Подбородок Хурика резко дернулся, и под прядями седеющей бороды сверкнул металл. Кинжал, заточенный до ледяного блеска. Возле него, со сведенной от злобы челюстью и суженными глазами, выросло лицо матери.

– Бросай меч, Хурик.

На миг тот замешкался, она же наклонилась к его уху и прошептала:

– Ты меня знаешь. Куда лучше многих. Неужто и впрямь… – и она начала проворачивать лезвие, пока по толстой шее телохранителя не побежала кровь, – …ты усомнился в моей решимости?

Хурик сглотнул и вздрогнул, когда загрубелый кадык проскреб по острой стали. Меч стукнулся оземь.

Ярви вскарабкался на ноги, крепко сжимая меч Шадикширрам – острие клинка нацелилось в грудь Хурику.

– Постой, – сказала мать. – Сперва мне ответь. Ты пробыл моим Избранным Щитом девятнадцать лет. Отчего ты преступил клятву?

Хурик сместил взгляд на Ярви. Полный грусти и безысходности.

– Одем объявил, что мальчишка должен умереть – иначе умрешь ты.

– Почему ж ты не убил его не сходя с места?

– Потому, что так повелел Верховный король! – прошипел Хурик. – А слову Верховного короля не отказывают. Я клялся защищать тебя, Лайтлин. – Он отвел назад плечи и медленно прикрыл глаза. – А не твоего сына-калеку.

– Тогда ты свободен от клятвы.

Кинжал сдвинулся самую малость – и Ярви потерял равновесие, когда его щеки оросила кровь. Хурик упал, лицом пропахав дерн, а Ярви стоял с безвольно висящим мечом и пялился на темную лужу, ползущую сквозь траву.

Жар охватил его кожу. В горле застрял вдох. В глазах плясал свет, руки не поднять, пульсировали отбитые ребра. Ему хотелось одного – присесть. Сесть в темноте и плакать.

Убитые и раненые, посеченные клинками и пронзенные стрелами устилали теперь травяную площадку, место детских игр Ярви. Взлелеянные мужами мечи и щиты, наследные реликвии знатных домов, валялись сломанные, замаранные в крови, выпавшие из безжизненных пальцев. Двери Зала Богов стояли заперты, возле них собрались люди Ярви – те, кто еще был на ногах. С ними Ральф – лицо в красных натеках, в волосах багровеет рана. Двое громадин-инглингов гулко били топорами, но массивная древесина держалась прочно.

И прислонившись к стволу раскидистого кедра – того, на который Ярви со страху и не пытался залезть, за что брат его нещадно высмеивал, – недвижно сидел Джойд. Его голова была запрокинута, а руки покоились на окровавленной пояснице.

Рядом на коленях стояла Сумаэль. Свесив голову, она выпячивала губы, обнажая клыки. В горсти она сжимала комок кровавой рубахи Джойда, будто пыталась его поднять. Будто пыталась унести в безопасное тепло, как однажды он ее нес. Но теперь нести его было некуда, даже найди она в себе силы.

Некуда, кроме как в Последнюю дверь.

И понял Ярви, что Смерть не сгибается в поклоне пред каждым, пришедшим к ней; не указывает путь, почтительно вздымая руку; не произносит исполненных глубины слов; не отмыкает засовов. Ей не нужен ключ на груди – ибо Последняя дверь вечно отворена. И Смерть, нетерпеливо прикрикивая, гонит туда стадо мертвых, с небрежением к их роду, званию или славе. Гонит очередью, которая все длинней и длинней. Неистощимой, сплошной вереницей.

– Что я наделал? – прошептал Ярви и, колеблясь, шагнул в сторону Джойда и Сумаэль.

– То, что должно. – Хватка материнской ладони на плече оказалась тверже железа. – Не время скорби, сын мой. Мой государь.

Половина ее лица бледнее белого, другая в красных крапинах – самой Матерью Войной выглядела она сейчас.

– За Одемом. – Она сдавила сильнее. – Убей его и верни Черный престол.

И Ярви стиснул зубы и кивнул. Дороги обратно быть уже не могло.

– Хватит! – окликнул он инглингов. – Есть другой путь.

Они опустили топоры и сумрачно уставились на него.

– Матушка, останься с ними. Сторожите дверь, и пусть ни один не уйдет.

– Ни один, покуда жив Одем, – ответила она.

– Ничто, Ральф – соберите дюжину бойцов, и за мной.

Ральф, тяжело дыша, оглядел бойню во дворе цитадели. Раненые и при смерти, хромающие и окровавленные. И Джойд, храбрый Джойд, тот, кто вступился за своего одновесельника, теперь сидел спиной к стволу кедра – ни весла, чтобы толкать, ни мешка, чтобы таскать, ни ободряющих слов больше не будет.

– Найдется ли пригодная дюжина? – прошептал старик.

Ярви отвернулся и двинулся прочь.

– Бери тех, что есть.

– Готовы? – шепнул Ярви.

– Всегда, – отозвался Ничто.

Ральф потянул шею в одну сторону, потом в другую. Кровь чернела на его лице в полумраке.

– Кажись, готовее мне уже не стать.

Ярви втянул полную грудь воздуха, затем надавил увечной ладонью на скрытую щеколду, плечом налегая на дверцу, и вывалился под священные своды Зала Богов.

Сразу перед ним, на тронном помосте, стоял Черный престол – на глазах, лучистых самоцветах, у Высоких богов. Над головой, вокруг купола, янтарные изваяния богов малых взирали на жалкие человечьи делишки безучастно, бесстрастно и без малейшего интереса.

При Одеме остался лишь десяток бойцов, да и те в плачевном состоянии. Они собрались на том конце, у дверей, чьи створки слегка покачивались от ударов снаружи. Двое пытались подпереть двери копьями. Двое других смахнули со старинного стола святые дары и волокли его баррикадировать выход. Остальные, опешив, сидели на полу или в замешательстве стояли, не понимая, как могла ватага разбойников захватить врасплох их короля в сердце его собственного бастиона. Неподалеку от Одема мать Гундринг склонилась над раненой рукой хоругвеносца.

– Воины, к королю! – взвизгнул тот, увидев в зале Ярви, и люди Одема тут же построились вокруг повелителя, выставили перед ним щиты и подняли оружие. Кольчужник со стрелой, пробившей лицо, отломил ее не глядя – из щеки остался торчать окровавленный кусок древка. Только что он в полубеспамятстве опирался на меч, теперь же наставил его вихляющий кончик на Ярви.

Ничто вырвался из прохода и подскочил к его левому плечу, Ральф – к правому, те рабы и наемники, в ком оставались силы драться, рассыпались вокруг, ощетинившись острой сталью.

Они обходили Черный престол, спускались по ступеням помоста, брызжа слюной и ругаясь на полудюжине языков. Одем тоже отправил своих людей вперед, пространство меж отрядами сузилось до десяти шагов по каменному полу, затем до восьми, до шести – грядущее кровопролитие нависло тяжелой, грозовой тучей в недвижном воздухе Зала Богов.

А потом мать Гундринг присмотрелась к Ярви и вытаращила глаза.

– Стойте! – вскричала она, колотя эльфийским посохом по плитам, звонкое эхо ударов отражалось от высоких сводов. – Стойте!

На минуту воины остановились, переглядываясь, рыча, поглаживая клинки, и Ярви обеими ногами прыгнул в узкую щелочку той возможности, что старая служительница для него приоткрыла.

– Мужи Гетланда! – воскликнул он. – Вам известно, кто я! Я – Ярви, сын Атрика! – И единственным пальцем на левой ладони он указал на Одема. – Вон то предательское существо попыталось отнять у меня Черный престол, но боги не потерпят на нем самозванца! – Он ткнул себя в грудь. – Государь Гетланда, ваш законный король вернулся!

– Бабья кукла? – плюнул в его сторону Одем. – Половинка короля? Владыка всех убогих калек?

Прежде чем Ярви успел что-нибудь крикнуть в ответ, его схватила за плечо и отодвинула в сторону сильная рука. Ничто шагнул мимо него, отстегивая ремешок шлема.

– Нет, – сказал он. – Законный король. – И снял шлем с головы и швырнул на пол, и тот, звонко гремя, покатился по Залу Богов.

Ничто обрезал свои косматые лохмы до короткой седоватой поросли, начисто сбрил кустистую бороду. Взгляду открылись резкие, безжалостные черты угловатого лица – поломанного и сросшегося тверже прежнего, огрубелого от труда и непогоды, в отметинах и шрамах от боев и побоев. Оборванец, кожа да кости, исчез, и на его месте стоял воин из железа и дуба. Только глаза, голубые и глубоко засевшие в глазницах, были все те же.