Гроза между тем набирала силу – как и волны, с рычанием ударявшиеся об обшивку корабля. Не успел Ричард сделать и пары шагов, как на него налетела какая-то женщина.

На палубе суетились матросы с фонарями, и Элизабет сразу ее узнала – Бонни! Не раздумывая, она выскочила под дождь.

– Жан пропал! – крикнул ей Ричард. – Немедленно вернись в каюту, а я пойду его искать!

И он подтолкнул Бонни к двери. Та, мокрая с ног до головы, охнула, но не сдвинулась с места, продолжая всматриваться в темноту.

– Где Жан? Где он? – спросила она жалобно. – Его никто не видел!

– Все обойдется, Бонни! Идем, тебе надо обсохнуть, – ласково сказала ей Элизабет.

Она хотела было увлечь подругу за собой в зал ресторана, но Бонни заупрямилась. Она испугалась не на шутку.

– Пожалуйста, Элизабет! Я побуду тут. Так я увижу, когда его найдут! – воскликнула она в отчаянии. – Господь не может вот так его у меня отнять! Я люблю своего Жана, люблю!

Никогда еще Бонни не говорила с таким пылом и так откровенно о своих чувствах к Жану. Элизабет обняла ее, взволнованная этим невольным признанием.

– Не бойся, Ричард скажет матросам, и те его разыщут. А ты уверена, что он не в твиндеке?

– Его там нет! Мужчина, чья койка рядом с нашими, сказал, что своими глазами видел, как Жан поднимался по лестнице наверх. Жан хотел переговорить с капитаном, я возражала, но разве его остановишь?

– О чем? Разве нельзя было подождать до завтра?

– Ты же знаешь Жана! В твиндеке полно больных детей. Он решил, что это может быть тиф и дальше будет хуже.

Элизабет покачала головой. Часть из того, что говорила Бонни, она просто не расслышала – так завывал ветер в мачтах и с таким оглушающим грохотом ударялись о борта парохода волны, словно желая утянуть его с собой в пучину.

– Нам нельзя тут оставаться, Бонни! – сказала она на ухо подруге.

Женщины стояли в крытой галерее, защищавшей их от дождя, – но не от ветра и не от брызг, которыми их то и дело окатывало.

Мимо как раз пробегал кто-то из младших офицеров. Он не ожидал увидеть пассажирок в таком месте и в такой момент.

– Дамы, немедленно вернитесь к себе! Здесь опасно! – распорядился офицер.

– Мой муж и дядя на палубе! – крикнула ему в ответ Элизабет.

– Есть один раненый, из числа пассажиров. Его уже отправили в санитарный отсек. Имя – Жан Дюкен.

– Боже милосердный! Мне нужно туда! Это мой муж! – соврала Бонни, которая ощутила и тревогу, и облегчение.

– В таком случае, мадам, я вас провожу!

– А Ричард? – спросила Элизабет. – Ричард Джонсон? Они наверняка были вместе.

– Ничем не могу помочь, мадемуазель! Прошу, вернитесь в каюту. Это приказ капитана!

Моряк поднял фонарь повыше, и они с Бонни удалились. Растерянная Элизабет посеменила было за ними, но тут с противоположной стороны послышались крики. Молодая женщина развернулась и побежала к носовой части судна, не заботясь, что она – на открытом пространстве, обдуваемом всеми ветрами.

Элизабет моментально промокла, замерзла. Смотреть на взбеленившийся океан было страшно. В детстве, когда она плыла на корабле впервые, тоже была буря и было страшно, но что это на самом деле такое, Элизабет поняла только сейчас.

Дрожа от ужаса, она уже повернула назад, когда там, в темноте, вдруг затанцевал желтый огонек фонаря. Кажется, двое мужчин, поддерживающих друг друга…

– Ричард! – позвала она. – Ричард!

Словно в ответ на ее крики вся носовая часть судна вдруг осветилась блеклым, белесым светом. Дождь застилал глаза, но Элизабет силилась рассмотреть, кто это. Вверху, на уровне капитанского мостика, тоже мерцали фонари.

Ей стало немного спокойнее, и она повернулась навстречу тем двоим. Они были достаточно близко, чтобы сквозь безумные завывания бури и плеск волн, щетинившихся серой пеной, донеслось: «Лисбет!»

Элизабет не знала наверняка, услышала она свое имя или нет, но вот что там, впереди, Ричард, не усомнилась. Тиски, сжимавшие ей сердце, разжались. Кто-то обхватил ее за талию и понес. Ее ноги едва касались пола, но Элизабет и не думала сопротивляться – так чудовищно было зрелище, представшее ее глазам.

«Это галлюцинация! Такого просто не бывает!» – пронеслось у нее в голове.

Над пароходом нависла стена воды высотой в целую гору[16]. Элизабет зажмурилась, ожидая, что вся эта гигантская масса воды вот-вот обрушится на «Гасконь», и тогда никому не спастись… И был удар страшной силы, и потоки воды, и где-то кричали люди…

«Нам всем конец! – подумала Элизабет, цепляясь пальцами за металлическую перекладину. – Господи, а ведь я знала заранее! Я знала!»

Тихое, монотонное бурчание… Или песня? Жюстен только что очнулся от тяжелого забытья, которое не отпускало его много дней и ночей. Прислушался и понял, что вокруг его кровати действительно кто-то ходит. Сделав над собой усилие, открыл глаза и увидел женщину в белом халате, с убранными под чепец волосами. Она действительно что-то бубнила себе под нос, передвигаясь по узкой комнате с серыми стенами. Больше всего Жюстену хотелось зажмуриться и опять уснуть, но в голове все-таки возник вопрос: «Где я?»

– А! Наш милый юноша проснулся! – воскликнула женщина. Голос у нее был хрипловатый, с выраженным шарантским акцентом. – Не пугайся, это я разговариваю сама с собой. Так веселее!

– Мадам, кто вы?

– Доктор Фоше нанял меня ухаживать за вами, ну и вся стряпня тоже на мне! Я тут с четверга. Вас перенесли в эту комнату, потому что в смотровом кабинете доктор принимает больных.

Жюстен попытался разобраться в своих ощущениях и мыслях. Живот у него был забинтован, выше пояса – только нательная майка, оставлявшая открытыми руки. Через застекленное французское окно можно было рассмотреть зеленые насаждения и что на дворе солнечный день.

– Окнами эта комната выходит в сад, – сказала сиделка, проследив за его взглядом. – Вот и славно! Самое страшное позади, теперь уж точно поправитесь! Слава святой Ирэн! В пятницу вечером я уж было отчаялась. Вы метались в горячке, и у доктора кончилась настойка опия.

– А при чем тут святая Ирэн? – не понял Жюстен, которому было пока еще трудно поспевать за стремительной скороговоркой сиделки.

– Да как же? Она – святая покровительница медицинских сестер! Уж сколько я ей молилась, юноша, чтобы вы задержались на этом свете! Зовут меня Корнелия. Только не смейтесь: матушке это имя нравилось.

Сиделке было лет пятьдесят, и под форменным халатом угадывалась крепкая, дородная фигура.

– Скоро полдень! Сейчас принесу вам хорошего куриного бульона, – сказала она, взглянув на настенные часы. – Надо набираться сил. До сих пор я поила вас то жидким супом, то отваром шалфея, да только половину вы тут же выдавали обратно. Вы потеряли много крови. Ну ничего, отдохните немножко, а я через пять минут вернусь. И чтоб никаких глупостей! Вставать категорически запрещено!

Женщина лучезарно улыбнулась своему подопечному, отчего ее грубоватое лицо сразу стало симпатичней, и вышла. В одиночестве Жюстену было легче расслабиться, тем более что матрас был мягким и подушка приятно пахла мылом и лавандой. Он осторожно провел рукой по повязке на животе.

«Ларош хотел меня убить! У него в руке было ружье, и он обзывал меня бастардом! – вспомнилось парню. – Потом я очнулся в фаэтоне, живот страшно болел. А он держал мою голову на коленях!»

Жюстен твердо решил расспросить сиделку, как только та вернется, но вместо Корнелии в комнату вошел полный лысоватый мужчина в очках, болтавшихся на самом кончике носа. И он тоже был в белом халате.

– Здравствуйте, юноша! Слава Богу, вы пришли в себя. А то мы с вашим отцом боялись худшего!

– С моим отцом? – неуверенно повторил Жюстен.

– Гуго Ларош – мой старинный друг. Мы вместе воевали. Говорит, что вы – его сын, – пояснил доктор. – Он сидел возле вашей кровати часами.