В дальнем конце коридора засвистел пылесос. Кент не стал ждать, когда уборщица появится на повороте – ушел в свой кабинет. Без десяти девять позвонил Точилину.

– Пойдем покурим, – предложил он.

В мозаичном зале сели в кресла. Не сводя глаз с Кента, Точилин затянулся сигаретой.

– Рассказывай!

– Его убили полонием, – сказал Кент.

– Чем?!

Точилин недоуменно посмотрел на Кента.

– Полонием. Радиоактивного вещества в теле оказалось в миллион раз больше допустимого.

Точилин затянулся сигаретой глубже обычного. Долго молчал. Наконец спросил:

– Почему его отравили полонием?

– Это ты меня спрашиваешь?

– Это я себя спрашиваю.

– Жигарь сгорел за полторы недели. Врачи так и не смогли понять, что произошло.

Сизый дым окутал Точилина. Его взгляд уткнулся в угол зала, застыл.

– Что молчишь? – не выдержал затянувшейся паузы Кент.

– Думаю.

Точилин снова глубоко затянулся сигаретой.

– Та справка, которую ты мне показывал пару месяцев назад, приобретает совсем другое значение. Ты ее сжег?

– Нет.

– Напрасно, – сказал Точилин.

– Я думал над ней, – сказал Кент.

– И что?

– Мне кажется, директора готовят в президенты.

– В президенты чего? – не понял Точилин.

– В президенты Российской Федерации! Точилин прищурился от сигаретного дыма, обвел взглядом огромный зал, постучал коробком спичек о подлокотник кресла.

– В президенты, говоришь… – задумчиво произнес он. Внимательно посмотрел на Кента, словно оценивая его. – Плохая история. Очень плохая.

Помолчал.

– О ней надо бы забыть, – сказал зам.

– Что значит «забыть»! – возмутился Кент – Ты видишь, что происходит!

Точилин выдержал долгую паузу. Сделал несколько затяжек.

– Это великая иллюзия, что мы можем что-то изменить, – сказал он.

Замолчал. Потер виски.

– Это под силу только Времени.

Кент удивленно посмотрел на Точилина.

– Пока солнце взойдет – роса глаза выест.

Точилин виновато улыбнулся.

– Надо ждать.

– Ждать? Чего?

– Просто ждать.

Точилин уронил коробок, поднял, сунул в карман.

– По-хорошему, тебе надо бы запретить заниматься этим делом.

– Почему я не должен заниматься этим делом?

– У меня плохое предчувствие.

– У тебя всегда плохое предчувствие.

– Такое время!

– Ты не имеешь права запрещать мне заниматься этим делом!

– Имею. Но не буду. Иначе из чего делать газету?

– У меня еще одна новость, – сказал Кент.

Во взгляде Точилина появилась усталость.

– Я встречался с профессором, изучавшим вещество, которым отравили Куталию.

– Банкира?

– Да.

– И что это за вещество? Тоже полоний?

– Нет, его отравили ядом. Эксклюзивным.

– Что значит «эксклюзивным»?

– Это значит, что он произведен в секретных лабораториях ФСБ.

– Это тебе профессор сказал?

– Да.

Точилин закурил новую сигарету.

– Зачем ты встречался с ним?

– Жигарь держал счет в банке Куталии.

– А директор?

– Не знаю. Но жду звонка из Смоленска. Я должен встретиться с человеком, который что-то знает об убийстве банкира.

– Кто он?

– Адвокат.

– Просто адвокат?

– Бывший офицер спецназа.

Точилин помолчал.

– Напрасно ты не сжег ту бумагу, – повторил он.

– Но ты представляешь, какую бомбу мы взорвем!

Точилин погасил о пепельницу сигарету.

– Весь вопрос в том, кто подорвется на ней первым.

Домой Кент вернулся вечером, когда Серафим сделал уроки и поужинал. Сварил сардельку, поджарил яичницу, насыпал в блюдце маринованные корнишоны. Вынул из холодильника бутылку перцовки, плеснул в хрустальную рюмку, залпом выпил и жадно взялся за еду.

– Ты что, целый день ничего не ел? – спросил Серафим, глядя как отец расправляется с ужином.

– Почти.

– Ты меня учил есть так, словно не хочется.

– Сделаем сегодня исключение.

– Как съездил?

– Хорошо.

– Это не опасно?

– Нет. Обычная работа. У тебя-то как?

– По черчению – два.

– Причина?

– Забыл выполнить одно задание.

– В свое время мне пришивали память ремнем.

– Это непедагогично!

– Зато действенно.

– Я исправлю.

– Я знаю.

– Почитаем сегодня?

После ужина они устроились на диване. Серафим в махровом халате прижался к отцу. Он был похож на воробышка среди зимы, нашедшего тепло под соломенной крышей. Кент раскрыл «Величие и падение Рима» Ферреро. Книга была старая, потрепанная, обложка едва держалась.

– Почему такая старая? – спросил Серафим.

– Я купил ее в букинистическом магазине.

– Отстой!

– Не скажи. В старых книгах таится особый аромат. Серафим обнюхал книгу.

– Пахнет бумагой.

– Верно. Новые книги пахнут типографской краской, а старые – бумагой. От них исходит особый дух! Представляешь, ее напечатали задолго до рождения твоих бабушки и дедушки. Наборщик брал каждую букву, вставлял в специальный станок, помещавшийся в руке. Кто-то эту книгу уже читал. Надо полагать, неглупый человек, если его интересовала история Рима. Видишь, на полях сделаны пометки карандашом. Значит, человек читал внимательно, вдумчиво. В этой книге много жизней. Того, кто написал ее. Того, кто ее редактировал, набирал, сшивал… Кто продавал. Я помню женщину, у которой купил эту книгу. Это была очень пожилая женщина. Она носила темную блузку с белым жабо, заколотым керамической брошью. И разговаривала так, как сейчас не разговаривают.

– А как она разговаривала?

– Ну, например, когда я не прикрыл за собой дверь, она сказала: «Не будете ли так любезны притворить дверь?»

– И что в этом такого?

– Сейчас не говорят «притворить», говорят «закрыть». К тому же крайне редко можно услышать фразу «не будете ли так любезны». Отдавая книгу, она сказала: «Вы получите незабываемое наслаждение!» Почувствуй вкус фразы: «Вы получите незабываемое наслаждение!» Думаю, у нее была непростая жизнь.

– Почему?

– Она хорошо воспитана. В России таких не любят.

– Почему?

– Из зависти.

Кент раскрыл книгу.

– Итак, «Маленькое начало великого государства». «Во второй половине V века до Рождества Христова Рим был еще аристократической республикой земледельцев. Он занимал площадь приблизительно в 450 квадратных миль и имел свободное население, которое не превышало 150 000 душ и почти все было рассеяно по области, разделенной на 17 округов или сельских триб».

Серафим слушал внимательно, ему было хорошо. Так хорошо, как бывает только в детстве.

– «Однако несмотря на эти союзы, происходила непрерывная борьба человека с человеком, города с городом, горы с равниной, реки с морем, постоянно возбуждаемая тем, чем обыкновенно возбуждаются войны среди варваров, – нуждой в рабах, в землях, в драгоценных металлах, стремлением к приключениям, гордостью знатных, народной ненавистью, необходимостью самим нападать, чтобы не подвергнуться нападению и, может быть, уничтожению».

Серафим уснул тихо, незаметно.

Утро началось, как обычно. Кент открыл тяжелую дверь. Вошел в «шлюзовую камеру». Повернул замок, приоткрыл вторую дверь. На площадке никого не было. Кент вызвал лифт. Пока тот поднимался, неотрывно смотрел на стеклянную дверь, ведущую к пожарной лестнице. При малейшей опасности он готов был снова скрыться в тамбуре. Лифт вздохнул, остановился. Кент шагнул в кабину, нажал кнопку. На первом этаже, прежде чем выйти, сжал в руке отвертку. Окинул взглядом просторный вестибюль, отметил, что под лестницей никого нет. Неспешно открыл входную дверь, сделал вид, что замешкался с замком, осмотрел двор. Мозг, словно компьютер, работающий на пределе возможного, просчитывал, откуда ударит взрыв… Кент повернул ключ. Двигатель привычно заурчал, Кент облегченно вздохнул, вывел опель на проезжую часть, проехал метров двадцать, задним ходом вернулся на прежнее место.

Серафим молча сел рядом. Кент не нашел в себе сил поднять глаза.