Профессор кашлянул, вроде бы замялся, словно раздумывал, как лучше начать изложение существа дела. Наконец заговорил:

— Понимаешь… Не хочу ручаться головой и давать легкомысленных заверений, но самым серьезным и убедительным образом прошу тебя помочь. Насколько мне известно, ты в курсе дела врача Айрапетова. Так вот, смею сообщить, что являюсь руководителем его научной работы и довольно хорошо знаю Игоря Владимировича не только как талантливого врача, но и как очень порядочного человека. Ради нашего с тобою многолетнего знакомства прошу поверить, что даю такую характеристику, не вступая в сделку со своей совестью.

— Вполне верю, Михаил Максимович. Что, Айрапетов жалуется на несправедливые действия уголовного розыска?

— Напротив, о вашей работе он самого высокого мнения.

— В чем же дело?

— Понимаешь, он рассказал мне о неприятности, в которую попал по воле нелепого случая.

— Ты на сто процентов уверен, что это именно нелепая случайность?

— Пусть не на все сто, но на девяносто девять!

— Иногда один процент бывает решающим.

— Согласен. Только в данном случае… Словом, Айрапетов не тот человек, чтобы сознательно связаться с преступниками. Помоги, пожалуйста, ему выпутаться из грязной истории. Надо спасти талантливого врача. Ведь вся следственная и судебная волокита может так сильно травмировать Игоря Владимировича, что он на какое-то время бросит научную работу.

— Каким же образом, любезный Михаил Максимович, можно помочь Айрапетову, если он, допустим, виновен в совершении преступления и должен по закону нести ответственность?

Профессор опять кашлянул, замялся.

— Я не допускаю мысли, что Игорь Владимирович виновен настолько, чтобы ему пришлось отвечать перед судом, и прошу не о том, чтобы обойти требования закона, а о том, чтобы ты самым тщательным образом разобрался в случившемся и помог доказать невиновность. Айрапетов хорошо разбирается в медицине, но не знает уголовных параграфов или статей, как они там у вас называются… По причине этого незнания может запутаться в дебрях уголовно-процессуальных положений.

— Перед тем, как передать собранные материалы в следственное отделение, каждый сотрудник уголовного розыска делает все возможное, чтобы двусмысленностей в этих материалах не было. Я — не исключение.

— Спасибо, Степан Степанович. Постараюсь все-таки сегодня к тебе приехать и побеседовать об этом деле поподробней.

— Пожалуйста, Михаил Максимович.

Стуков положил трубку и, нахмурившись, прикурил погасшую сигарету. Подобные разговоры он всегда принимал с неприязнью, каждый раз поражаясь той необъяснимой находчивости, с какой не в меру ловкие и пронырливые люди, попав в неприглядные истории, находят самые невероятные пути и знакомства, чтобы «повлиять» на сотрудника уголовного розыска, ведущего расследование. Как раз это, считал он, было и в сегодняшнем разговоре с профессором. Правда, Михаил Максимович, человек умный и порядочный, был далек от мысли предлагать сделку с совестью, но его просьба — помочь разобраться Айрапетову «в дебрях уголовно-процессуальных положений» — больно задела Степана Степановича. Создавалось впечатление, будто без этого влиятельного звонка старый сотрудник уголовного розыска мог спустя рукава отнестись к судьбе Айрапетова.

Несколько раз кряду затянувшись сигаретой, Стуков сел за стол и достал папку с текущими делами. Однако сосредоточиться за работой он не успел. В дверь решительно постучали, и в кабинет вошла взволнованная, модно одетая, дама. Едва взглянув на нее, Степан Степанович — со слов Бирюкова — узнал Евгению Петровну Айрапетову. Предчувствуя неприятный разговор, сухо предложил ей сесть. Стараясь не выказать своего раздраженного состояния, достал новую сигарету. Евгения Петровна устало опустилась на стул, бережно поставила к себе на колени черный внушительный портфель и, отрекомендовавшись, возбужденно заговорила:

— У меня к вам очень серьезное дело. Мой сын попал в нелепую катастрофу, и я, как мать, прошу выручить его из беды. Уверяю, Игорек ни в чем не виновен. Его запутали авантюристы. Он очень верит людям, он почти ребенок в понимании человеческих отношений…

— Простите, — осторожно перебил Степан Степанович. — Сколько лет вашему ребенку?

— Игорьку? Тридцать… — Евгения Петровна словно поперхнулась и тут же заволновалась пуще прежнего: — Да разве в возрасте дело! Игорек рос среди порядочных людей и в тридцать лет остался доверчивым, словно ребенок. Боже! У него защита диссертации на носу, и вдруг такое горе свалилось. Не представляю, что делать?.. Что делать?..

— Я знаком с вашим сыном и, мягко говоря, с его горем.

— Почему, «мягко говоря»? — насторожилась Евгения Петровна.

— Потому что Игорь Владимирович не производит впечатление недоросля. Это красивый, обаятельный, умный и очень сообразительный мужчина.

— Боже! Какой он мужчина! — Евгения Петровна страдальчески поморщилась. — Он даже женат не был ни разу, хотя другие в его возрасте…

Степан Степанович усмехнулся:

— Разве, чтобы стать мужчиной, непременно надо жениться?

— Вы неправильно меня поняли. Для матери ребенок даже в преклонном возрасте остается ребенком. Скажете, не так?

— Так, — Стуков наклонил голову, — с той лишь поправкой, что с достижением совершеннолетия «ребенок» уже начинает нести ответственность за свои поступки без участия матери.

Айрапетова растерянно уставилась на Степана Степановича, торопливо достала из портфеля носовой платок и вытерла внезапно появившиеся слезы. Какое-то время она помолчала, затем жалобно всхлипнула и тихо обронила:

— Если бы вы знали, какая сейчас творится буря в душе Игоря. У него уже нет сил бороться…

— Если он ни в чем не виновен, нет оснований волноваться…

— Но покой Игоря надо беречь! Мой сын — талантливый врач!

— Талантливости Игоря Владимировича, как врача, никто не отнимает.

— Разве это не главное? — Евгения Петровна нервно смяла в ладонях мокрый от слез платок. — Разве таких людей, как Игорь, можно чесать под одну гребенку с уголовниками?

— Закон одинаков для всех, и уголовный кодекс не подразделяет преступников на талантливых и бесталанных.

— Боже! Уголовный кодекс, преступник… Какие жуткие слова! Умоляю, помогите мне спасти сына. Я не посчитаюсь никакой суммой… — заметив, как нахмурилось лицо Стукова, Евгения Петровна испуганно замахала руками. — Нет, нет, нет… Я не предлагаю взятку, я хочу сказать, что оплачу сторицей весь ущерб, причиненный уголовниками, воспользовавшимися доверчивостью моего сына. Ведь, передавая дело в суд, вы можете написать, что Игорька запутали авантюристы. Вы уже закончили расследование?

Степан Степанович глубоко затянулся сигаретой. Выпустив густое облако дыма, раздавил окурок в пепельнице.

— Уголовный розыск, Евгения Петровна, занимается раскрытием преступления и, выполнив свои функции, передает полученные материалы в следственное отделение. Последнее слово скажет следователь.

— Вы, будучи опытным человеком, подскажите ему, чтобы он сказал об Игорьке доброе.

Степан Степанович вздохнул:

— Мой долг — соблюдать максимум объективности.

— Не хотите помочь?

— В таком деле — не могу.

Евгения Петровна оскорбленно поднялась со стула и решительной походкой направилась к выходу из кабинета. Взявшись за ручку двери, остановилась, встретилась со Стуковым взглядом и заговорила вызывающе сердитым тоном:

— Вы еще пожалеете о своей черствости! Я дойду до вашего начальства, пройду по всем юридическим инстанциям! Куплю самого лучшего адвоката, он оправдает Игорька…

— Адвокаты не вещи, чтобы их покупать, — усмехнулся Степан Степанович.

— Боже! Не цепляйтесь за слова! — Евгения Петровна поморщилась и, не сказав обычного «до свидания», изо всей силы хлопнула дверью.

Появившись в райотделе, Бирюков прежде всего зашел в кабинет к Славе Голубеву, уехавшему из Новосибирска несколькими днями раньше. Слава обрадованно вскочил из-за стола и, здороваясь за руку, воскликнул: