Но есть другие, которые составляют суть, ядро опоры для вождя, каким был Омар Торрихос. Это народные массы, la chusma, las turbas, как их называют в Никарагуа, этo, как он сам их называл, «индейцы, крестьяне, бедный люд, анемичный, погасший».
Несмотря на то что он так и не смог получить власть в свои руки, имея в виду получить её нормальным электоральным путём, генерал Торрихос всегда отдавал себе отчёт в том, что всё, что он сможет, и лучшую часть своего «Я» он должен отдать народу, народу, частью которого он был сам. И чем больше он отдавал народу, тем больше он оставался в долгу перед ним.
Именно эта ответственность перед теми, кому он был должен, породила принципиальную цель не потерять ту власть, которую он имел. Точнее, не чтобы её не потерять, а завоевать власть. Помню, как мы летели с ним и Грэхомом Грином в том же самом самолёте FAP‐205, в котором он вскоре погибнет, англичанин спросил его, какова сейчас его фундаментальная морально-политическая формула. Он ответил: «Та же, что у нашего пилота: не упасть».
Это его формула, которую Луис Гуагнини (речь о нём пойдёт ниже) назвал политическим прагматизмом, всё же не в полной мере объясняет его, генерала, понятия о власти. Всё ясно, если иметь в виду власть правителя. Но для генерала эта власть есть власть не просто правителя, а выкованного из него народом народного лидера. Лидера с революционной функцией. «Не упасть, чтобы сделать революцию. Это долг тех, кто делает её с ним, и долг генерала Торрихоса, лучшего из них.
На этом его признании наполненном, как однажды сказал он, основана его концепция и представление о социальных классах. Он говорил об этом не часто. Возможно, потому что понятие класса тесно связано с понятием классовой борьбы, которую он жёстко отрицал, если она является политической целью.
Генерал Торрихос, не уставая и используя каждую возможность, осуждал любые формы фетишизации и обожествления, к чему бы это не относилось.
К партии, какой бы она ни была, которая вместо того, чтобы быть инструментом для преобразований экономической и социальной структуры общества, превращается в элемент самоценного присутствия в его политической жизни.
К культуре и науке, когда они вместо того, чтобы служить человеку для расширения и углубления его чувств и знаний о мире, превращаются в объекты дурацкого восхищения и обожания.
К самой революции, когда она вместо того, чтобы быть дорогой, способом быть счастливым, превращается в алтарь для принесения на него жертв, как богу, не только жизнями священников или революционеров-руководителей, но и массовыми и безответственными жертвами жизней целого народа.
Генерал говорил, что неправильна и излишняя мистификация революции. Мистификация заставляет нас думать, чувствовать и действовать так, как мы это делаем перед иконой. А перед иконой, алтарём жертвенность естественна. И не только для тех, кто молится, будь то представитель власти, революционер или кто-то ещё. Перед алтарём жертвуют все и всем.
И наконец – и тут мы приближаемся к «яблочку» той мишени, куда генерал Торрихос всегда отправлял свои отравленные стрелы: против «обожествления» понятия классовой борьбы, если она, будучи средством, неприятным инструментом для ликвидации классового неравенства, самой классовой борьбы и классовой ненависти, превращается в знамя «социальных маргиналов», движимых классовой ненавистью, а не любовью к человечеству, включающим в себя и классовую ненависть. Но не идентицифицирующим себя с ней полностью.
И когда в каких-то случаях Торрихос говорил, что он не верит в классовую борьбу, он лишь подтверждал ничего более, как свою позицию против её фетишизации. И именно поэтому слово «верить» он применяет в этом случае как наиболее адекватное.
Разумеется, он не сомневается в факте существования классовой борьбы. Ни на национальном уровне, где она идёт между олигархами и народом, и ни на интернациональном уровне – между эксплуатирующими и эксплуатируемыми странами.
Для него и антиолигархия, и антиимперилизм по сути одно и то же. Поэтому как можно сомневаться в существовании глубоких и фундаментальных основ его теоретического подхода и политической практики?
Никогда он не подвергал сомнению и эффективность классовой борьбы в качестве движителя в политике. На национальном уровне – для решения социальных вопросов, на международном – за национальный суверенитет и подлинную независимость. Порой в связи с этим он цитировал популярную присказку панамских крестьян: «Я не верю в колдунов, но то, что есть, то есть».
Знаю, что враги Торрихоса – и явные, и скрытные, и даже выдававшие себя за торрихистов – хотели бы изображать генерала как просто милого человека, не обладающего волей для того, чтобы бороться, ненавидеть кого-либо, атаковать и выигрывать. Но одно дело, что ему не нравилось испытывать чувство ненависти, и другое – ненавидеть, и довольно глубоко, врагов бедняков и врагов страны.
Я лично считаю, что он не только верил в ненависть и в классовую борьбу, но и испытывал в какой-то мере удовольствие от чувства классовой ненависти. Слово «удовольствие» здесь, пожалуй, не то. Скорее это можно назвать удовлетворением тем, что он выполняет свой долг, ненавидя врага.
Однажды, когда он «инкогнито» был в США, мы приземлились в одном из американских аэропортов для пересадки на другой рейс. Он устал, хотел спать и пристроился отдохнуть в месте, где это было запрещено. Тут же появился полицейский янки, из тех, которых генерал в его детстве повидал немало, и грубо начал ругать генерала.
Но тут появился уборщик, мексиканец, «эль почо», как их там называют, и отвёл генерала в другое местечко неподалёку, где усадил его. В этот момент появился и я, после того как уладил в кассе вопросы с нашими авиабилетами, и он, увидев меня, сказал: «Ну вот, а говорят, что классовой ненависти не существует!» А потом, посмотрев в сторону мексиканца, ничего не добавил, но по его лицу было видно, что подумал: «и классовой солидарности тоже…»
Однажды он купался в р. Коклесито в зоне, где мечтал запустить свой самый желанный проект медных рудников. Как всегда, где бы он ни появлялся, его окружали дети, которые тоже купались и радовались, что так счастливо купаются с ним вместе. Увидев среди детей особенно красивую девчушку, глядя на неё, он вдруг сказал, что ему отчего-то грустно думать, как изменят жизнь здесь разработки месторождений Серро Колорадо и Патакилья. Сюда приедет много шахтёров, грубых людей, которые в свои выходные дни будут спускаться с гор в посёлок, чтобы пить алкоголь и искать для себя женщин.
С детьми деревни Коклесито
И добавил, что он сказал это недавно и одному из своих богатых приятелей. «И знаешь, Чучу, что он мне ответил? “Не беспокойся об этом, Омар, всё это отмывается…”» Никогда раньше я не видел на его лице в этот момент выражения такой ненависти и осуждения… И он повторил: «Всё отмывается!..»
Очень часто повторяемая ложь, в которую многие верят, это якобы его позиция арбитра над схваткой, над борьбой классов. Я уже писал об этом. И повторю: такой эмоциональный человек, как он, не хотел, не мог и не мог хотеть оставаться нейтральным перед фактами действий безжалостных эксплуататоров и империализма.
Генерал Торрихос выступал в команде бедных и играл, чтобы выигрывать, не думать или воображать, что выигрывает, а выигрывать и добиваться полной власти, чтобы делать её народной.
Это обязывало его часто идти к цели путём, который, к сожалению, не является прямым, как некоторые думают, «вычитав» это из революционных теорий. Он сам называл этот свой путь «тропой», подобно извилистой крестьянской тропке, огибающей змейкой препятствия на пути в гору. Тропка состоит из многих поворотов, но никто не должен сомневаться, что цель, как деревенька, к которой она ведёт, называется Народная Власть в процветающем и независимом государстве. Возможно, в Европе, где жестокие реальности исторически сгладились, можно сохранить достоинство и личную мораль без того, чтобы решительно не примкнуть к лагерю бедняков. То есть как бы быть индивидуально хорошим без социальной и идейной окраски. В Латинской Америке и Панаме это невозможно. Здесь нельзя быть хорошим без того, чтобы не стать «левым». И здесь невозможно быть «правым» без того, чтобы не обрести в качестве приложения к себе известного грязного словечка, которое не хочу произносить.
