– Ну-ну. Это ты так думаешь или еще кто-то? – спросил я, вытирая разбитые губы.

Это было неприятно – смотреть, как корчится от боли Сопроводитель. Он стоял, широко раскинув крылья, и покачиваясь, будто пьяный. Кожа пошла буграми, вспучиваясь, и он зашипел, с хрипом, с каким-то бульканьем, выплюнув черную пыль. Зашевелился слабо, и свалился, подняв облачко пыли. Попытался протянуть лапу ко мне. Но не смог.

– Саррамо… Крас’еъло, Саррамо? Саррамо!! – захрипел первый и развернулся ко мне, ощерив мелкие острые зубы.

– Да пошел ты! – Я демонстративно подошел к лежащему Сопроводителю и вытащил нож из скорчившегося тела. – Ты все так же ставишь под сомнение Списки?

Сопроводитель отшагнул назад. Подошёл к первому, обхватил поперёк тела, подняв над землёй. И исчез, быстро взмахнув крыльями. Я повернулся к девушке, продолжающей смотреть перед собой остановившимся взглядом, и протянул ей руку:

– Вставай.

Она подняла на меня глаза и тихо спросила:

– Ты его убил?

– Да. Вставай.

– Из-за меня? Почему?

– Какое твое дело? Вставай уже! – Я взял ее за руку и рывком поднял.

Она покачнулась:

– А тот… второй? Он вернется?

– Вернется. Но мы его опередим.

– Как?

– А это уже тебя не касается, – улыбнулся я. – Закрой глаза!

Девушка повиновалась. Я повернул лезвие, рассматривая руны. Быстро вычертил над головой девушки причудливые знаки. И мягко толкнул ее в развернувшееся за ее спиной сияние. Она широко распахнула глаза, взглянув на меня, и я отвернулся. Не надо меня запоминать, девчонка. Лучше живи достойно, ладно? Если тебе не дают уйти, то живи… Подождав, когда погаснет свет, я начертил новые знаки, уже для себя. Обернулся напоследок на серую горку пыли, сиротливо лежащую посреди камешков, и сунул нож в карман.

Что ж, Сопроводители, по крайней мере, никто из вас не скажет, что вас не предупреждали. Я шагнул в пустоту. И в следующую секунду получил оглушающий удар в затылок. Успев, развернувшись, разглядеть оскалившееся лицо второго Сопроводителя, его когтистую лапу, занесенную для второго удара. Как ты, черт тебя возьми…

И только успел выставить руку, защищаясь, как он ударил. Рука ощутимо хрустнула, выстрелив жарким облачком боли, и когти распороли мне лицо и шею. Сопроводитель хрипло каркнул и толкнул меня.

Зараза…

…Это очень больно, когда тебя бьют током, пытаясь оживить остановившееся сердце.

– Еще!

– Разряд!

Ох… Я рванулся навстречу холодным рукам в перчатках, стараясь остановить их.

– Разряд!

Не надо…

– Есть пульс!

Что-то противно запищало, застряв звуком в ушах.

– Что… ты делаешь…

– Ай! Он укусил меня!

– Убери аппарат! Ого… хорошо куснул! Обработай рану.

– Сейчас. Следи за пульсом.

Мне никак не удавалось открыть глаза. Я замахал руками, пытаясь нащупать говоривших, и вцепился в кого-то:

– Хватит!

– Хорошо, хорошо, успокойся! Да отпусти же ты, твою мать! Порвешь!

Я отпустил. И наконец-то смог открыть один глаз. Надо мной склонился розовощекий парень, который подмигнул мне и вымученно улыбнулся:

– Ну и здоров же ты, браток… Как ты?

– Плохо… Кто ты?

Парень осторожно приподнял мою голову и кому-то скомандовал:

– Давай носилки!

– Какие носилки? – попытался я встать. – Что случилось?

– Успокойся! – прикрикнул парень. – В больничку поедем, друг.

– Зачем?

Он удерживал меня одной рукой, и снова стал отдавать команды. Меня рывком подняли и аккуратно уложили на носилки. И опять стало темно.

Когда-то, еще в школе, я читал одну книгу. Там рассказывалось, как главный герой, который спас мир от чего-то страшного, в конце попадает в больницу, сразившись с главным негодяем. И подробно описывалось, как он приходил в себя: быстренько очухался, открыл глаза и обвел палату глазами. Потом галантно улыбнулся красивой медсестре… и всё. Получил медаль и стало хорошо на планете Земля.

Врут эти книги. А, может, и не врут. Я вот героем точно не был. И мне было очень плохо. Голова трещала так, что немедленно захотелось уснуть совсем, чтобы это не чувствовать. Или, может, потому что я не герой и не героическим личностям достается всегда лишь самое плохое? Ну, хотя бы для того, чтобы всемогущие могли себя чувствовать лучше. Или как?

– Как вы себя чувствуете? – спросил мелодичный голос. – Что-нибудь нужно?

– Да… – пробормотал я, стараясь не шевелиться. – Какой-нибудь таз.

– Зачем? – с нотками искреннего недоумения осведомился голос.

– Потому что меня сейчас…

Я еле успел извернуться в сторону, свесившись с кровати, как меня вырвало. Голос затравленно пискнул и куда-то убежал. Что-то громко пропищал где-то вдалеке, и прискакал обратно, громко топая.

– Вот… сюда…

Меня опять вывернуло наизнанку. Господи, ну и гадость… Во рту было кисло и горько одновременно.

– Дай воды, а? – тихо попросил я, протягивая руку.

– Да, вот, возьмите…

Стало немного легче. Я откинулся обратно и спросил:

– Что мне кололи?

– Не знаю, – отозвался голос. – Я всего лишь сиделка.

– Понятно.

Полегчало. Но грохот в голове меньше не стал.

– Еще водички налить?

– Не надо…

Пришлось мучиться, чтобы открыть глаза. Но открылся один. А на втором я с удивлением нащупал толстый слой ваты, залепленный лейкопластырем. Не понял…

– Не трогайте! – всполошился голос, когда я попробовал подцепить лейкопластырь ногтем.

– Почему?

– Швы еще свежие!

Наконец-то обладательница голоса соизволила появиться передо мной. Высокая, нескладная. С короткой стрижкой. И встревоженные серые глаза.

– Привет, – сказал я, оглядывая ее с ног до головы, насколько это было возможно одним глазом.

– Здравствуйте, – ответила она, продолжая нервно теребить поясок на халате. – Пожалуйста, не трогайте повязку!

– Хорошо. А что с глазом?

– Я не знаю.

– Он хоть целый?

– Я не знаю, – растерянно повторила девушка. – Не трогайте, пожалуйста…

– Да не трогаю, не трогаю. Тебя как зовут?

– Дина. А вы кто?

– А чего так официально – «вы»? Можно и на «ты», я не ругаюсь. Я Михаил, можно без отчества.

Дверь открылась, и в комнату неторопливо вошла… нет, даже вплыла тётка невероятных размеров. Толстая, невысокая, тем не менее, она двигалась вполне шустро, неся в руках швабру и ведро…

– Тёть Насть, тут вот, около кровати, тёть Насть! – засуетилась Дина, отодвигая прикроватную тумбочку.

– Напьются, вот и блюют потом, как лекарство им дадут… – вполне миролюбиво заворчала тётя Настя, неторопливо и легко сдвигая мою кровать вместе со мной в сторону. – А хорошие люди даже лечь не могут лечиться, потому что вот такие вот все места заняли…

– Мне уйти? – негромко спросил я, наблюдая, как уборщица быстро вытирает за мной.

– Зачем? – отозвалась она, шумно выжимая тряпку.

– Ну, чтобы место не занимать.

– Лежи уже, уходильщик… – проворчала тетка, продолжая наводить чистоту. – Я не про тебя. Вон, в соседней палате, лежат трое. Понапились где-то, да и привезли их сюда, чтобы лечить. От чего лечить – ума не приложу, здоровые кабаны такие. Так вот сегодня уже третий раз у них полы мою. Все мимо тазика, алкаши чертовы…

– Тёть Насть, ну что ты такое говоришь? – растерянно и чуть укоризненно сказала Дина, помогая сдвинуть кровать обратно. – Людям, может, плохо, а ты ругаешься…

– Молчала б уже, защитница, – прикрикнула на нее уборщица. – Нечего выпивох защищать!

– Девушки… – охнул я, хватаясь за голову. – А не помолчали б вы обе, а? Сил нет, голова болит…

Они замолчали. Тётка Настя, быстро выжала тряпку, повесила ее на край ведра. Потом присела на краешек кровати, опасно прогнув ее, и спросила, поджав губы:

– И где ж ты так-то, а? Вон как морда-то распухла. И шея вся замотана.

Я пощупал. И вправду, на шее лежал толстый марлевый бандаж. Странно, как я его не заметил?