сразу старший сын понял, что с мамой что-то не так. Истерила она ужасно. Кричала, срывалась на мелких, с какой-то неженской силой шлепала их, да так, что синяки не исчезали месяцами. А потом раздражение как-то незаметно для Сергея перетекло в апатию и слезливость. Еще через какое-то время она перестала ходить на работу, не было сил встать с кровати. Только изредка она доползала до кухни, держась за стенки. Потом возвращалась в комнату, ложилась и плакала. И так продолжалось изо дня в день. Сережа вызвал участкового врача. Тот не сумел диагностировать гипостеническую неврастению4. «Переутомляемость, стресс», – равнодушно сказал он и посоветовал больше двигаться и бывать на свежем воздухе. Мать угасала быстро. В ней как-то разом иссякла воля к жизни. И даже дети не могли привязать ее к этому миру. Она ушла через несколько месяцев.

Только на второй год личной терапии, обязательной для студентов его специализации, Сергей смог заговорить об этом.

Давясь, как будто его душили, и заставляя себя с каждым словом проглатывать жесткий ком в горле, он рассказал психотерапевту, как вернулся из школы (младшие оставались на продленке) и нашел мать на полу в кухне. Она лежала на животе. Ее цветастый халат еле прикрывал колени. Ноги тонкими палочками были раскинуты в стороны. В последнее время она почти ничего не ела.

– Мама! – Крикнул он и тронул ее за плечо. Перевернул, приподнял и посмотрел в стеклянные глаза. Отшатнулся. Руки мелко затряслись, а внутри все покрылось острой ледяной коркой нестерпимого ужаса.

Официальная причина смерти – сердечная недостаточность. Долго еще ему виделось ее алебастровое лицо с острым носом.

Жене он сказал, что родители умерли.

Подробностей она не спрашивала, и он был ей за это благодарен.

Сергей Борисович еще раз посмотрел на кудрявые облака, прикрыл глаза и прислонился лбом к стеклу. Голова заболела и противно задергалось левое веко. Последние три недели это случалось всякий раз, когда он вспоминал о разводе. Жене он оставил все: и дом, и квартиру. А сам переехал жить сюда. Тут у него был просторный кабинет и небольшая уютная спальня. Ему хватало. Работать, работать! Работа спасала от тягостных мыслей и невыносимых чувств. Он бросался в нее как в бездонный океан. Работать и не думать. Не чувствовать, чтобы не мучить себя.

Он побарабанил по оконному стеклу. Рука его, если бы ее вылепил скульптор, стала бы произведением искусства, настолько ладной она была. Под кожей расходились и сходились ровные голубые веточки вен. Ладонь широкая, а пальцы тонкие и длинные, как у пианиста, берущего две октавы. Или хирурга. Сергей Борисович был врачом. Но не хирургом. На безымянном пальце поблескивало обручальное кольцо. Он тяжело вздохнул, снял его и положил в карман. Все. Эта страница его книги жизни прочитана и перелистнута. Работать! Спасаться от боли. И от удушающей ненависти к себе.

Он рассеянно посмотрел в окно. По гравиевой дорожке, как обычно ровно в девять утра, уже вышагивал в резиновых сапогах сморщенный старичок. Его седые волосы торчали во все стороны, как у Эйнштейна. Утренний ветерок шевелил серебристый пух, и старичок машинально приглаживал его дрожащей узловатой рукой.

Он шел и вслух считал шаги.

– Раз, два, три, четыре… – бормотал он, ставя ноги ровно-ровно, одну за другой, подобно ребеноку, который нарисовал себе линию мелком на асфальте.

Двести шагов. Дойдя до калитки, он прикасался к ручке, как пловец к бортику, разворачивался и шагал обратно, начиная считать заново. Раз, два, три… И так весь час, отведенный на прогулку.

«Ходит. Молодец, Нисон Гершевич», – подумал Сергей Борисович и снова вздохнул.

Нисон Гершевич в прошлом был знаменитым химиком. Доктор наук, автор нескольких серьезных патентов на изобретения, ныне он не мог связать и двух слов.

– Э-э-э, там, там, – он тыкал пальцем в небо, – там. Кружок. – И потрясал руками, встречая недоумевающие взгляды собеседников.

В словах он переставлял слоги, так что понять его было невозможно, своих родственников не узнавал, и через какое-то время они перестали приезжать.

Сергей Борисович по-человечески их не осуждал. С этим действительно тяжело смириться. Воистину, кого Бог хочет наказать, того лишает разума. Уборщица Валентина плакалась Сергею Борисовичу, что она боится заходить в палату к старику. У него была болезнь Альцгеймера5. Иногда, приходя убирать утром, она испытывала тошноту и отвращение – все стены и прикроватная тумбочка были обмазаны фекалиями.