Вишневская поёт на латыни.
Альберт-Холла.
Здравствуй, время!
Лети, лети!
Лети быстрее!
В моё будущее!
Но так долго ещё ждать —
Мне всего пять лет…
Проще в прошлое – десятки лет назад,
Когда мою семью выдворили
Из Ленинграда в холодные
И Снежные степи Казахстана.
Отца арестовали,
Как многих других отцов
Времени сталинских репрессий.
И мы – в деревянном бараке
В маленьком поселении Макинск,
Где была железнодорожная станция.
Соседом, за стеной в бараке, жил
Иностранец – кинематографист.
Кинематографист?
Я был слишком мал понять значение этого слова.
Но догадывался – он делал кино,
Которое я тоже придумывал, рисуя пастелью,
Кинематографиста…
Он – сутулый, смотрел вниз, медленно ходил,
Был уже немолодой…
Волосы седые жидкие,
Совсем не как у моего отца.
Да, он был не атлетического сложения моего отца,
Ленинградского спортсмена – настоящего борца…
А сосед – без устали что-то рисующий художник…
Пастель, тушь, карандаши – его оружие
В его маленькой ячейке нашего барака —
И сидел он за шатающимся столом…
Моя мать перед уходом на работу
Рано утром, как в детский сад,
Вела меня к нему,
Ставшему моим Воспитателем и другом…
Мне четыре или пять…
Сидел я рядом – целый день,
На следующий день опять
Перерисовывал его рисунки
Испачканными красками руками —
Пастелью, тушью…
Сидел… Сидел…
Переданный мамой хлеб ел…
Предполагаю – не от казахского мороза
Причина моего будущего сколиоза…
Я около него. Его любил.
И был для меня воздух в его «келье» любимым,
Который пах бензином…
Любил пастели, акварели, разложенные
Как в канцелярском магазине…
Клубящийся табачный дым над нами,
Придя домой, рассказывал об этом маме…
Как я его любил!
Такой смешной! И абсолютно не советский —
Странный иностранный вид!
Всегда он улыбался и не был никогда сердит…
Его штанов – зеленых бриджей в клетку,
В нашем Макинске – ни у кого!
Был рад, если у барака бегал вокруг него…
Мой новый друг. Сосед. Мой Воспитатель.
Думаю, моей судьбы создатель…
Каждое утро у него,
На целый день – мамины кусочки хлеба,
И исписанные мамины страницы,
На чём мне рисовать,
Чтоб ей вечером таланту удивиться…
Сегодня воскресение – выходной…
Мама дома. Занята. Домашние дела.
Она со мной, и несколько её подруг
Приходят к ней прямо как домой…
Чему она всегда была так рада,
Особенно, если они из Ленинграда…
Я у окна. Они не в моём зрении,
Пьют чай с маминым вареньем,
Только и делают, что говорят!
Окей, я не под их обстрелом —
Увлечены! И на ребёнка не глядят…
Вера Ильинична – машинистка,
И ещё гостья, тоже Вера – без отчества —
Такая молодая! И блондинка…
И ни одной морщинки…
Захаживает в нашу келью… Я улыбаюсь…
И она с улыбкой смотрит на меня…
Красивые, как мне известно,
Всегда блондинки! Звезда кино Любовь Орлова!
Наверное и жгучие брюнетки,
Если в будущем они ко мне придут…
Я около окна
На нашем земляном полу…
Вожусь, двигаюсь, играю – мой любимый грузовик,
Который сделал мне отец, когда был с нами,
Помню, он сказал, разведя руками:
Вот тебе машина…
Не стоит и червонца —
Бесценная – не из магазина.
Деревянная – сестрица Буратино…
И на полу разбросаны карандаши.
Один из них
Новый, но отточенный —
Подарок машинистки…
Ильиничне спасибо!
Синий химический —
Для неба моря – станет любимей всех!
Мой «пюпитр»,
Так Воспитатель называет наш венский стул,
Рисую я на нём,
Сейчас он под Ильиничной…
Она пьёт мамин чай…
Который уж стакан?
Когда печатать успевает?
Не вижу, слышу: говорят и говорят!
Если взгляну, увижу:
Ильинична смотрит на мою Кукушку!
Нравится? Больше чем её наручные часы?
Да, больше чем её наручные часы:
Спасибо за гостеприимство,
Дорогая Люба!
Как славно мы отметили наш выходной!
Какой чудесный чай! Теперь пора домой.
До утра двадцать моих страниц успеть!
И моей Инне долго горестно одной сидеть…
Моя вторая Вера,
Ты же можешь не спешить.
Ещё варенье есть из Темиртау —
Другого лагеря, там был лес, ягоды, орехи, травы!
О Боже правый!
Он шутил:
«Как в доме отдыха…»
Гости встают,
К двери идут покинуть чаепития приют…
Ильинична уже держит дверную ручку:
Да, Люба!
Что хотела я ещё сказать… В очереди
За мной – сосед ваш, иноземец,
Он поволжский немец?
Кто?
Наш Пусенька – кинематографист?
Нет, Ильинична.
Он из Европы, как мы, ссыльный,
Работал на Ленфильме.
Можешь передать ему? Я очень рада!
И обе Веры:
Вовочка, прощай!
Я оборачиваюсь к ним с улыбкой…
Дверь закрывается… Клубы стужи…
Они уже снаружи…
Я бегом бегу к моему стулу!
Хватаю обеими руками, как он мне нужен!
Во рту держу подаренный Ильиничной синий
карандаш!
Опять около окна —
На земляном полу…
Ещё играет солнце —
Послеполуденное —
То есть, ещё не ушло!
И моё творчество
Пока две Веры пили чай
Мне в голову пришло —
Спешу запечатлеть
На венском стуле
Почти произошло!
Линия – горизонтальная, астральная
Нетривиальная и очень синяя —
Ильиничны отточенный подарок,
И волн геометрия – это река Нева.
Архитектура Ленинграда?
Так просто для меня – как дважды два:
В линейных вертикалях
Закодировать всех башен шпили!
Наш любимый Ленинград так плотно обступили!
Мой РЕАЛИЗМ…
Скорее АБСТРАКЦИОНИЗМ!
Знал два слова, но не знал,
Мой Воспитатель не сказал,
АБСТРАКЦИОНИЗМ – преступленье,
Ведь мне было всего четыре или пять…
И Чуковский знал это!
Пудиков пять-шесть
Больше ему не съесть —
Он ещё у меня маленький…
А потом…
Я помнил Ленинград… Фотографии семейного
альбома…
Мои каракули
И вертикальные
Отрезки линий
Были моей памяти итог, Воспитатель говорил
Я уже многое мог:
Ты знаешь, Любочка, у нашего
Владимира есть фантазия!
