xii.

В один прекрасный сентябрьский день, спустя всего несколько дней после ее дня рождения, Гермиона теряет сознание посреди урока трансфигурации. Вот она ведет урок, а через мгновение обмякает и падает на пол, ударяясь головой об угол стола. Второкурсники приходят в ужас от вида крови, но, к счастью, одному из учеников хватает сообразительности побежать за мадам Помфри, а другому — за директрисой.

Стук в дверь класса отвлекает Северуса от попытки научить шестикурсников приготовлению Напитка Живой Смерти.

— Похоже, у нас тут… гость, — нарочно растягивая слова, произносит он. — Может, это отсутствующая сегодня мисс Пикетт? Входите!

Однако Северус видит на пороге класса МакГонагалл с неподдельным выражением тревоги на ее изрядно постаревшем лице, и его сердце пропускает удар. Он понимает, что это как-то связано с Гермионой еще до того, как директриса успевает заговорить.

— Профессор Грейнджер, — произносит она и замечает, как внимание учеников переключается на нее. Северус же совершенно не замечает, как с его уст внезапно слетает имя Гермионы. Коротко переглянувшись между собой, ученики учтиво имитируют заинтересованность в содержимом своих котлов.

— Где она? — спрашивает Северус угрожающе низким голосом, шагая к МакГонагалл.

— В больничном крыле, — отвечает директриса. К ее чести, она не выглядит напуганной.

— Вы все можете быть свободны, — резко рявкает Северус, опустошая котлы учеников коротким взмахом палочки. — Вон!

Он покидает класс еще до того, как ученики успевают осознать, что почти два часа их работы потрачены впустую. Лестницы словно поддаются ему, а замок приходит на выручку своему старому другу, пока тот стремится вверх по лестницам пролет за пролетом. Он несется вдоль коридоров, которые, кажется, стали куда короче, а пустующие аудитории будто бы испаряются на его пути к больничному крылу. Все это время сердцебиение отдается звоном в ушах, и только стремительный бег не позволяет ему поддаться приступу паники, зарождающемуся где-то в области груди и то и дело подступающему к горлу.

Оказавшись на месте, Северусу не сразу удается отыскать ее затуманенным от ярости взглядом. Его сердце сжимается и замирает глубоко в груди, но прежде, чем оно успевает разбиться тысячей осколков о каменный пол, до его слуха доносится голос Гермионы.

— Честно, Поппи, я в порядке, — слышит он, и его сердце оживает. Переполненный чувством облегчения, Северус прислоняется к дверному проему — ноги подводят его, становясь ватными.

Он поворачивает за угол и видит там Гермиону, которая, как и всегда, упрямо оспаривает указания медиковедьмы. Это выглядело бы куда забавнее, если бы не бледность на ее щеках и потеки крови на воротнике, а еще, конечно, то, что она прикована к постели, а не бодро притопывает ногой, доказывая свою правоту. Тем не менее, увидев его, Гермиона не сдерживает лучезарной улыбки.

— Северус! Скажи Поппи, что я в порядке и что мы и до этого знали, что проклятие Долохова задело мое сердце еще на пятом курсе. А еще, что нет никаких причин держать меня под наблюдением после всего лишь небольшого приступа головокружения… — Он прерывает Гермиону, проводя большим пальцем по ее губам в попытке убедить себя, что она действительно жива и дышит. Лишь после этого он бросает взгляд на Поппи.

— И не подумаю, — недовольно бурчит он. — Что произошло?

Оказывается, причина довольно прозаична — проклятие, которое ослабило сердце Гермионы, когда ей было шестнадцать, все еще дает о себе знать время от времени. Сегодняшний день оказался богат на стечения обстоятельств — Гермиона неплотно позавтракала, не присела, когда почувствовала головокружение, и к тому же ударилась головой во время падения. Гермиона продолжала настаивать, что все уж слишком драматизируют, но Северуса подобные оправдания совершенно не устраивают.

Он усаживается на ее постели и заявляет, что не уйдет, пока Поппи не применит все ей известные диагностические заклинания и еще парочку – известных только ему. Наконец, Гермиона обреченно вздыхает и опускает голову на плечо Северуса, позволяя магии и его беспокойству заполнить каждую клеточку ее тела. Гермиона замечает в дверном проеме парочку четверокурсников, набравшуюся храбрости проверить, правду ли говорят. Слыша приглушенный, полный удивления писк со стороны двери, она почти физически ощущает, как слухи расползаются по замку. Вероятно, эпический полет Северуса по коридорам школы уже вошел в историю Хогвартса.

Когда результаты диагностики наконец убеждают Северуса в том, что с Гермионой все в порядке, он порывисто прижимает ее к себе и целует в лоб.

— Я не могу потерять тебя, — шепчет он. — Я могу жить без чего угодно, но не без тебя.

Гермиона прекрасно знает, что это значит. Она поднимает голову и оставляет на его губах почти невесомый поцелуй. Краем глаза она замечает, как краснеет Поппи.

— Я люблю тебя, мой до смешного невообразимый паникер, — произносит она с невероятной нежностью, струящейся из каждого слова, интонации, каждой черты ее лица.

xiii.

Признание слетает с его уст в один прекрасный день на грани слышимости, как шаги по свежевыпавшему снегу. Лежа в постели, он обнимает Гермиону, прижимая к себе всем телом и согревая теплом.

— Я люблю тебя, — гулко говорит он на одном дыхании. Хорошо, что она повернута к нему спиной и сам он зарыт носом в копну ее волос.

Он чувствует удивление в каждом изгибе ее тела. Ей редко удается скрыть от него хоть что-то, когда они лежат обнаженными как сейчас, прижимаясь телами друг к другу так, что их дыхания звучат в унисон.

— И я люблю тебя, Северус.

Он целует Гермиону в затылок и сжимает еще крепче.

Она ответила взаимностью.

Окутавшее его чувство счастья кажется почти осязаемым. Из его груди вырывается смешок, низкий и серьезный.

— Что тебя рассмешило? — спрашивает Гермиона и, не размыкая объятий, разворачивается, чтобы видеть его лицо. Он замечает нечто похожее на слезы, грозящее вот-вот хлынуть из ее глаз, но Гермиона изо всех сил старается скрыть это.

— То, что я любил тебя столько лет, но, тролль подери, мне понадобилась почти бесконечность, чтобы сказать это, — говорит он, нежно целуя ее в губы. — Как тебе удалось выносить меня так долго?

— Я знала, — мягко отвечает Гермиона и тянется за следующим поцелуем. — Ты показывал мне это множество раз на протяжении двух лет.

В конечном счете, этот момент проходит и стирается так же скоро, как испаряются следы во время метели. Это означает все и ничего одновременно. Это всего лишь слова, которыми пытаются передать смысл настолько глубокий, что сама попытка это сделать сродни кощунству, ведь дела и поступки — куда более искреннее и надежное средство.

Затем следует еще больше поцелуев, больше вздохов, ещё больше нежных слов, но в конце ночи они все еще остаются просто Северусом и Гермионой, мужчиной и женщиной, любящим и любимой.