Идий слышал, как мать его в спешке пролистывает его дневник. Идий очень волновался, так же, как и она. И вдруг, Идий услышал, как мать его начала читать знакомые ему сроки.

  - "И вот пришло время обеда. Алик теперь уже с ужасом ожидал, когда Галя опять накормит его чем-то отвратительным. С тех пор, как в её обязанности вошло готовить Алику еду, она всё хуже и хуже относилась к нему. Галя явно недолюбливала его, Алик же считал, что она его просто ненавидит и поэтому издевается. То, что она готовила ему, было несъедобным. Алик уже почти привык к прокисшим кашам, которые давали в столовой, но он никак не мог привыкнуть к тому, что готовит Галя. Алик был уверен, что она в свою пищу подмешивает что-то абсолютно несъедобное. А ведь это запрещено! Алик не сомневался в том, что это запрещено. Он очень хотел бы доказать это кому-либо, но никак не мог" - тут мать Идия сделала паузу и листнула страницу вперёд. - Ну, и что тут такого преступного?

  - Давай, давай, читай дальше.

  - Ну, хорошо: "Во время обеда Галя повела себя так же, как и обычно. Она посадила Алика на стул, связав ему руки и ноги, завязала глаза шарфом, чтобы он не видел, что ест, а нос защемила прищепкой. Алик уже заранее знал, что она сейчас велит ему открыть рот и положит в рот целую ложку какой-нибудь гадости. Но Алик знал, что не может сопротивляться ей, иначе потом ему будет гораздо хуже: она всё равно заставит его съесть это, но уже более болезненным способом. Алик этого боялся. Алик открыл рот, и почувствовал, что она даёт ему нечто вязкое и очень-очень горькое. С ужасом и отвращением, Алик догадывался, что это, но не съесть он не мог. Ему даже казалось, что он чувствует запах..." - тут мать Идия сделала паузу, будто бы задумалась.

  - Что, Мая, поняла, о чём речь?

  - Да, - ответила она.

  - А теперь пролистни на четыре листа вперёд и прочитай то, что написано после троеточия. Это уже его дневник.

  Мая сделала всё, что велел ему муж, и принялась читать: "Вот я опять решил написать кое-что о себе. Я чувствую, что вынужден повторять это вновь и вновь: вы не одобряете моих мыслей и чувств. И думаю, что именно поэтому я иногда боюсь писать о себе, очень-очень боюсь; мне всё время кажется, что кто-либо прочтёт мой дневник, и это будет ужасно, все меня сразу возненавидят или будут относиться ко мне как к падшему человеку, не будут любить... Только увы, не могу я себя изменить, не могу стать другим. Я не в силах заставить себя не думать и не получать от этого удовольствие. Я опять признаюсь в том, что мне нравится писать, особенно эту историю. Мне так хорошо, когда я думаю о Гале, об Алике и его мучениях. Я хочу представлять это вновь и вновь. Иногда мне кажется, что это заменяет мне женщину...сейчас я даже не хочу, чтобы Анжела была рядом со мной; я доволен, удовлетворён и телом и душой, - главное, что душой".

  На этом отрывке Мая прекратила читать дневник. Идий не мог понять, она устала читать или о чём-то задумалась. На мгновенье, ему показалось, что она шёпотом о чём-то говорит с его отцом. Только спустя несколько минут, когда его отец нарушил тишину, Идий понял, что ошибся: до этого они просто молча сидели.

  - Теперь-то ты понимаешь, какой извращенец наш сын?

  - Послушай, Егор, то, что ему нравится сочинять, это ещё ничего не значит.

  - Не значит, говоришь?! - в злобе закричал его отец. - Ещё немного, и он захочет повторить всё, о чём пишет, в реале.

  - Не говори чепуху!

  - А он и сам об этом пишет. Ты почитай от начала до конца его дневник и поймёшь, что всё это серьёзно.

  - Я сомневаюсь. Просто наш сын любит писать ужасы. Не нахожу в этом ничего странного и преступного, - сказала Мая в оправдание Идия и дальше продолжила говорить с довольной улыбкой: - И значит, я была права, когда читала его гороскоп. Идий рождён, чтобы творить, а имя его помогает ему в этом.

  - Хреновое у него имя, нет у него имени! - закричал Егор, он всю жизнь был недоволен тем, какое имя они дали их сыну и очень сожалел, что позволил жене выбирать имя. - Вот исполнится ему восемнадцать, первое, то я сделаю, будет то, что я предложу ему поменять имя. Сомневаюсь, что он откажется.

  - Не знаю, - с некоторой грустью сказала Мая. На самом деле она и сама знала, что имя Идий совсем не нравится её сыну, оно отдаляет его от общества, делает одиноким и заставляет писать... А ведь пишет он для того, чтобы сбежать от одиночества.

  - Зато я знаю, - уверенно сказал Егор. - И даже не вздумай как-либо возражать, если Идий согласится поставить себе нормальное имя. Не хочу, чтобы он всю оставшуюся жизнь стыдился своего имени.

  - Он не стыдится. С чего ты взял? Это в дневнике он так писал?

  - Нет, не писал. Но такие вещи я и сам знаю. О таком не пишут.

  Мая тяжело вздохнула, но сказать ничего не могла. Она и сама чувствовала, что муж её говорит правду, Идий стыдится своего имени; ни с кем не хочет знакомиться, чтобы не называть своё имя. Мая не хотела, чтобы так было, она мечтала о другом... Временами, Мая думала, что, возможно, его как-то дразнили в школе относительно его имени и поэтому он стал таким замкнутым и не любит своё имя. Мая очень хотела ответить на этот вопрос, она решила прочитать его дневник от начала до конца.

  - Меня беспокоит то, что у него дурные наклонности, - сказал Егор, спустя некоторое время.

  - Нет у него никаких дурных наклонностей, не придумывай. И вообще, что такого преступного в том, что он пишет? Ну, нравится ему сочинять страшные сюжеты, это доставляет ему удовольствие... но ведь писатели все такие, им доставляет удовольствие их творчество, иначе писатель просто не может писать...

  -Ну, хватит, хватит! - с иронией прервал её Егор. - Наш сын не писатель, и вряд ли им станет когда-либо.

  - Не говори так.

  Идию было тяжело слышать последние слова отца, ведь в глубине души Идий мечтает прославиться, впрочем, как и все юные творцы. С грустью, он приложил лоб к стене и продолжил слушать.

  - А что такого, я правду говорю. Вряд ли он прославится, записывая, как ему нравится глумиться над маленьким мальчиком. Нравится ему! Нравится! - кричал его отец неестественным ироничным голосом. - Удовлетворяет это его! Даже женщина не нужна...знаешь что, Мая, либо он голубой, либо садист-извращенец. Больше я ничего не могу сказать.