— Спасибо, — улыбнулся тот. — Я не очень часто говорю с людьми. Сам понимаешь, почему. А иногда так хочется… Тебе не надоест, если я про всё это буду говорить?

«Конечно нет, говори как можно больше!» — хотел выпалить Олег, но не стал, а только сказал, заставляя себя звучать спокойно:

— Нет, не надоест.

— Класс, — обрадовался Серёжа.

Повисла тишина. Олег уже успел привыкнуть к его быстрой и приятной речи. Вот что, наверное, имели в виду авторы тех сказок, которые им в детстве читали на ночь. «Словно реченька журчит» — это вот так, как Серёжа, когда он воодушевленно болтает о том, что ему нравится. Олег и не знал до этого, что так можно говорить.

— Я вчера слышал, как ты стихи читал, — сказал он. — Красиво.

— Ой, правда? — моментально покраснел Серёжа. — А я никогда не читал так, чтобы кому-то. Только давно… Меня заставляли учить стихи, чтобы я не боялся говорить перед всеми. А я всё равно боялся. Я до сих пор не очень люблю.

— А чё с ними разговаривать, они Микеланджело только по повязке на голове отличают, — пошутил Олег.

— Хах, ну да. Но стихов я много знаю. Для себя.

— Там что-то про тёмного человека было.

— Чёрного, — поправил Сережа и вмиг посерьезнел. — Оно очень тяжёлое. Я редко его читаю.

— А какие часто?

— Да всякие разные… Не знаю даже. Любимого у меня нет. Я, знаешь, читаю под настроение. Бывает, что мне очень хочется рассказать что-то конкретное — и я рассказываю. Сам себе.

— А… Какое у тебя сейчас настроение? — спросил Олег.

Сережа потупил взгляд и совсем смутился, так, что даже не сразу смог ответить. А когда принялся отвечать, сразу начал запинаться:

— Я… Я м-могу рассказать, но не знаю. П-плохо или хорошо выйдет. Я же никому раньше… Вот.

Он быстро поднял глаза на Олега и тут же опустил. Челка упала, прикрыв его красное лицо. Сердце пропустило удар.

— Если не хочешь, не рассказывай.

— Н-нет, я хочу, — пробубнил Серёжа, не глядя на него. — Только ты это… Слушай. И не сильно суди, я ведь не чтец. Ты б-больше не меня, а само стихотворение слушай, ладно?

— Хорошо, Сереж, — прошептал Олег.

Тот громко выдохнул, провёл ладонями по лицу, убирая волосы и остужая щёки и начал, слегка запинаясь от волнения:

— Имя твоё — льдинка в руке… Ох, стой, погоди… Блин.

Он спрятал лицо в руках. Олег, не зная, как поддержать, неловко коснулся его коленки.

— Всё хорошо. Если не хочешь…

— Хочу! — воскликнул Серёжа, не убирая рук от лица.

— Ладно. Но если что, я это… Не сильно требовательная публика. Может, тебе в детстве говорили, что надо обязательно лучше всех, но мне правда не важно… В смысле, мне в любом случае понравится. Вообще, я не показатель. С моим-то вкусом.

Серёжа помотал головой.

— Не говори так. Я хочу, чтоб тебе понравилось.

— Да мне всё сойдёт.

— Нет, не всё! Замолчи, дай сосредоточиться!

Олег решил, что лучше действительно замолчать, и даже убрал руку с коленки. Серёжа порой чувствовал так много и придавал вещам столько значения, что Олег не совсем его понимал. У них было немного разное видение мира.

— Ух-х. Сейчас должно получиться, — сказал Серёжа через несколько секунд. — Извини, что долго готовился.

— Да не за что изв…

— Всё, слушай молча! — перебил его Серёжа. Потом кашлянул и, спустя длинную паузу, тихо заговорил, почти нараспев:

— Имя твоё — п-птица в руке.

Имя твое — льдинка на языке.

Одно-единственное движенье губ.

Имя твое — пять букв.

Мячик… пойманный на лету,

Серебряный бубенец… во рту.

Олег ожидал чего-то из школьной программы. Привыкший к «белым берёзам» и патриотическим стихам для всяких праздников, он сперва нахмурился, вслушиваясь в непривычные строки, потом расслабился, чтоб не смущать и так взволнованного Серёжу.

— Камень, кинутый в т-тихий пруд,

Всхлипнет так, как тебя зовут.

В легком щелканье ночных копыт

Громкое имя твое гремит.

И назовет его нам в висок

Звонко щелкающий к-курок.

Серёжа остановился и быстро облизал губы, прежде чем закончить:

— Имя твое — ах, нельзя! —

Имя твое — поцелуй в глаза,

В н-нежную стужу недвижных век.

Имя твое — поцелуй в снег.

Ключевой, ледяной, голубой глоток…

С именем твоим — сон глубок.

Последние строки он от волнения протараторил быстрее, чем всё остальное. И, уже закончив, быстро добавил:

— Это Цветаева. Блоку.

От последнего четверостишия Олег впал в лёгкий ступор. Он действительно плохо понимал в искусстве, но обычно под «поцеловать» поэты имели в виду именно «поцеловать», а если стихотворение отображало настроение Серёжи, то выходило, будто… Олег боялся о таком думать. Наверное, он просто неправильно понял.

— Очень красиво, — осторожно сказал он. — И необычно. А… Блок — это ее муж?

Сережа вздохнул с облегчением и помотал головой.

— Нет. Это другой поэт. Он очаровал Цветаеву, но не как мужчина, а как нечто высокое. Как искусство. В смысле, можно подумать… Уф, погоди немного, сердце бьётся.

Сережа замолчал, давая себе время передохнуть. Он держал руку на груди, чтобы чувствовать, как сердце долбится о рёбра. Олег на мгновение подумал, что тоже хочет положить ладонь и почувствовать это.

— Я с детства никому ничего не читал, да и говорил редко, — сказал Серёжа, когда немного успокоился, — Это волнительно. Лирика, она же всегда из самой души.

— Расчувствовался.

— Да уж… — Сережа хихикнул, и Олег снова подумал о том, как же по-разному они смотрят на мир.

— Ты про Блока говорил.

— Да, точно. В общем, Марина Цветаева обожествляла его. Они даже знакомы не были, но он был… Как будто её родственной душой. Это не любовь в привычном понимании, это совсем по-другому. Как страсть, но чисто поэтическая. Понимаешь?

— Честно?

Серёжа посмотрел на него и улыбнулся.

— Ладно, может позже поймёшь. А вообще тебе понравилось?

— Да, — выдохнул Олег, — Ты очень красиво читаешь. И голос у тебя классный. Интонации всякие…

— Я про стихотворение.

— А, ну и стихотворение тоже. Это же Цветаева, конечно у нее хорошие стихи. А почему, ну… Почему ты именно это выбрал?

— А ты не понял? Может, какие-то предположения есть?

Олегу было стыдно произносить, какие у него предположения, поэтому он помотал головой. Серёжа вздохнул.

— Ладно. В этом стихотворении очень много смысла вкладывается именно в имя, а ты говорил, что тебе нравится, когда в имени много смысла. И ещё Цветаева боится называть Блока по имени, что достаточно символично. Я на самом деле больше выбирал, чтоб ты оценил. А это подходило хорошо.

— Спасибо, я оценил, — сказал Олег, слегка смущаясь.

— Спасибо на хлеб не намажешь, — деловито сказал Серёжа, — Давай, теперь ты рассказывай.

— Я? Да ты шутишь что ли? Мы же не договаривались так. Я и стихов не знаю…

— Что, прямо ни одного? — удивился Серёжа. — А как же «Идёт бычок, качается»? Или «Уронили мишку на пол»?

— Да это херня, а не стихи.

— Это уже мне решать. Рассказывай.

Олег закатил глаза. Серёжа с любопытством ожидал, что он выдаст.

В голову опять пришла «белая берёза», но её Олег сразу отмёл. Потом ещё что-то про осень, что-то про весну и «я помню чудное мгновение», но казалось, что все эти стихи были какими-то другими, не такими хорошими, как рассказал Серёжа. Наконец, он выудил из памяти кусочек чего-то более-менее, на его взгляд, нормального и начал читать, надеясь что продолжение вспомнится само.

— Я сразу смазал карту будней,

плеснувши краску из стакана.

Я показал на блюде студня

Косые скулы океана…

Он запнулся. Серёжа подождал немного и подсказал:

— На чешуе.

— А. На чешуе жестяной рыбы

Прочёл я зовы новых губ.

А вы этюд сыграть смогли бы

На флейте водосточных труб?

— Владимир?

— Владимир Маяковский, — вздохнул Олег. — Видишь, ты сам всё знаешь.

— Да, но мне никогда не читали. Это приятно.