— Пожалуй, мой любимый цветок — это мак. Потому что из него делают, — Наташа окинула детей таинственным взглядом, словно выискивая продолжение фразы в их глазах, — булочки с маком. Они вкусные.

Наташа облизнулась, вызвав смех детей.

Настала очередь Морган. Она сидела по левую руку вожатой.

Морган потянулась было за вопросом, но Наташа ее остановила.

— Неужели у тебя нет историй?

— Не знаю, — смутилась та.

— Может, что-нибудь про брата, — подмигнула Романова

Морган вспомнила:

— Есть одна. Тони один раз получил замечание, а дневник от мамы спрятал. Это было в десятом классе.

Наташа уселась поудобнее, ожидая продолжения. Но его не последовало.

— Всё, — смутилась Морган. — Это вся история.

— Ла-адно, — протянула Наташа. — Кто следующий?

Следующим оказался мальчик лет семи.

— Как тебя зовут? — улыбнулась Наташа.

— Пит.

— Хорошо, Пит. Есть чем поделиться с нами?

Мальчик испуганно помотал головой и взял вопрос. Наташа вздохнула.

— Сколько у тебя братьев или сестер, — по слогам прочитал Пит. — Двое.

— Старших или младших? Братьев или сестер? — попробовала разговорить его Романова.

— Старших сестер, — потупившись, сказал мальчик. — Все, теперь не моя очередь.

К тому моменту, как вернулся Баки, успело пройти около семи историй, и все они оставляли желать лучшего. Дети упорно не хотели разрушать межличностные границы и общаться, как планировалось.

— Бак, нужна помощь, — вздохнула Наташа, только заслышав скрип двери.

— Какая? — недоверчиво отозвался тот.

— Расскажи что-нибудь детям.

Баки уставился на нее взглядом, который можно было интерпретировать только как: «Разве это не твоя фишка, разговаривать с детьми?!»

«Нет, Баки, это фишка ЛЮБОГО вожатого», — ответила взглядом Наташа. Вообще, это было одним из самых важных умений в педагогике — общение мыслями. Не умеешь читать взгляды — тебе конец. Так, каждый вожатый где-то на тридцать процентов телепат. И на сорок — не повзрослевший вовремя ребенок.

«Черт, ну и что мне им рассказать?»

«Придумай что-нибудь».

Баки поднял глаза к небу, а точнее, к облупившейся известке на потолке, и сел в круг. На него тут же уставилось семнадцать пар любопытных глаз. Барнс задумался.

— Это не очень веселая история, — предупредил он, промолчав несколько секунд.

— Я от тебя другой и не жду. Главное, чтобы было интересно, — заявила Наташа, сложив руки на груди. Баки прокашлялся, подумал и как-то неуклюже начал:

— Когда мне было лет тринадцать, мы с моими… знакомыми… пошли купаться на реку. Наш преподаватель велел нам расстелить трапики. Мы расстелили.

Он посмотрел в сторону, будто получая неудовольствие от внимания.

— Река тогда была почти ледяная, в июне вода еще не успела прогреться. Брок Рамлоу, так звали моего дру… товарища. Брок тут же опробовал ее на себе, сиганул в воду в одних трусах и ужасно замерз. Зато сколько оваций получил от других, с ума сойти можно.

Я был не то чтобы самым хилым в нашей группе, но был из тех, кто обычно ходит сам по себе. К таким всегда придираются больше всего. Так вот.

Баки покашлял и перевел взгляд в центр круга.

— Сидят все на этих трапиках, Брок дрожит в своем полотенце, синий весь, но довольный, как удав. Его, видите ли, сам Шмидт похвалил. Это из старшаков, носился с нами постоянно, самооценку за счет детей поднимал.

Я молчу. Мне казалось, так глупо — лезть в воду, только чтобы доказать свое превосходство. Рамлоу это заметил. За ним и Шмидт, и остальные. Говорят, ты чего, Барнс, самым крутым себя возомнил? Я говорю, что нет. Куда мне с ними тягаться.

И тут Шмидт, а он меня недолюбливал страшно, предлагает: отправим Барнса на соседний берег, принести цветочек в награду Рамлоу. Все смеются, все согласны. Особенно Брок. Сам стучит зубами, как будто дробью стреляют, но кивает. Я отнекиваюсь, но со старшаками спорить бесполезно. Рядом с их авторитетом даже педагоги иногда меркнут.

Барнс поднял глаза и посмотрел на Наташу. Было видно, что рассказ казался ей мрачноватым для первого отряда, но что-то заставляло ее слушать. Может быть, не хотела прерывать только-только заинтересовавшихся происходящим детей, а может, дело было в странной стальной нотке в его голосе. Баки снова склонил лицо к ковру, будто читал свою историю с его поверхности.

— Я говорю им, что при такой температуре конечности сведет на раз-два, так и утонуть можно. Но кому какое дело до пацана из младшей группы, который всегда тусуется один. Для них избить кого-то — в порядке вещей. Что уж говорить о таких мелочах, как ледяная река. Сдохну — никто и не заметит.

Баки кашлянул, понимая, что вообще-то ведет разговор с детьми.

— Шмидт посмотрел на меня такими глазами, что я понял: не пойду сейчас, он найдет задание и похуже, причем такое, что не отвертеться. И я начал раздеваться.

Баки плотно сжал губы, подбирая слова.

— Залез в эту реку. При обычной температуре ее переплыть было бы — раз плюнуть. Что там река, так, ручеек. За минуту туда-обратно можно успеть. Но дело было в июне. Я в одних плавках подошел к берегу. Размялся. Плыть страшно. Я понимаю, что действительно могу пострадать. Ногу сведет и… Как это всегда бывает.

Вдруг вижу — бежит ко мне Брок, а полотенце так смешно за ним развевается. Подбегает и вдруг прикладывает к моей груди свой кулак. Я сначала подумал, что он меня ударить хочет, даже дернулся. А он мне сквозь зубы: «Сведет конечность, ткни чем-нибудь острым, я слышал, помогает». И кладет в руку ржавый гвоздь. Нашел где-то на пляже, кто там песок для нас чистить будет. Шмидт его окликает, Брок разворачивается. Кричит мне что-то вроде: «Удачи, лузер!» и уходит, не оглядываясь. А может, оглянулся, я не знаю. Но, думаю, он не дурак. Обернулся бы, Шмидт бы точно что-то заподозрил. Я сжал гвоздь в руке, вдохнул побольше воздуха, коснулся воды ногой. Леденющая, как черт. Кто-то сзади засвистел, а у меня вдруг весь мир перед глазами поплыл, словно я — это не я, а просто заперт в своем теле, как какой-то… Призрак.

Баки сглотнул и дрогнувшим голосом продолжил:

— Я захожу в воду. Ноги тут же словно ледышки. Сначала неприятно, а потом болят просто адски, что не поймешь, то ли от мороза, то ли огнем их опалили. Кажется, что выйдешь на сушу и больше не сможешь ходить. Камни режут ступни почти до крови, но в ледяной воде не чувствуется. Течение сносит вправо, я чуть не грохнулся, покачнулся, обжег весь правый бок. То есть, отморозил.

Каким-то образом добирался до того места, где вода уже выше пояса. Все болит ужасно, чем выше, тем сильнее жжет. Понимаю, что надо плыть. Дальше пешком никак. А пальцы на ногах, кажется, сейчас лопнут от холода и забрызгают дно алым снегом. Звуки смешиваются в кашу, словно пропущенные через мясорубку. Ложусь на воду животом, начинаю грести. И тут левую руку сводит.

Баки чуть не задохнулся словами и продолжил дрожащим голосом.

— Сводит так, что просто сил нет, я не могу ею пошевелить. Такое чувство, что она перенапряжена, ничего не гнется, ни малейшая мышца. Как будто кто-то скребет по кости металлическим ершиком. А с одной рукой хрен доплывешь, я чувствую, что начинаю погружаться под воду. Вытягиваю шею, чтоб не захлебнуться, но не помогает. Волосы липнут к лицу, лезут в глаза, уши раскалываются от боли. Ледяная вода заставляет кожу гореть не хуже кипятка, до самых костей. На миг мне становится все равно, выплыву или нет, я просто перестаю шевелиться. Течение меня подхватывает, как игрушку. Мне кажется, что я умираю. А потом я вспоминаю про этот чертов гвоздь и втыкаю его прямо…

— Все, достаточно! — вскрикнула вдруг Наташа. Баки замолчал. Глаза у него были красные, руки дрожали.

— Очень интересная история для детей, Бак. А теперь нам пора идти.

В ответ послышалось дружное нытье отряда. «А что было потом?» — спросила Лорна, сияя дыркой вместо зуба.

— А потом Баки смог выплыть на берег и все его сразу зауважали и полюбили, — фальшиво улыбнулась Наташа, помогая тому подняться.