© Шувалов В. А., 2021

© Верстка. ИП Бастракова Т. В., 2021

Вместо того, чтобы идти усмирять северские города, где мятеж не прекращался, Шуйский распустил войска и вернулся в Москву праздновать победу.

Встретила Москва победителя-царя «дрожанием небес» – от звона колоколов «колокольни клонились», и крестным ходом длиною в пять верст.

Патриарх Гермоген ради великого дня совершил вокруг Москвы шествие на осляте, как на Вербное воскресенье, в память пришествия Иисуса Христа в Иерусалим.

Были пиры, пожалованья, награды… Народ, однако, быстро нагляделся на ликование, стал посмеиваться: «самих себя утопили, самих себя порезали, а радости – будто заморского царя на веревке привели».

Василий Шуйский, будто не замечая ничего, ударился в удовольствия: перво-наперво решил жениться на девице Буйносовой-Ростовской, которую давно приметил, да не мог нарушить запрет Бориса Годунова.

День свадьбы назначили на 17 января 1608 года.

Венчался государь с Марьей Петровной, как и положено царям, в Успенском соборе, но при закрытых дверях. Не пожелал Василий Иванович, чтоб сличали без толку его старость с нежной юностью.

Венчание не зрелище – обет Богу.

А тем временем по Москве снова начали ползти тревожные вести: «в Стародубе, что на Клязьме появился, наконец, сам царь Дмитрий, который после разгрома войска большого воеводы пришел из Речи Посполитой и сейчас готовит новый поход на Москву».

Лазутчики Шуйского спознать, кто такой новый Лжедмитрий не смогли, потому и получил он среди московской знати привычную кличку «Вор».

Вокруг него быстро образовалась «близкая» дружина, попросту, шайка «воров», которая не верила в царское происхождение нового самозванца и шла за ним в надежде на добычу.

Были здесь и обнищавшие южные дворяне, и запорожские ватаги с берегов Днепра, и донские казаки, и повстанцы разбитого войска Болотникова.

Первым присоединился к самозванцу польский шляхтич Меховецкий, который пришел из Речи Посполитой и привел в Стародуб 700 бойцов.

Он и стал главнокомандующим всех войск Лжедмитрия.

Кто такой новый самозванец доподлинно никто не знал. Московский дворянин Михайла Молчанов, бежавший после убийства Лжедмитрия в Самбор – вотчину Мнишеков и объявивший себя чудесно спасшимся «царем», не мог продолжать играть свою роль за пределами Речи Посполитой. Слишком хорошо знали его в Москве. Поэтому, заговорщикам удалось найти в Белоруссии человека, фигурой и обличием похожего на Лжедмитрия I, который и был переправлен в Стародуб.

Близкие к нему люди утверждали, что самозванец хорошо знал русскую грамоту, весь церковный круг, говорил и писал по-польски и даже владел еврейским языком. Ходили слухи, что был он крещеный еврей из города Шклова, но в тайне читал Талмуд и книги Раввинов.

Однако, его сообщники подтверждали, что Стародубский пришелец действительно «царь Дмитрий Иванович» и вскоре ему начали присягать южные города.

Власть самозванца признали Новгород-Северский, Почеп, Чернигов, Путивль, Севск и другие Северские города. Также признали Стародубского «вора» жители нескольких рязанских пригородов, Тулы, Калуги и Астрахани.

В Стародубе начала формироваться боярская дума, а также собираться повстанческая армия, в которую стекались польские мятежники, участники рокоша, восставшие против короля Сигизмунда III и вынужденные искать спасения за пределами родной земли.

В Думе только и разговоров было, что о Самозванце.

Вот пришел к нему какой-то Рожинский… Адам Вишневецкий собирается…

Шведский купец Петрей, допущенный к царской руке, не только на Сигизмунда кивал, но и на папу римского.

Самозванец – их дитя. Склонял Петрей Василия Ивановича соединить силы с королем Карлом IX, чтоб развеять напасть.

– Бог поможет, – ответил посланцу царь, но, однако ж, встревожился.

На Самозванца послал он брата Дмитрия Ивановича, князя Василия Голицына, князя Бориса Лыкова. Войско это, соединясь с воеводой Куракиным и с татарской конницей, гулявшей по Северской земле, должно было навсегда покончить не только с самозванцами, но и с самозванством.

Собралось больше семидесяти тысяч, но из-за глубоких снегов рати остановились в Волхове, ожидая крепкого наста, а лучше всего – весны. Оно и правда, большому войску тяжело снега топтать.

Зато малым отрядам легко! Шайки казаков и поляков брали город за городом. Впервые среди царского войска прозвучало имя пана Лисовского – полковника армии Самозванца. Это имя вызывало ужас у стрельцов и дворянского ополчения. «Летучая» легкая кавалерия Лисовского, совершая свои неожиданные набеги на царские войска, всегда возникала из не откуда и исчезала в никуда, оставляя после себя горы убитых. «Лисовчики», как называли сами себя воины отряда, убивали всех, кто встречался у них на пути, чтобы никто не мог донести: будь то крестьянин – землепашец, или даже бабы и дети.

Воевода Рязани князь Иван Хованский вместе с Прокопием Ляпуновым пошли освободить от мятежников Пронск. И уж были в городе, но Ляпунова ранили до беспамятства, а Хованский отступил к Зарайску. Здесь и настиг его пан Лисовский. Князь спасся, отряд же его не только был разгромлен, но истреблен.

Шуйский собрал последние средства казны, деньги, которые ему смогли дать монастыри для того, чтобы сформировать новое войско и остановить Самозванца.

Когда полки выходили из стен Москвы, ударили колокола и у самого большого, у самого громогласного кремлевского колокола отвалился язык, и он онемел.

– Плохая примета, – сокрушались люди. На берегах реки Незнани войско уже ждали воеводы Самозванца. И дал им Бог открыть измену: воеводы князья Катырев-Ростовский, Троекуров и Трубецкой сговорились перейти под знамена Дмитрия Ивановича.

Остановить Самозванца не получилось. В Козельске его почтили, Калуга и Борисов открыли ворота, Можайск сопротивлялся «законному царю» только один день, а потом присягнул на верность.

Царские войска отступали с достоинством, организованно и развернув знамена. Пушкари со своими тяжелыми орудиями не успевали за отступающими полками. В ночь на 24 июня пушкари залили орудия свинцом, позабивали затравки гвоздями и бежали к своим, в Москву. Бежали, да не убежали.

Пытали бедных, казнили. Кого на кол, кого саблями посекли.

Нет имен у тех пушкарей, не поминали их в церквах, не тратили на них слов в Думе… Простые пушкари, не пожелавшие смерти Руси. Из-за этих пушкарей чрезмерная близость к Москве показалась и Вору, и его гетману Рожинскому опасной. Встали табором в Тушине, что в семи верстах от Москвы.

Село Тушино названо было по имени хозяина своего.

Боярин Тушин получил сельцо в 1536 году в княжение Василия III. Помирая завещал дочери княгине Телятевской, а та, заботясь о вечной жизни отца и матушки, подарила Тушино Спасо-Преображенскому монастырю.

В Ярославле, куда волей царя Шуйского была сослана «опальная» царица Марина вместе с отцом воеводой Мнишеком царило сонное спокойствие. Любопытство вызывали лишь строения в центре города, обнесенные высоким забором, где содержались таинственные царские пленники.

Ворота днем и ночью охранялись стражей, и видеть пленников, тем более общаться с ними никто не мог.

Вести до Ярославля доходили долго: все-таки окраина российская. И не ведали жители, какие грозные события проходили у стен столицы.

День за днем, неделя за неделей, месяц за месяцем тянулось время, но вдруг на местном рынке распространился слух: вскоре пленники будут отправлены в Москву, а оттуда в Польшу, так де потребовал польский король Сигизмунд III. Появился в Москве польский ксендз пан Зюлковский, который настоятельно убеждал дьяка Томилу-Луговского, ответственного за содержание пленников, что его нужно допустить к пленникам, так как не могут добрые католики быть без поводыря, да и Марина не просто пленница, а царица русская, венчанная по православным канонам.