Теперь думаем, господа: если Парсон невиновен, и пришел уже после убийства… мог ли преступник успеть за эти пять минут и убить, и убежать, да еще и не столкнуться у калитки – или на улице – с этим Парсоном? Вам в это верится? Нет? Вот то-то.

– Мы думали, может преступник затаился, а потом, когда мы вошли в дом, убежал по улице, – вмешался Джонсон, – но я посмотрел, никого не было.

– А зачем вы, мистер как-вас-там, пришли в коттедж мистера Бэзуорта? – обращается коронер к Парсону.

Невил Парсон старался выглядеть спокойным.

– Я пришел проведать ребенка, – отвечал он.

– Какого ребенка?

– Вы могли заметить, сэр, ребёнка в соседней комнате, девочку. Кстати, она плачет, и неплохо бы ее успокоить. Ее зовут Мэри Бэзуорт. Она моя дочь – внебрачная дочь. Я пришел отдать деньги за ее ежемесячное содержание.

– Вы хотите сказать, что убитая вами леди, мисс Глэдис Бэзуорт, была матерью вашего ребенка?

Невил Парсон воздел очи к небесам, но увидел только потолочные балки коттеджа, покрытые черным лаком.

– Я не убивал Глэдис Бэзуорт. Когда я пришел, она была уже мертва.

– Как же вы вошли в дом, если она была мертва? Кто вам открыл?

– Дверь не была заперта. Когда я вошел, я обнаружил тело…

– Это, конечно же, очень похоже на правду, – желчно заметил мистер Безуорт, – если учесть, что когда я подошел к дому, оттуда раздавались ее предсмертные крики!

Коронер величественно подошел в мистеру Парсону, и торжественно произнес:

– Сэр, вы арестованы! Назовите полностью ваше имя!

– Невил Кристофер Реджинальд Парсон.

Величие с коронера как ветром сдуло.

– Вы что же, – неуверенно пробормотал он, – родственник… того самого?!

– Да, – холодно отвечал мистер Парсон, – как вы изволили выразиться, я родственник «того самого».

***

В пять часов на лужайке перед Айви-коттеджем было накрыто все для файф-о-клока. На кружевной скатерти расставлены прелестные фарфоровые чашечки, нарезан ломтиками фунтовый кекс, изящные вазочки с лимонными пирожными радовали глаз. Надо ли говорить, что сама лужайка, тщательно подстриженная, находилась в обрамлении рододендронов, пионов и люпинов. В довершении картины, ножки столика, а также садовых креслиц были одеты в бархатные юбочки; вы спросите, зачем? Как – зачем?! Это же ножки!!! А ножки надобно скрывать, дабы не взыграло в ком-нибудь осознание эротического подтекста такой нескромности, как ножка! И да, если кто не в курсе, то просьба за столом «передайте, плиз, куриную ножку» – звучит в викторианской Англии крайне неприлично; так что, садясь за стол в благовоспитанном обществе, имейте в виду. Впрочем, сегодня за столом пьют только чай с кексом…

Агнес очень мило выглядит в своем вышитом муслиновом платье, жемчужных сережках и с новой, тщательной, очень тщательной прической. Она водит пальчиком по прохладному льняному полотну скатерти – и нервно оглядывается по сторонам. Вот и Беатрис; для нее у Агнес припасены самые милые приветствия, но она ждет кое-кого еще…

Тетушка Софи (миниатюрная старая дева), тетушка Агата (ее сестра, весьма крупная дама), кузина Оливия (дочь тети Агаты, рослая девица в золотом пенсне) и ее поклонник – пухленький мистер Феннел – любезно приняли старинную подругу «нашей дорогой Агнес», но когда все расселись, Агнес обвела стол недоуменным взором.

– А почему же нет еще одной чашки, тетя Софи? Разве мы не ждем в гости мистера Парсона?

Ответом ей было дружное шиканье, как будто она задела крайне неприличную тему. Обведя изумленным взглядом тетушек и кузину, Агнес возмутилась:

– Да скажите же мне, наконец, что произошло!

– Вы извините, – пробормотала тетушка Агата, причем лицо ее пошло пятнами, – наша племянница просто не в курсе…

И она посмотрела на Беатрис виноватым взглядом.

– Но если человек чего-то не знает, в чем его винить? Я тоже не знаю, кто такой мистер Парсон и почему его не будет к чаю, но не считаю себя в этом виноватой, – заметила Беатрис.

Обе тетушки склонились вперед и выдохнули зловещим шепотом:

– Он арестован сегодня! По обвинению в убийстве!

– И подумать только – мы принимали его в нашем доме, и даже не могли представить, – провозгласила Оливия, чопорно поджав губки.

– И даже, – тетушка София оглянулась на сестру и племянниц с видом почти виноватым, – мне казалось, что у него есть виды насчет Агнес…

– Какой ужас! – замогильным голосом простонала Оливия.

– Да что за нелепость, – только и могла прошептать Агнес.

– А кого он убил? – полюбопытствовала Беатрис, которую вся эта история, ее не касавшаяся, скорее заинтриговала.

И на нее обрушились душераздирающие подробности. Этот Парсон, каков притворщик! Изображал из себя такого душку, а сам имел… тсссс, это вам на ушко… любовницу и внебрачного ребенка, и теперь он эту любовницу убил, какой кошмар.

Шепот «на ушко» был слышен, по крайней мере, всем присутствующим за столом, а возможно, и обитателям соседних коттеджей.

– Зачем же ему понадобилось ее убивать? – невинно поинтересовалась Беатрис.

Вопрос повис в воздухе. Агнес обвела глазами общество: скорбно-великопостные лица тетушек и кузины, удивленное личико Беатрис и ошеломленная физиономия мистера Феннела, который так и замер с приоткрытым ртом.

– Ну, вы же знаете этих светских мужчин, милочка, – глубокомысленно, наконец, высказала свое мнение тетушка София, – от них всего жди… Агнес, дорогая, а почему ты не пьешь чай? Ты даже не попробовала. Вот, возьми кусочек вишневого пирога, сегодня он восхитителен…

Агнес откусила кусок пирога, долго жевала его, не чувствуя вкуса и запаха. Затем глотнула чаю. Глаза ее рассматривали одну и ту же вязаную розетку на скатерти.

– А откуда вам все это известно, тетушка Софи? – наконец произнесла она, когда ей удалось проглотить кусок пирога, который до этого упорно застревал у нее в горле.

– Ну так как же… все говорят…

– Он что – в тюрьме?

– Да что ты так интересуешься этим гадким человеком, – возмутилась кузина Оливия, – мы вообще должны забыть его имя…

– Так где он? – глаза Агнес потемнели.

– Под домашним арестом. Принимая во внимание его положение в обществе, коронер распорядился именно так…

***

Скромная девичья кровать под балдахином из нежной кисеи; вышитые филейным орнаментом подушки. Лунный свет рисует на полу скромной комнатки узор из теней переплетенных ветвей и листьев . Но сон нейдет к Агнес; ворочаясь на постели, она сминает ее всю; затем садится на кровати, зажигает свечу и смотрит в окно, где над миром плывет равнодушная золотистая луна.

– Нет, это было бы жуткой глупостью, – бормочет Агнес, – не дура же я совсем… А – черт возьми! Все-таки дура. И терять мне уже нечего…

Терять ей, действительно, было нечего, и она это осознавала в полной мере. Не часто в Англии конца 19 века выпадает девице такое счастье, как иметь поклонника. Причем поклонника богатого, молодого, недурного собой! Такой шанс упускать нельзя! Ведь надеяться, что завтра, откуда ни возьмись, вынырнет из ниоткуда еще один перспективный поклонник – верх легкомыслия. Поклонник вполне может оказаться в жизни девушки первым и последним, и упускать шанс всей своей жизни?! Агнес не настолько беспечна! Добавьте еще и такую мелочь, что Агнес и вправду влюблена. Что не отменяет практических соображений.

– В охоте на мужа нет никаких правил, – бормочет она, надевая самое темное платье из всех, что может найти в шкафу. – Все средства хороши, лишь бы трофей был добыт живьем.

Она приподнимает подъемное окно, выбирается через него в сад, нащупывает свой путь сквозь темноту, сквозь мокрые листья, полные росы. И тут, положив руки на влажный холодный металл кованой садовой калитки, она останавливается. Холод металлических прутьев словно пробирается внутрь нее, аж до сердца…

– Надо вернуться. Что он обо мне подумает? Только не это… Только не он… Пусть весь мир меня осудит, но только не он!