========== Часть 1 ==========
i.
Когда Северус Снейп впервые признается Гермионе Грейнджер в любви, он делает это не словом, а жестом. Потянувшись за очередным поцелуем, он отвлекается на локон, выбившийся из копны ее волос. Он ловит непослушный локон и замирает, словно очарованный приятной текстурой ее волос, и лишь потом нежно заправляет его за ухо. Он проводит пальцами вдоль ее уха, и Гермиона порывисто вдыхает, пытаясь справиться с волнением, зарождающимся в груди.
Он проводит пальцами по щеке к чуть распахнутым губам Гермионы, очерчивая их подушечкой пальца. Словно плененный не только ее губами, но и глазами, Северус не в силах отвести от нее изучающий взгляд.
Гермиона удивленно вздыхает, когда он почти невесомо касается ее губ — скорее в трепетном прикосновении, нежели страстном поцелуе. Не разрывая его до конца и не размыкая объятий, он замирает и вдыхает ее аромат, смакуя. Они целовались и раньше — дважды. Но на этот раз Гермиона замечает в его взгляде нечто похожее на трепет, словно бы до этого самого момента он все еще не мог поверить, что все это происходит с ним. Теперь — он действительно ее. Понимая, что в действительности означает этот взгляд, Гермионе едва удается сдержать подступившие слезы. Его нежность и поцелуй в ответ на ее “я люблю тебя” говорят о том, что он тоже ее любит.
ii.
Во второй раз Северус демонстрирует свою любовь к Гермионе при менее приятных обстоятельствах.
На этот раз она видит перед собой сломленного человека, с пеленой слез на глазах и дыханием с запахом спиртного. Травмы, нанесенные Северусу Темным Лордом, не исчезли с его кончиной от руки Гарри Поттера. И сейчас, спустя пять лет после смерти, он все так же отравляет его жизнь по меньшей мере в трех проявлениях: призраком во снах, ноющей болью в старых ранах и зыблемыми шрамами на душе, которую едва ли возможно исцелить.
Осторожно омывая его тело в ванне, Гермиона внезапно понимает, что, вероятнее всего, никто и никогда прежде не видел его таким, каким он предстал перед ней сейчас: отчаявшимся, нуждающимся и совершенно сокрушенным болью. Но она все еще не разгадала, что за боль тому виной. Она отчаянно понимает, что ее неловкие попытки передвинуть его лишь заставляют Северуса стонать от боли, и с ужасом смотрит на слезы, что ручьями катятся по его щекам. Он ведь даже не сразу узнает ее.
Осознав, кто перед ним, Северус прижимает Гермиону к себе и отказывается отпускать.
— Ты пришла, ты пришла… ты пришла за мной, — слова едва различимы в потоке невнятных звуков, и Гермиона не до конца уверена, что понимает его, но все равно отвечает.
— Я всегда приду за тобой.
И она придет. Она придет, когда во втором часу ночи его Патронус пробудит ее ото сна, полного горьких воспоминаний, ее личной боли. Она спустится за ним в подземелья, она поможет ему подняться с кресла у давно погасшего камина и недавно опустошенной бутылки, она отведет его в ванную.
Сегодня Гермиона впервые видит его обнаженным, впервые она может сосчитать и запечатлеть в своей памяти шрамы на его теле, один за другим. Слезы обиды неустанно текут по ее щекам, ведь Темный Лорд лишил их даже этого.
Но она уверена, что он любит ее. Ведь, стеная от очередной волны боли, он зовет уже не Лили, а Гермиону.
iii.
В третий раз признание находит на него посреди глухой ночи, когда весь мир погружен в тишину. Гермиона дышит так медленно, а ее сон настолько глубок, что кажется, будто в ней совсем нет жизни.
— Я люблю тебя, — шепчет он, словно упражняясь.
Гермиона спит, беспробудно на этот раз, измотанная и липкая от его и ее собственного оргазмов. Невесомая улыбка касается ее губ в ответ на раскат его голоса в ночной тиши. Он знает — она не слышит и не понимает смысл его слов, но трепет и тепло, которые способна пробудить в нем лишь улыбка Гермионы, уже наполняют его сердце.
Эта мысль позволяет Северусу чуть меньше корить себя за то, что эти слова кажутся чуждыми его губам. За то, что он способен произнести их лишь в часы ночи, когда она спит. И за то, что молчит, когда она Гермиона полна бодрости. Или утром, когда она уже проснулась, или в любой другой час дня, когда глаза ее распахнуты и струятся светом, когда говорит ему, как сильно его любит.
Ведь это действительно ранит. Ранит, когда она говорит «я люблю тебя», и не ждет ответных слов. Она говорила ему это сотней разных способов: шепотом, словно это секрет; как бы невзначай, покидая его комнаты поутру, чтобы успеть собраться и спуститься к завтраку в Большом зале; сквозь смех, когда она особенно счастлива; хватая ртом воздух и кусая его за плечо в самый пик оргазма.
Гермиона уверяет его, что все понимает и что ей совершенно не нужно, чтобы он произносил это вслух, ведь она и так знает, что любима, обожаема и желанна. И все же, это ранит.
Поэтому он принял решение упражняться под покровом ночи до тех пор, пока эти слова не соскользнут с его уст и не достигнут ее ушей, проникая прямиком в сердце.
iv.
— Что это? — удивленно спрашивает Гермиона, когда однажды за завтраком в Большом зале обнаруживает рядом с чашкой кофе его четвертое признание — флакон с бледно-зеленым зельем. Превозмогая режущую боль в горле и пульсирующую в голове, она бросает удивленный взгляд на возвышающуюся над ней суровую фигуру.
Северус прожигает ее своим коронным взглядом в ответ, отчего рядом сидящие профессора тут же забывают о завтраке.
— Ты больна, — не скрывая раздражения, цедит от сквозь зубы. — Пей.
Более не в силах игнорировать происходящее, директриса МакГонагалл неодобрительно поджимает губы в ответ.
— Если профессору Грейнджер нужно зелье от боли в горле, — язвительно замечает она, — на то есть больничное крыло.
Как и остальные учителя, и, конечно же, все студенты, она даже представить себе не могла, что Гермиона проводит больше ночей в постели Мастера зелий, чем в своей собственной. А в те редкие ночи, когда она все же спит в своих комнатах у подножья Башни Рейвенкло, делит постель все с тем же ворчливым, крючконосым мужчиной. Директриса окидывает Гермиону многозначительным взглядом, призывая отказаться от зелья.
МакГонагалл вскидывает брови в удивлении, наблюдая за тем, как Гермиона откупоривает флакон, игнорируя ее призыв. Гермиона протяжно вздыхает, готовясь испытать привычное отвращение, и залпом опустошает сосуд, лишь бы только не чувствовать этот отвратительный вкус. Она не торопилась в больничное крыло по весьма прозаичной причине — вкус аниса и тухлых яиц, которые свойственны зелью от боли в горле, настолько ей отвратителен, что она согласна позабыть, каково это — говорить или даже глотать, не испытывая боли.
К ее удивлению, зелье не отдает ни семенами аниса, ни тухлыми яйцами. Вместо них она различает привкус розмарина и сосны — странное, но не неприятное сочетание. В то же мгновение боль в горле сходит на нет, а глотать становится совсем не больно. Вкус зелья все еще щиплет горло, а подступающие слезы уже щиплют глаза.
— Спасибо, Северус, — наконец произносит она и в порыве чувств сжимает его руку, покоящуюся на столе. Гермиона впервые пожаловалась на боли в горле еще три дня назад, и ей страшно даже представить, сколько часов он, должно быть, провел за приготовлением зелья, вкус которого был бы приятнее больничного. Он сжимает ее руку в ответ, а затем резко освобождает ладонь, бормоча что-то невразумительное в свою чашку кофе. Она снисходительно улыбается — это неважно, ведь вкус его любви все еще отдает розмарином на ее губах.
v.
Пятое по счету признание — это ночь в середине ноября. Первая годовщина того дня, когда Гермиона впервые осмелилась встать на носочки и поцеловать Северуса прямо в классе зельеварения. Северус готовит ужин в своих комнатах, и вечер продолжается за обыденной беседой, совершенно не сочетающейся с их жаркими взглядами, брошенными невзначай.
