Лешка вцепился в мою руку и крепко ее сдавил, заводя за спину и шипя на ухо:
– Ты сама виновата. Мы все здесь перевернем! А теперь беги. Беги, пока я не передумал и не побил тебя!
На глазах от обиды и боли выступили слезы. Я дернулась, но сделала только хуже.
– Маленькая соплячка! – Лёшка толкнул меня к балкону, а затем резко отпустил.
Я упала на траву и громко вскрикнула, сжавшись от отвратительной колющей боли по всему телу. Сухая ветка впилась в колено. Нигде не было ни Максима, ни Сашки с Ромкой, ни Жени, ни Егора. Никто не мог мне помочь.
– Кто-нибудь, пожалуйста…
С губ сорвался тихий всхлип. Я правда превратилась в сопливую, испуганную девчонку. Хотелось звать на помощь, но я знала: звать некого. Ребята не придут, они слишком далеко. Я должна сама отстоять наше убежище.
– Уйдите оттуда, пожалуйста!
Я знала, что теперь ничего не будет как раньше.
Стоял грохот. «Бэшки» переворачивали наш тайный склад вверх дном. Сломали диван и разодрали на лоскутки плед. Разбросали альбомы, превратили стол в щепки, порвали с таким трудом нарисованную карту, расшвыряли книги. Некоторым не повезло больше – страницы усеяли испачканный грязными следами бетонный пол. Истоптанные вещи лежали в осколках лимонадных бутылок.
– Нашел! – раздался незнакомый, довольный голос.
Восьмиклассники выкинули все из наших рюкзаков, распотрошили их и все-таки нашли телефон. Я не справилась. Колено сильно кровоточило, рука до сих пор ныла. Я стиснула зубы, потому что чертовски испугалась. А еще мне было до ужаса стыдно. Как теперь смотреть в глаза ребятам? Я же привела врагов практически к себе домой! Глаза покалывало от слез, а тело словно сковало, и двигаться было сложно. Мысль остаться здесь и подождать, когда мои избитые друзья увидят этот бедлам и осудят меня, казалась невыносимой. Куда лучше сбежать от их разочарованных взглядов.
Вечер я провела, преследуемая отвратительной паникой. Рассекретить тайный склад – предательство? Предательство, непростительное. Что с людьми делают за предательство? На войне – расстреливают. Смертная казнь грозила и мне, потому что я дала клятву никому не выдавать это место. А в итоге привела туда врага.
* * *
Утром в дверь настойчиво позвонили. Бабушка посмотрела в глазок и заулыбалась.
– Настенька, к тебе друзья пришли. Пойди погуляй с ними, я сейчас конфеток принесу.
Она ушла, открыв дверь. Я вышла в коридор и тут же встретила взгляд Максима, полный презрения, злости и даже ненависти. Он смотрел долго и пронзительно; сжимал кулаки; его губы побелели от напряжения. На скуле темнел огромный синяк, две ссадины рассекали губу и подбородок. Костяшки были сбиты. Неизвестно, сколько синяков скрывала одежда. Неужели друзьям пришлось так тяжело? Я сжалась.
– Вот, держи, золотуля. – Бабушка вручила мне пакет сластей, а затем, взглянув на Максима, охнула от ужаса. – Боже мой! Мальчик мой, кто с тобой это сделал?.. И моя Настенька пришла побитая! На вас кто-то напал? Да? Может быть, мне написать в полицию? Это же так опасно…
Он перевел взгляд на нее и криво улыбнулся.
– Я столкнулся с другими ребятами с нашей школы. Хотел защитить девочку. А теперь зашел за Настей.
– А я вчера просто упала.
Бесстыдная ложь, которую я поддержала.
– Конечно, бегите. И будьте очень осторожны!
Я тихо выдохнула и вышла на улицу, молча направляясь за Максимом.
Мы пришли к нашему убежищу. Там стояли все, даже Аня, и молчали. Я судорожно сжимала в руках пакет.
Максим подошел к остальным, а затем повернулся и обозленно бросил мне:
– Обманщица.
– Предатель, – добавил Рома и сжал в руке палку. – Они все испортили там! Они…
– Пусть сама увидит.
Меня обступили. Я оставила конфеты и забралась наверх. Все действительно было разрушено, абсолютно все. Яркие стены с нашими рисунками замазали черной краской и замарали унизительными ругательствами. Вещи, еще вчера просто грязные, оказались порваны в клочья, шахматная доска – сломана пополам, а фигуры – хаотично разбросаны. Король был приклеен скотчем чуть ниже надписи «Мелочь». У меня не нашлось слов. Максим встал впереди и кинул в груду обломков остатки своего телефона.
– Ты жалкая. Ты ничего не смогла.
– Ты нарушила наше правило. – Аня шмыгнула носом и поморщилась.
Рома и Саша молчали.
– Лучше бы тебя в отстойник кинули, как мы кидали лягушек! – бросил Егор.
Мы с ним хорошо дружили раньше. Я не думала, что и он будет так зол. Но судя по их виду, злы все. На каждого было больно смотреть.
– Мы думали над наказанием. – Голос Максима звучал так холодно, что меня бросило в дрожь. Где ласковый темноволосый мальчишка, который говорил, что у меня хороший удар? – И поняли, что ты никогда не искупишь свою вину, слабачка.
– Что мне делать? – Я опустила глаза и продолжила: – Я хотела увести их! Я думала, они не найдут это место, я бежала, долго путала их и…
Меня прервали толчком в плечо.
– Ты никогда больше не будешь нашим другом. Жалкая…
Говорить начал Максим, но внезапно его взгляд упал на пол. На губах расползлась острая, какая-то акулья улыбка. Он поднял одну черную шахматную фигурку, сжал в ладони, а затем кинул мне в ноги. Я подобрала ее.
– Жалкая пешка.
Хотелось кричать на предельной громкости. Хотелось сойти с ума, провалиться сквозь землю и исчезнуть, просто испариться. Но я жалко всхлипывала, продолжала стоять и смотреть в грязный пол.
* * *
С тех пор все изменилось. Со мной практически не разговаривали; наоборот, день за днем казалось, что обида друзей только крепнет. Каждое утро Максим заходил за мной, и мы вместе шли в школу – молча, быстро. Там никто не общался со мной, даже не просил помочь с заданиями. Саша, Егор, Женя, Рома и Аня смотрели на меня как на пустое место. Одноклассники поняли это, и вскоре со мной перестали разговаривать все. Это было как эпидемия или биологическое оружие: распространялось медленно, но неотвратимо. Меня будто… отрезали от них. Переместили в совершенно недосягаемую вселенную. Казалось, меня просто нет. И только учителя доказывали обратное.
Я по-прежнему ходила с Максимом и остальными, и меня все так же везде пихали первой. Только теперь это приобрело другой смысл. Например, вину за погром в учительской повесили на меня. Пришлось вытерпеть и разговоры с директором и школьным психологом, и воспитательные беседы дома. Все купились. Учителя стали занижать мне оценки. Ребят не волновало, что я волочусь где-то сзади. Меня не существовало. Но бывали нередкие моменты, когда они обращали на меня внимание, и тогда я снова хотела стать невидимкой. Их издевки доводили меня до слез. В классе у меня появилась кличка – Толстая тупорогая верзила. И все равно, что толстой я не была. Вся школа знала, что булочки ворует Толстая тупорогая верзила. Все так думали, и все смеялись. Даже восьмиклассники ненадолго успокоились, явно довольные результатом.
Каждую ночь я плакала, кричала и просила о помощи. Никто не знал и не слышал.
Однажды Егор предложил странную идею – повторный поход по всем изученным нами подвалам. Причиной он назвал испорченную карту, но я не ждала ничего хорошего и была права.
Первым в списке стал подвал недостроенной окраинной больницы, далеко-далеко. Мы шли туда полдня, меня слишком настойчиво звали с собой, а потом, как только мы пришли, затолкали внутрь и заперли. Там были крысы, воняло мочой и валялись шприцы и жгуты. На полу были следы кострища. Единственным моим источником света остался телефон.
Я знала, что это сделали специально, и думала, что меня скоро выпустят; молча сидела на лестнице и ждала, когда же дверь откроют. В недалеком детстве открывали скоро. Прошел час. Два. Если судить по времени, на улицу спустились сумерки. Стало ощутимо холодно. Дверь была заперта, никто не отзывался. Я просидела там много часов, до глубокой-глубокой ночи. Стучала в дверь, кричала и плакала, надеясь, что дома меня уже хватились. Было не просто темно – какой-то неведомый леденящий ужас окутал меня с ног до головы, заставил забиться в угол, крепко зажмуриться и тихо молить, чтобы всё оказалось лишь кошмарным сном.
