И лишить ее этого сана может только вселенский патриарх.

Возразить против этого было нечего, и разрешение было дано. Пан Зюлковский оказался в Ярославле. Долгие беседы его с Юрием Мнишеком и «царицей» Мариной проходили с глазу на глаз под предлогом тайны исповеди.

Настроение пленников во многом улучшилось. Воевода Мнишек повеселел, часто отпускал шуточки и рассказывал, как скоро его жизнь изменится к лучшему. Марина же была задумчива.

Не верила она рассказам ксёндза. Сначала ее обрадовала весть, что государь «Дмитрий Иванович» счастливо избежал смерти и его спасло чудо: вместо него убит был очень похожий на него слуга. А потом усомнилась: когда один и тот же человек чудесным образом спасается от смерти – это уже слишком! Как-то потребовала она к себе пана Бронислава Здрольского, который входил в свиту воеводы и был тайно влюблен в Марину. О чем они говорили, никто не знал, только на следующий день пан Здрольский исчез и не просто исчез, а задушив при этом голову охраны. Через несколько дней пани Марина вместе со всей своей свитой была вывезена в Москву, а оттуда специальным обозом отправлена к польской границе.

Однако, все было заранее продумано хитрым поляком-ксёндзом.

Подъезжая к деревне Лубенцы, поезд царицы вдруг остановился среди дороги. Вдали заклубилась пыль, и запестрели значки польской хоругви. Польские всадники окружили возок царицы. В одном из них Марина с удивлением узнала своего посланца пана Здрольского.

– День добрый, пан! Давно я жду твоих вестей… Ты позабыл, видно, и свое шляхетское слово и клятву свою?..

Шляхтич подъехал ближе, почтительно снял с головы шляпу, украшенную серым страусовым пером, и, поклонившись Марине, произнес как-то глухо:

– Не забыл я ни слова своего, ни клятвы, панна Марина! Да не хотелось мне нарушать твой покой недоброй вестью…

– Панна Марина! – сказал он, печально глядя в лицо царице московской. – В Тушино тебя собираются везти, только, клянусь тебе святым Телом Христовым и мощами всех святых мучеников, что нет там твоего супруга и не к нему тебя везут…

– Не-е-т? Не к нему? – совершенно непроизвольно повторила Марина, и лицо ее покрылось смертельной бледностью. Ужас, неописуемый ужас выразился в глазах ее.

– Твой супруг в могиле! – прошептал ей шляхтич.

Там, в Тушине, другой Дмитрий, обманщик, подставной! Никому не верь!

И он, дав шпоры коню, быстро отъехал к передним рядам хоругви.

К возку подъехал польский полковник.

– Желает ли ясновельможная пани продолжать путь, или ехать в Тушино к законному супругу? – спросил он.

– Униженной и несчастной я не вернусь в Самбор, – решительно и твердо произнесла Марина. – Лучше умру в темнице пленницей незаконного царя московского, или еще где, нежели вернусь на посмеяние в Польшу…

Остановились недалеко от Тушино. На поляне уже были установлены шатры, чтобы царица и пан воевода могли отдохнуть и подготовиться к встрече с государем. Но Марине было не до отдыха. На душе было тоскливо и страшно.

По пути один из шляхтичей, с восторгом глядя на высокородную пани, рассказал ей по секрету, что место, куда их везут меньше всего напоминает царский двор. Скорее, это банда разбойников, каждый из которых ищет свою выгоду.

А царь Дмитрий вовсе и не царь, хоть грамоте и обучен, но не благородных кровей, а мужицкого происхождения. Жадный, трусливый и очень жестокий. Не терпит возле себя соперников. Говорят, семерых, примкнувших к нему таких же самозваных «царевичей» и «племянников» жизни лишил. Не уважают его «при дворе». Промеж собой окружающие дворяне и шляхтичи называют его «цариком».

Вдруг топот многих коней, быстро приближавшийся, долетел до ушей глубоко задумавшейся Марины.

«Что это значит? Кто скачет сюда так поздно? Кто?..»

А топот ближе и ближе, громче и явственнее звякают подковы коней, – и наконец, словно оборвался невдалеке от ее шатра. Послышались мужские, громкие, веселые голоса, среди которых явственно выделился голос пана воеводы и еще чей-то резкий и неприятный, незнакомый Марине голос.

– Панна Марина! Наияснейшая панна! – проговорила в величайшем волнении Зося, вбегая в опочивальню. – Сам царь московский, сам пан супруг ваш изволил к нам жаловать…

Несмотря на то, что в душе у нее нарастала паника, Марина встретила гостя спокойно, с гордо поднятой головой, смело глядя царику в глаза. Царик смерил Марину с ног до головы глазами, затем, медленно приподняв шапку с головы, произнес по-польски:

– Привет мой дорогой моей супруге, яснейшей панне Марине!

– Привет наш наияснейшей панне царёвой! – в один голос воскликнула вся свита царика, отвешивая Марине низкий поклон, на который она молча ответила легким кивком головы.

Движением руки царик удалил свиту из шатра.

– Мы так давно уже с вами не видались,… что… вы… и позабыть меня могли, – не совсем твердо и с какой-то принужденной улыбкой сказал царик.

– Кто ты, обманщик? – твердо произнесла Марина, не трогаясь с места.

Царик ступил два шага вперед, подбоченился одной рукой, а другой оперся на посох.

– Ты спрашиваешь: «кто я»? – сказал он, понижая голос и нахально устремляя недобрый взгляд на Марину.

– Я – твой супруг, царь московский, Дмитрий или, все равно, тот, кому суждено быть твоим супругом и царем московским… Вот кто я! Ну, а ты-то кто?

Марина с изумлением посмотрела на царика.

– Ты – шляхтянка польская, Марина Мнишек, – дерзко продолжал царик, пытливо вглядываясь в лицо Марины своими острыми карими глазками.

– И я прошу тебя не забывать, что жизнь твоя, и честь твоя, и свобода – все это в моих руках! Да! В моих руках! Что я захочу, то с тобой и сделаю!..

Понимаешь?

И он еще нахальнее посмотрел в лицо Марине и подступил к ней еще ближе. Марине стало вдруг страшно, у нее вдруг захолонуло сердце, и она, собравшись с последними силами, чтобы не поддаться страху, могла только прошептать:

– Так, значит, ты разбойник… негодяй, способный на все, даже…

Царик не дал ей договорить.

– Не смей меня так называть! – сурово произнес он, стукнув посохом в землю. – Я – всеми признанный, законный, прирожденный царь московский; А ты… моя раба! Купленная раба моя! Тебя мне продали отец твой, твой ксендз, твои поляки! И я с тобой могу распорядиться, как с купленным товаром!..

Смертельная бледность покрыла лицо Марины; она зашаталась и едва не упала. Но царик вовремя заметил ее волнение, крепко взял ее за руку и почти насильно усадил в кресло.

– Зла тебе я не собираюсь причинить, – продолжал он, усаживаясь в другое кресло, рядом с Мариной. – Но твое счастье или несчастье от тебя самой зависит!

Хочешь мне помочь – хочешь признать меня царем Дмитрием и своим супругом, я тебя озолочу, царицей посажу в Москве… И почести тебе, и все будет по-твоему, как пожелаешь, когда я овладею царством и Шуйского спихну… А захочешь мне противиться – захочешь мне мешать, я не задумаюсь с тобой разделаться… и с паном воеводой…

«Нет выбора! – с отчаянием подумала Марина. – Все погибло…»

И, обернувшись к царику, она сказала:

– Не боюсь твоих угроз… Но… но твоя решимость… мне нравится… Ты хочешь и меня завоевать вместе с царством Московским… И я знаю, я тебе нужна…

– Так неужели же я бы искал тебя, – дерзко заметил царик, – если бы ты мне не нужна была?..

– Если я тебе нужна, – твердо произнесла Марина, – то я готова тебе помочь в обмане только при одном условии, в соблюдении которого ты поклянешься мне перед ксендзом.

– Перед тем самым, который продал тебя?.. Ну что ж! Посмотрим, в чем твое условие?

– Я не могу тебя назвать при всем народе своим супругом…

Не могу дать тебе этого имени, если меня… не повенчают с тобой…