– Доброе утро, Хи! Хорошего тебе дня.

– Доброе утро, Хи! Хорошего тебе дня, – передразнил К., который сидел у неё на плечах, обхватив ногами шею, и сплюнул в сторону, – Что за фальшивое дерьмо!

– Это радость. К сожалению, это практически единственное, что мы можем себе позволить. На остальные чувства у большинства не хватает денег.

– Нет, ну что любовь продаётся – это я слышал. Но чтобы радость…

– Любовь? Ты про сексуальное возбуждение? Да, оно значительно дороже радости.

– Неважно, проехали.

Целую минуту шли молча.

– К., а ты уже отметился в полицейском участке?

– Что? Я же прошёл таможню.

– Нет, глупенький. Таможня – это на выезд оттуда. А в полиции нужно зарегистрироваться на въезд сюда.

– Чёрт!

– Ничего, нам как раз по пути. Заодно познакомлю тебя с дядей.

Но без происшествий добраться до участка не удалось. Через пару кварталов дорогу им преградил коренастый мужик с длинным недобрым лицом. Он был в фартуке, покрытом бурыми пятнами. То ли кондитер, то ли мясник. В пользу первого говорили тонкие французские усики на круглой физиономии. В пользу второго – грубые сильные руки.

От могучего торса разило потом и тонкими духами.

– Вот ты где шляешься, Хи. Что – весело тебе? А мне вот совсем не весело.

Тут парень обратил внимание на К., который к тому моменту уже свыкся с положением наездника и даже покуривал трубку, которую догадался захватить из номера. Детина нажал на рычажок наручной консоли и тут же вскипел:

– Что на тебе делает это недоразумение? Нормальных мужиков мало? Уже с карликами путаешься. И ради этого дерьма ты меня бросила?

Его массивные кулаки сжались.

– Слышь, оратор, – взбесился К. —Ты бы своё орало завалил.

– А то что? Запищишь до смерти? В ботинок нассышь?

– Огастеус, хватит.

К. вскочил на плечо девушки и выхватил нож. Кажется, при этом он перекосил шляпку и немного испортил девичью причёску.

Маленький путешественник примеривался, как половчее перепрыгнуть на хама. Программа-минимум – выколоть глаз. Программа-максимум – добавить к глазу ещё и отрезанный грязный язык. Судя по лицу Огастеуса, он прикидывал, как сдёрнуть К. с девушки. Толстые пальцы сжимались и разжимались, будто уже ломали тонкие хрупкие косточки. Ничего удивительного – по габаритам К. был для него как двухлетний ребёнок для взрослого.

Негодяй всё время переступал с ноги на ногу, будто яйца к ноге прилипли. Смазные сапоги при этом отвратительно скрипели.

Полицейский на самоходной трибуне подъехал вовремя – противники уже были вне себя. К. естественным образом, а детина – под воздействием вещества.

– Что тут происходит? Огастеус, успокойся и медленно отойди. Хи, он тебя не обидел?

– Всё хорошо.

– А куда ты несёшь этого невырослика?

– К дяде Мульченштайну. На регистрацию.

– Уверена, что он не блохастый? Ладно, твоё дело. Давай провожу. А ты, Огастеус, иди-ка своей дорогой. Добром прошу, оставь Хи в покое. И чтобы рядом с ней тебя больше никто не видел.

К. вернулся на место, на шею Хи, и троица двинулась. Огастеус, сжимая кулаки, проводил их взглядом.

– Бросила его, значит?

– Да, позавчера.

– Странно, что вообще когда-то подобрала.

– Перестань, смешно.

– Дядюшка Мульченштайн.

– О, малышка Хи. Привет. Как настроение?

– Полная колба радости.

Они обнялись. К. пришлось перебраться на левое плечо, чтобы в него не ткнулись седые курчавые баки или физиономия, перепаханная глубокими морщинами. Ни тени сходства в их лицах не просматривалось. Может быть, дядя не потому, что родственник, а потому что друг?

– А это ещё кто? Вечно ты носишься с братьями нашими меньшими.

– Эй, я вообще-то человек.

– Это К. Он только со вчера в городе.

– Отметка, значит, нужна. Ох, посади-ка его, дочка, на стол. Только не раскидай мне ручки с бумагами, щегол.

Злой как чёрт К. уселся на край, свесив ноги. Стол был здоровильским, а значит огромным. Бюро над столешницей пересекала надпись фигурным шрифтом: «Если ты это читаешь, значит не работаешь».

Меж тем, стол, на котором скучал К., обступили скучающие полицейские.

– Сразу видно, породистый. Не то, что наши.

– И одет необычно. Малыш, у тебя был хозяин-адвокат?

– Спорю на обед, он знает иностранные языки.

К. открыл рот, чтобы разразиться возмущённой тирадой, но не успел.

И только тощий констебль – с залысинами и тоненькими усиками, с до синевы выбритым лицом донкихота сидел за своей конторкой и злобно ворчал:

– Будто нам своих бед мало. Ещё какой-то чёрт занёс сюда пришлого недоноска.

– Да ладно тебе, Кардио, – смеялись коллеги-констебли, – Ты только посмотри, какой забавный. Языки знает и у адвоката служил.

Когда старший инспектор цыкнул на подчинённых, К. сидел уже чёрный от злости – хорошо, если дым из ушей не валил. Те с виноватым видом, но явно довольные передышкой в монотонном труде, рассыпались по рабочим местам.

Мульченштайн гремел ящичками картотечного шкафа, стиснутого меж пыльных окон. Наконец, вытащил разграфлённую, но не заполненную карточку. Послюнявил самописное перо.

– Имя?

– Меня зовут К., – сказал К., – Именно так – без отчества и фамилии.

Инспектор посмотрел на него с неодобрением:

– Фамилия для учёта обязательна.

– Ладно. Пишите «три». К-3.

– Тебя не только зовут буквой. У тебя ещё и фамилия – цифра! – расхохоталась Хи, которую пока что не отпустила радость.

– Цель визита в Радостьвилль?

– Прибыл обосноваться.

– Что?

– Хочу у вас жить.

– Допустим. Проблемы с законом были?

– Нет.

– Проверим… Так… Рабочие навыки? Образование?

К. достал из жилетного кармана подорожную и диплом. Хи взяла бумаги у него из рук и передала дядюшке. Тот пробежал документы глазами и удивлённо посмотрел на К.

– Даже так? Это может быть полезно для города. Я поговорю с нужными людьми.

К. хмыкнул.

– Что ж, формальности улажены. Добро пожаловать, так сказать, официально в Радостьвилль. Надеюсь, ты поладишь с городом, щегол, а он с тобой. Иначе прожуёт и выплюнет, уж поверь.

– Это если сильно постарается.

Хи протянулась к своему новому другу, чтобы взять его на руки, но дядюшка остановил её жестом:

– Погоди. У меня есть для него предложение.

– О чём ты говорил с дядюшкой? – спросила Хи уже на улице, когда К. снова занял место у неё на плечах. – Если не секрет, конечно.

Радость уже выветрилась. Так почему она проявила любопытство? Это было тем более странно, если учитывать, как выглядели проходившие мимо здоровилы. Лишь немногие проявляли какие-то чувства: смеялись, смущались, нарочито негодовали. Большинство же смотрели перед собой пустыми тусклыми глазами. Точно из музея восковых фигур сбежали все куклы и затерялись в толпе. Смотрите, мы обычные горожане – такие же как все вокруг. Мы живые и настоящие. Вот только в глаза нам не смотрите. Незачем.

К. вздрогнул. По позвоночнику прошла холодная волна.

– О чём говорил? Да ни о чём. Предложил работу.

– Как интересно! И какую?

– Обходчиком. Смотреть в оба и докладывать о происшествиях в городе.

– Здорово. Первый день, и уже работа. Тем более для малыша. Ты, конечно, согласился?

К. неопределённо хмыкнул. На самом деле, он ответил старшему констеблю, что подумает; ответил исключительно ради вежливости, потому что принимать предложение не хотелось. Он и так не сказать чтобы вписывался в местное общество – хотя бы даже по характеру – и чтобы так сразу, с порога идти в шпики… Не нравилась ему эта мысль. Разве что если других вариантов не будет.

Он не сообщил Хи и о фразе, что изрёк дядюшка, наклонившись к К.:

– Не обольщайся сверх меры. Ты чужак. Но я дам тебе шанс, щегол. Скажи спасибо Хи. Она разбирается в… людях. Не смотри, что такая добрячка.