Двигалось это что-то в тени живой изгороди, тихо и украдкой – темная сгорбленная фигура, едва видимая на черном фоне. За то время, пока Смит смотрел на нее, она сократила расстояние шагов на двадцать и продолжала к нему приближаться. В темноте мелькнула тощая шея и два глаза, что всегда будут преследовать его в кошмарах. Развернувшись, студент с криком ужаса ринулся по дорожке. Оранжевые огоньки, сулившие безопасность, были от него почти на расстоянии броска камня. Смит был знаменитым бегуном, однако никогда еще он не бежал так, как в тот вечер.

Тяжелые ворота захлопнулись за его спиной, однако он услышал, как они вновь распахнулись перед его преследователем. Ни на мгновение не прекращая свой дикий бег во тьме, он слышал быстрый сухой топот у себя за спиной; бросив взгляд назад, молодой человек увидел этот оживший кошмар, несшийся за ним по пятам подобно тигру, с пылающими глазами и выброшенной вперед жилистой рукой. К счастью, дверь была приоткрыта: Смит видел полоску света, струившегося от лампы в прихожей. Однако топот позади становился все ближе. Он слышал хриплое бульканье прямо у своего плеча. С криком он ударом собственного тела распахнул дверь, после чего, оказавшись внутри, тут же захлопнул ее и запер на засов; в полуобморочном состоянии студент-медик осел на один из стоявших в прихожей стульев.

– Святые небеса, Смит, в чем дело? – спросил его появившийся в двери своего кабинета Питерсон.

– Налей мне бренди!

Питерсон исчез и вскоре вбежал обратно с бокалом и графином.

– Да, тебе это действительно нужно, – произнес он, глядя, как гость залпом опустошил бокал. – Ну и ну, приятель, ты белый, как сама смерть.

Отставив бокал, Смит поднялся со стула и сделал глубокий вдох.

– Я в порядке, – сказал он. – Никогда я еще так не пугался. Если позволишь, Питерсон, я посплю сегодня здесь: не думаю, что смогу вновь взглянуть на эту дорогу иначе как при дневном свете. Это малодушно, знаю, но я ничего не могу с собой поделать.

Питерсон окинул гостя чрезвычайно вопросительным взглядом.

– Конечно, спи здесь, если хочешь. Я скажу миссис Берни постелить тебе. Куда ты?

– Пойдем к окну над входом. Я хочу, чтобы ты увидел то, что видел я.

Они подошли к окну холла второго этажа, откуда можно было увидеть дорожку, тянувшуюся к дому. Дорожка и поля по обе стороны от нее были тихими и безлюдными, омытыми мирным светом луны.

– Я серьезно, Смит, – произнес Питерсон. – Я знаю тебя как сдержанного человека. Что вообще могло тебя напугать?

– Сейчас скажу. Но куда же она подевалась? А, вот! Смотри, смотри! Видишь изгиб дороги прямо перед твоими воротами?

– Да, вижу; не нужно так сдавливать мне руку. Я видел, как кто-то прошел. Сказал бы, что человек. Судя по всему, довольно худой. И высокий, очень высокий. Но что с ним такое? И с тобой? Ты все еще трясешься как осиновый лист.

– Я едва ускользнул из когтей дьявола, вот и все. Но идем к тебе в кабинет, и я расскажу тебе обо всем.

Так он и сделал. В веселом свете лампы, за бокалом вина и глядя в румяное лицо своего дородного друга, Смит по порядку изложил тому все события, большие и маленькие, выстраивавшиеся в безупречную цепочку, начиная с того самого вечера, когда Беллингем упал в обморок перед саркофагом мумии, и заканчивая ужасом, пережитым им часом ранее.

– Вот, – произнес он в завершение. – Так и обстоит это черное дело. Это чудовищно и немыслимо, но это правда.

Какое-то время доктор Пламптри Питерсон сидел в тишине с чрезвычайно озадаченным выражением на лице.

– За всю жизнь не слышал ничего подобного! – сказал он наконец. – Ты изложил мне факты. Теперь изложи свои выводы.

– Ты можешь сделать их сам.

– Но мне бы хотелось услышать твои. Ты уже успел все обдумать, а я – нет.

– Ну, должно быть, я был слегка пространен в том, что касается деталей, однако основной смысл, полагаю, вполне ясен. Этот Беллингем, с его востоковедением, узнал какой-то адский секрет, с помощью которого мумия – возможно, только эта конкретная – может быть временно оживлена. Он занимался этой мерзостью в ту ночь, когда упал в обморок. Нет сомнений, что вид двигавшейся твари спровоцировал у него нервный срыв, пусть даже он этого и ожидал. Ты помнишь, что чуть ли не первым словом, произнесенным им, было слово «дурак» в свой собственный адрес. Ну, в дальнейшем у него нервы стали крепче, и в обморок он больше не падал. Оживлять мумию он явно способен лишь временно, поскольку я видел, что в саркофаге она столь же неподвижна, как этот стол. Полагаю, для оживления ему требуется некий сложный процесс, научившись которому он решил, что может повелевать тварью, ведь она обладает и разумом, и силой. По какой-то причине он посвятил Ли в свои дела, однако Ли, как достойный христианин, не пожелал иметь к ним никакого отношения. Они повздорили, и Ли поклялся, что расскажет своей сестре об истинной натуре Беллингема. Беллингем вознамерился остановить его, и ему это почти удалось, когда он пустил тварь по его следу. Он уже испытал ее силы на другом человеке – Нортоне, – в отношении которого он затаил обиду. Лишь по случайности на его совести не висят два убийства. Затем, когда я прижал его на этот счет, у него появились все причины убрать меня с дороги, прежде чем я поделюсь тем, что знаю, с кем-либо еще. Он решил попытаться, когда я вышел из башни, ведь ему были известны и мои привычки, и куда я направлялся. Я промчался по лезвию бритвы, Питерсон; то, что ты не обнаружил меня утром на своем пороге, – чистой воды удача. Я не из нервных, и никогда я еще не боялся смерти так, как этим вечером.

– Мой дорогой мальчик, – произнес его товарищ, – ты принимаешь все слишком близко к сердцу. Ты перенапряг нервы со своей работой и делаешь из мухи слона. Как могло нечто подобное бродить по улицам Оксфорда, пусть даже поздно вечером, и не попасться никому на глаза?

– Оно попалось. Город напуган из-за сбежавшей обезьяны, которой они считают эту тварь. Все только об этом и говорят.

– Что ж, это исключительная цепь совпадений. И все же, мой дорогой друг, ты должен признать, что у всех этих событий по отдельности может быть более естественное объяснение.

– Что?! Даже у моего сегодняшнего приключения?

– Разумеется. Ты вышел из своей башни с расстроенными нервами, думая лишь об этой твоей теории. Какой-то тощий голодный бродяга поволокся следом и, увидев, что ты побежал, осмелел достаточно, чтобы погнаться за тобой. Остальное сделали твои страхи и воображение.

– Не сделали, Питерсон, не сделали.

– А что до того, что ты нашел саркофаг пустым, а затем, спустя несколько мгновений, с мумией… Сам понимаешь, лампа едва светила, а у тебя не было причин особенно приглядываться к саркофагу. Вполне возможно, что в первый раз ты просто не разглядел тварь.

– Нет, нет, тут никаких сомнений быть не может.

– Ли мог сам свалиться в реку, а на Нортона мог напасть душитель. Разумеется, ты рвешь и мечешь насчет Беллингема; однако, окажись ты перед судьей, он просто рассмеялся бы тебе в лицо.

– Знаю, что рассмеялся бы. Именно поэтому я намереваюсь взять дело в свои руки.

– Что?

– Да, я чувствую ответственность перед обществом; к тому же я должен сделать это ради собственной безопасности – в противном случае мне придется позволить этой твари изгнать себя из колледжа, а это было бы несколько малодушно. Я уже в целом решил, как поступлю. Прежде всего, могу я на час одолжить твои бумагу и перья?

– Разумеется. Все, что тебе нужно, на боковом столике.

Положив перед собой лист бумаги, Аберкромби Смит сначала час, а потом и еще один быстро что-то писал. Страница за страницей откладывалась в сторону, пока друг Смита сидел, откинувшись в кресле и глядя на него с терпеливым любопытством. Наконец, издав возглас удовлетворения, студент-медик вскочил на ноги, сложил бумаги по порядку и опустил последнюю из них на стол Питерсона.

– Будь добр, подпиши как свидетель, – сказал он.

– Свидетель? Чего?