– Не шептаться! – рявкнул один часовых.

После долгих препирательств предложение Берга было принято. Участники экспедиции, включая проводников, были опутаны веревками и даже привязаны к вагонной оси. Спор о том, надо ли связывать однорукого старика, решился в пользу гуманности: Агасферу разрешили взять портфель с бумагами и шагать впереди часового.

К станции шли долго, но все когда-то кончается. У комендатуры конвоир криками разогнал собравшихся железнодорожников и зевак и с торжеством завел пленного Агасфера в помещение.

У Берга екнуло сердце: человек в кресле коменданта был ему совсем незнакомым.

– Ты кого еще привел? – рявкнул незнакомец за рабочим столом. – Меж вагонами шлялся?

– Так точно! То есть говорит, что он старшой экспедиции. Документы все у него, говорят…

– Давай сюда! Почему не связан?

– Дык одна у него рука-то… К чему вторую, цельную привязывать-то? – шмыгнул носом конвоир.

Начав перебирать документы со скептической улыбкой, постепенно комендант улыбаться перестал. Бумаги с гербом ДВР и размашистой подписью Краснощекова он разглядывал чуть ли не свет. Не найдя к чему придраться, комендант все же покачал головой:

– Черт его знает… Может, и не подделка. Но все равно подозрительно: иностранцы, с двумя ящиками гранат и каким-то чудными приборами, работают в тылах Красной армии… Зачем, почему? Буду Читу запрашивать, – решил комендант.

– Я попрошу вас, гражданин комендант, дать депешу и на станцию Хилок, на имя уполномоченного Сибревкома товарища Горностаева.

– Ишь, раскомандовался, – проворчал комендант. – Это еще зачем товарищу Горностаеву телеграфировать?

– Чтобы он вам подтвердил, что наша экспедиция приняла активное участие в бое с бандой некоего Костыля и помогла всех бандюг передать в руки властей.

Комендант подозвал помощника и зашептался с ним. До Агасфера долетали обрывки:

– А если все правда?

– Краснощеков шум поднимет…

– Так куда пока энтого-то?

– Как куда? В «холодную»!

– А Краснощеков? Ответ на депешу можно и до утра ждать…

– А бдительность?

Все кончилось тем, что комендант вызвал станционного телеграфиста и продиктовал депеши в Читу и станцию Хилок.

– А вас, господин-товарищ прохфессор, я до ответа попрошу побыть взаперти. Место мы вам подберем. Вы меня извиняйте за бдительность – я тут человек новый. Прежнего перевели, про вас мне ничего никто не говорил. Покушать, если что – организуем…

– Я не согласен, – решительно заявил Агасфер. – Я, по-вашему, буду сидеть здесь взаперти и что-то кушать, а мои коллеги сидеть в тупике, на мазутной земле, возле наших же теплушек, связанные по рукам и ногам?! Давайте уж тогда и меня к ним! Или их сюда.

После некоторых споров вопрос решился в пользу последнего предложения Агасфера. За командой у теплушек отправили нескольких красноармейцев и железнодорожников с повязками на рукавах, причем Агасфер настоял, чтобы возле сцепки с имуществом экспедиции был оставлен усиленный наряд.

Через час-полтора на станцию привели остальную команду. Всех определили в тесноватую кладовку за кабинетом коменданта.

Еще через час пришла категоричная депеша-молния со станции Хилок: «Арестованных вами иностранных участников научной экспедиции немедленно освободить. Ручаюсь за каждого. Уполномоченный Сибревкома Горностаев».

А еще через два с четвертью часа в коридоре послышалась ругань, тяжелые шаги, и дверь кладовки широко распахнулась. На пороге стоял Горностаев – весь в пыли и копоти. Улыбнувшись пленникам, он тяжело повернулся к коменданту:

– Ты, сын своей мамы, мою депешу получил? Когда? Два часа назад? И после моего ручательства ты, сукин сын, позволил себе оставить уважаемых людей в этом крысятнике?! Я словно чувствовал: депешу отправил, а сам взял мотодрезину да и сюда рванул. Ну, мы с тобой на парткоме об этом поговорим, дорогой мой!

– Так от товарища Краснощекова ничего пока нету, – пискнул комендант.

– А бумаги от него тебе предъявили? Это что – подтирка для тебя? Подтирка, я тебя спрашиваю? Я так ему и передам, имей в виду!

– Я так не говорил, – заверещал комендант. – У меня свидетели есть!

– «Свидетели»! – передразнил Горностаев. – Вот ты людей связанными держишь, а знаешь ли, к примеру, что двое вот этих парнишек – двое! – девятерых бандюг раскидали? Будь они террористами, они бы тебя под стулом пару раз протащили. Бдительный! Покормил хоть?

– Тык… талонов лишних нету, товарищ Горностаев.

– Выдать сухим пайком и проводить до теплушек. У них там, мне одна птичка шепнула, окорочок был такой, что! – Горностаев поцеловал кончики пальцев и тут же погрозил коменданту пальцем. – Если твои оглоеды его сожрали – пожалеешь!

– Только конфисковали в порядке обыска, товарищ Горностаев! Вместе с гранатами и «адскими машинками». Все цело, принято по описи, хранится на леднике.

– Вот что, комендант. Я сейчас твоих «арестованных» забираю, ждать ответа от товарища Краснощекова буду у теплушек, в тупике! Гранаты и прочее, – Горностаев выразительно щелкнул себя по горлу, – гранаты и прочее, говорю, доставить туда! Я рано утром уеду обратно. И если эти люди мне завтра до вечера не «просемафорят», что ты прицепил их к первому эшелону до Тырети, – гляди, комендант! Был сцепщиком вагонов – до смазчиков «повышу»! А может, и партбилет на стол положишь. Все, господа-товарищи, пошли!

Автодрезина, которую Мржавецкий, сумел, как и обещал, раздобыть в управлении железной дороги, шла довольно ходко, однако на подъемах ревела и рычала, окутываясь облаком смрадного дыма. Рассчитанная на 4–5 человек, она, кроме машиниста, везла восьмерых. Ее пассажирам было тесновато. Доллмана, которому постарались оставить побольше места, усадили рядом с машинистом, однако капризный американец такому соседству был вовсе не рад. Машинист, переключая рычаги, без конца тыкал в соседа локтем и поминутно звучно сморкался с помощью двух пальцев. После каждого толчка и носового «залпа» Доллман гневно оглядывался на ютившихся позади Мржавецкого и Цепенюка, и тем оставалось только искательно и виновато улыбаться: дескать, мы-то тут при чем?

Позади них еле пристроились помощник Доллмана Маркин, двое инженеров-путейцев со своими теодолитами, а пара рабочих с кирками и кувалдами и вовсе еле примостились на задней раме, матерясь, изо всех сил поджимая ноги и все же то и дело чиркая подошвами сапог по шпалам.

Но все на свете когда-то кончается – кончился наконец-то и этот мучительный пробег. Высморкавшись напоследок, машинист сбавил ход и остановил свой механизм, объявив:

– Пять тыщ восемьдесят первая верста! Приехали, стало быть…

Пассажиры торопливо покинули тележку и затопали по шпалам, разминая затекшие ноги. Цепенюк мотнул головой влево, на узкий проход между сходящимися сопками:

– Это там, господин Доллман.

Тот прошел с полсотни шагов, остановился и скептически обернулся на Цепенюка:

– Вы вроде, господин хороший, говорили о том, что отвозили э… груз на санях? Какие же тут сани? Тут и на велосипеде не проедешь!

– Так зима была, снегу намело много – вот и был проезд, – торопливо объяснил тот. – То самое место, Богом клянусь! Извольте поглядеть – вот Тайтурка, а напротив, верстах в полутора – тот самый блокпост Половина!

– Не знаю, не знаю… Это не дорога, а козья тропа какая-то. Впрочем, раз уж мы приехали, – он повернулся к путейцам, угрюмо топтавшимся со своими треногами чуть позади. – Раз уж мы приехали, вы, господа, приступайте к съемке! Мы тут немного… прогуляемся. Черт бы побрал эту прогулку! Ноги бы не переломать! Господин Мржавецкий, пусть ваш товарищ идет впереди, дорогу показывает!

Мржавецкий и Цепенюк благоразумно промолчали, лишь махнули рукой двум дюжим рабочим, зовя их за собой.

– Эй, товарищи! – окликнул машинист дрезины, потрясая часами-луковицей. – Ежели далеко пойдете, имейте в виду: через пять часов мне надо освободить колею для товарного состава. Не вернетесь – без вас уедем…