Гремя оборванной цепью, лисапед домчал Ивана до места, где мост зачинался, и встал, как вкопанный. Красный туман разлился по округе, ничего не видать. Крики, стоны, душераздирающие вопли слышались ото всюду. Хоть лисапед и не живой, а всё ж и ему не по себе стало, он затрясся и загремел. Постоял немного, и как рванул! Помчал Ивана по головам покойников. А вокруг – смердит, кровавая мгла стеной стоит, не кончается!
Иван тщился изо всех сил не озираться по сторонам, как и велел ему дед, да только не стерпел. Показалось, что вроде как по имени его окликнул кто. Стоило ему обернуться, как он тут же очутился рядом с покойниками, покрытыми толстым слоем липкой вьюшки. Стащили-таки они его с лисапеда, тут же занесли над ним кровавые лезвия, чтобы Ивана рядом с собой навечно поставить. Вдруг лисапед деда Федота поддернул его, словно мордой, и забросил в седло обратно. Оказавшись под Иваном, лисапед вновь рванул, что было сил, подскочил над кровавым месивом и помчался, как окаяный. Едут они дальше, Иван по сторонам не глядит больше. Вот прибыл он в царство богов, и дивится: те же душегубы стоят смирёхонько друг за дружкой в белых рубашоночках, окованные федотовыми цепями. Разве что синяки да неизлечимые раны выдавали их истинную суть.
Иван довольно скоро разыскал дом богини нелепостей. Это оказалось легче парёной репы: был тот дом – курам на смех среди остальных божественных теремов и дворцов. Без окон и дверей, весь мхом зарос, а из под него ноги торчат утиные. Иван постучал, богиня – старуха сама вышла к нему и спросила, что ему надобно. Иван поклонился:
– Будь здрава, богиня! Я – жених Марьи. Вот, пришёл за кольцом, которое давеча ты на мосту подобрала. То колечко не простое, оно с любовью моею, потому прошу тебя вернуть его.
Богиня постояла, покумекала и отправилась в дом за кольцом. Вышла и говорит:
– До чего же безполезная вещица! На палец мне не налезает, да и светиться перестало, – сама в руках им вертит, словно всё надежду хранит, что оно вот-вот снова засветится. Но кольцо оставалось тусклым.
Тогда богиня подала его Ивану, да только тут же руку и оттянула, вроде как передумала.
– Я, – говорит, – давеча мешок свой с человеческими нелепостями потеряла. Верни мне его целым и невредимым, тогда и колечко твоё отдам.
Понял Иван, что легко не отделается, и поспешил скорее вертаться к себе, в мир земной. Но только он очутился на грани двух миров, как покойники тут, как тут, его дожидаются, рты свои разинули, вроде как лыбятся, и Ивана на землю не пущают.
– Ты только попробуй, – говорят, – пройти по нашим головам, мы тебя сейчас же ножами порешаем.
Закручинился Иван, не знает, что делать-то ему дальше. Лисапед весь под ним трясётся со страху. И тут он вспомнил про просьбу деда Федота. Воротился к богине нелепостей и спрашивает:
– А не укажешь ли ты мне дом богини, которую мастер Федот полюбил, и ради которой он ентот троклятый мост соорудил.
В глубине души Иван чаял, что невеста Федота окажет ему пособие в том, чтобы перебраться обратно. Богиня нелепостей помолчала и ответила:
– Знаю, её тут все знают. Это я самая и есть.
– Да, как же так? – всплеснул руками Иван. – Дед Федот говорил, что богиня его молода и прекрасна…
Богиня ему ответила, поджавши губы:
– Старая стала, знаю. Что с того?! Что толку нынче от молодёжи? Мир на старых богах и держится! Ежеле бы не мы, думаю, он давно рухнул бы! Рано али поздно, боги тоже исчезнут, тогда никто не знает, что с вами, с людьми станется.
Иван рассказал ей про Федота, сказал, что дед любит её с прежней силой, печалится, что не может перебраться на положенный покой, пока мост этот злосчастный не порушит, но он не знает, как. Слёзно просит её дать ему совет.
Вспыхнула в богине былая гордость: так, мол, ему и надобно, пусть мается! Сам виноват, не захотел он, когда она звала, мертвяками, видите ли, побрезговал, а теперь пусть на себя пеняет! Потом маленько успокоилась и добавила, что Федотов мост невозможно разрушить, потому, как боги сами его стерегут.
Но коль скоро удастся его снести, нужно вместо старого тут же соорудить новый. Потому как, если боги увидят, что Иван натворил, низвергнут его со всей высоты их божественного гнева. В связи с чем, от него мокрого места не останется, и не видать ему Марьюшки во веки вечные!
– Да, как же я новый мост-то построю, я ведь не мастер. Вот Федот – он мастер! Но и он весь имеющийся материал испытал, ни один не пришёлся, кроме мертвецов!
– А об этом, я тебе, Ванюша, ничего сказать не могу. И никто не скажет, мать моя старая богиня давно уж померла. Тебе его надобно порушить, ты и решай. Да только мост новый взамен старому выстроить надо моментально. Боги иначе тебе не простят. Мост помогает им силу их великую накоплять.
– Зачем им столько силы? На что они её потратить хотят?
– Отколь я знаю. Мало ли?! А вдруг татары с монголами напасть вздумают? И вообще, кто ж от силы дармовой откажется? Так что иди, Ванюша, по добру по здорову, пока ночь не настала, а мне поесть чего плотского не вздумалося.
Сказала так и заперлась в своём нелепом доме на утиных ногах. Запечалился Иван, закручинился. Скрестил руки на груди, и только хотел сложить ноги на лисапедов руль и отправиться по миру богов, куда глаза глядят, как богиня нелепостей его окликнула обратно.
– Ванюша! А мешок-то свой я жду от тебя непременно, а ежели решишь ослушаться, то и кольца тебе не видать, и Марьянку я твою к себе заберу, и работой занудю, мне как раз прислуги не хватает. А Федоту, дружку своему, передай, что он мне тут ни за чем не сдался. Возраст, знаешь ли уж не романтический, а хозяйство я и сама вести могу.
Ещё сильнее закручинился Иван. Ехал он, ехал, по сторонам не глядел, о Марьюшке думал, о Федоте, но пуще всего размышлял Иван о том, из чего ему мост соорудить. Лисапед, тем временем, привёз его к краю божественного мира, где стоял светлый терем тамошнего светила, оно как раз домой возвращалось. Иван, подождал, пока оно в тереме лучи радужные скроет, и, подбодряясь, постучал кольцом железным о ворота.
– Заходи, Иван! – откликнулось в распахнутое окно светило. Иван вошёл и оробел, не приходилось ему прежде со светилом говаривать.
– Ну, здравствуй Иван! Зачем пожаловал?
– Хочу я мост старый порушить, – щурясь при ярком свете, стал объяснять Иван, – мост между человеческим миром и миром богов. А после – новый соорудить, но иначе.
– Что значит, иначе?
– А так, чтобы люди, пусть даже и душегубцы треклятые, не стояли в нём заместо кирпичей, ни души, ни тела их. Но не ведаю, как это сотворить. Может, совет дашь?
– И зачем тебе это надобно стало?
– Невеста моя ждёт моего возвращения, ждёт, что я кольцо ей верну, которое богиня нелепостей забрала себе. Сказала она, что отдаст кольцо, как только я ей мешок верну с людскими нелепостями. Да только мертвецы меня не пустили на землю. Вот я и задумался: зачем же такой мост надобен, если по нему одни только боги ходят, безобразничают, а и исправить те безобразия невозможно. Светило взглянуло на Ивана эдак с прищуром и ответило:
– Не боги это вовсе, а – разбойники! Добро, помогу я тебе. Мне и самому до боли надоело лицезреть тако кровопролитие. Да только и ты, Иван, мне поможешь. Было время, когда все слышали моё слово. Теперь же оно не ведомо людям, потому как тот же мост лежит между нами. Ежели тебе удастся уговорить убийц простить друг друга, сила чёрных заклятий тотчас же иссякнет и мост падёт. Ты людям мои первые слова и передашь.
– Говори, Светило.
– Пусть они новый мост не поганят: матерные слова на нём не царапают, ложью души свои не сквернят, подсказок не ждут, но сами допытываются что правда, а что кривда. А чтобы рабскую лямку сбросить, пусть себе дело по душе подберут.
