– Вероника? – Я легонько трогаю ее за плечо, и она вздрагивает.

– Что случилось? – Она смотрит на меня, ничего не понимая спросонья.

– Просто вы слегка задремали. Мы беседовали, я брала у вас интервью.

– Да, я помню. – Она недовольно тянется к стакану, отпивает пару глотков и отставляет стакан в сторону. – Он все еще снится мне по ночам, я не знаю почему. Может быть, из-за жары. В то лето тоже было очень жарко. И еще нам надоедали пчелы, они были везде. В этом году я не видела ни одной пчелы. Вообще никаких насекомых. Цветы не успевают носа из канавы показать, как коммунальщики их скашивают. Им невдомек, что цветы должны дать семена, а иначе они не будут размножаться. А если насекомым негде питаться, как им выжить? Вы лучше бы об этом написали!

Вероника смотрит на меня с возмущением.

– Согласна, это важная тема, – замечаю я.

– Просто народ не о том думает, вот в чем проблема.

Она сердито мотает головой.

– Что вам снится? – интересуюсь я. – Вы сказали, вам снится он.

– Странные вещи застревают в человеческой памяти. Я могла подолгу смотреть на его руки и думать: «Господи, как они красивы». А когда мы лежали на берегу, ему могло взбрести в голову засыпать мои ноги песком. Очень важно, какие у мужчины руки. Они о многом могут рассказать.

Я начинаю благодарно записывать. Побольше подобных цитат, и к вечеру статья будет готова.

– Некоторые полагают, будто влюбляешься, когда замечаешь в человеке то, чего нет в тебе, а другие говорят, что способны полюбить только себе подобных. Я думаю, верно третье. Родство душ. Этого не постичь умом, здесь затронуты душа и тело. И сама себе как будто уже не принадлежишь. Все происходит на уровне химии. Или музыки. Уж что-что, а вкус к музыке у него был. Он возил с собой патефон и пластинки.

– Когда вы вместе путешествовали?

– Когда он путешествовал, да. Я говорила, что он однажды нарисовал меня?

– Нет.

– Хотите посмотреть?

– С удовольствием.

С трудом поднявшись, Вероника подходит к темному бюро. Из верхнего ящика она достает папку из картона под мрамор, снимает с уголка пожелтевшую резинку и медленно раскрывает.

– Я не хочу выставлять ее, потому что краски блекнут от солнечных лучей. Это акварель, понимаете? Я считаю, ее лучше хранить в ящике.

Вероника осторожно протягивает мне рисунок. На нем изображена девушка, сидящая на подоконнике. Лицо повернуто в полупрофиль, и ладонь затеняет глаза, будто она пытается рассмотреть что-то за окном. На ней синее платье с вырезом каре и широкой юбкой в складку. Свет в рисунке дышит летней жарой.

– Как красиво, – восхищаюсь я. – Он много времени посвящал рисованию?

– Ну конечно. Он же был художником. – Вероника смотрит на меня с удивлением.

– Я думала, он работал в отеле?

– Кто?

– Ваш супруг, Уно.

– Зачем вы вмешиваете сюда Уно? – Вероника озадаченно морщит лоб.

– Я думала, вы о нем говорите, – отвечаю я. – А о ком вы тогда говорите?

– О Бу, естественно. – Вероника забирает у меня рисунок, кладет его обратно в папку и резким движением закрывает бюро. Два красных пятна вспыхивают на ее щеках.

– Просто я думала… – беспомощно лепечу я. – А кто это – Бу?

– Бу Бикс. Он был студентом Художественной школы «Валанд» в Гётеборге и жил у нас летом в пансионате. Стипендию выиграл. – С этими словами Вероника возвращается к столу.

– Это о нем вы писали в журнал? – уточняю я. – Предмет вашей девичьей любви?

Она кивает в ответ.

– Вы упомянули, что расстались с ним при драматичных обстоятельствах, – говорю я. – Могу ли я спросить вас, что это были за обстоятельства?

Я знаю, что это совершенно не касается статьи, но просто не могу удержаться, чтобы не спросить.

Несколько секунд Вероника молча смотрит на меня.

– Мы бежали вместе.

– Бежали? Но куда?

Она наклоняется вперед, чтобы спросить:

– Значит, в каком издании вы работаете, напомните мне, пожалуйста?

– В журнале «Женщина». Я – журналист.

– Я в курсе, меня интересовало только издание, для которого вы пишете. И статья будет обо мне?

– О вас и Уно. О том, как сохранить любовь на протяжении шести десятилетий.

– То есть Бу тут ни при чем?

– Нет, – признаю я.

– Так, может, будем придерживаться обозначенной темы? – Вероника отклоняется назад и начинает постукивать пальцами по столу. – Вам придется извинить меня, но я очень плохо спала этой ночью. Признаюсь, мне нужно прилечь отдохнуть. Я плохо переношу жару. Вы не могли бы прийти завтра утром?

– Да, конечно, – разочарованно откликаюсь я. – Во сколько вам будет удобно?

– Приходите к одиннадцати, к этому времени я уже успею спокойно позавтракать. Я же жаворонок.

– Меня тоже в одиннадцать устроит, – отвечаю я.

– Выход сами найдете?

Киваю в ответ, убирая в сумку блокнот.

Франси была необычной девушкой – ее отличало высокое мнение о себе. Но это еще не все. Веронике никогда не встречались девушки, столь же твердо уверенные в своих навыках и способностях. Конечно, Франси пятью годами старше – ей уже двадцать два, – но казалось, их разделяет целая жизнь. В двадцать два года человек уже совсем не тот, что в семнадцать.

Обычно девушки сближаются на почве обсуждения своих неудач и самокритики. Всегда можно было заслужить симпатию, жалуясь на свой дряблый живот, толстые бедра, прыщавую кожу, слишком маленькую или, напротив, слишком большую грудь, кривые зубы, широкую или тонкую кость, странно выросший ноготь.

Дальше – больше. Переругиваться можно было до бесконечности: «Да ты вовсе не толстая! Да нет же, конечно, толстая! У тебя волосы намного красивее моих. Вот бы мне такой рот, как у тебя. А мне бы – твою фигуру». Веронике все это наскучило. Если не обсуждали внешность, то говорили о мальчиках. Кто в кого влюблен? Кто что сказал? И что он на самом деле имел в виду? Мальчиков нужно было понимать и заботиться о них. А еще – держать их на расстоянии. В мучительном ожидании. И лишних надежд вселять нельзя. Решить такое уравнение было невозможно.

Девушки редко находили общий язык за пределами этих двух тем. Может быть, потому Веронику и восхищала Франси, которая, забыв о себе, могла с энтузиазмом рассуждать о таких вещах, как театр, музыка или фильмы. Ирония заключалась в том, что, когда Франси обо всем этом говорила, она выглядела намного привлекательнее, чем когда специально прихорашивалась. Она разгоряченно жестикулировала. Глаза горели. Мелкие капельки пота проступали на верхней губе. Франси будто открывала дверь в комнату без потолка, где воздух можно и нужно было вдыхать полной грудью.

– Что такое свобода? – спросила кузина, когда они лежали в своей любимой пещерке на берегу, наблюдая, как отдыхающие собирают вещи, чтобы покинуть пляж до следующего утра. – Свободен тот, кто оставил упорные поиски счастья!

Франси с триумфом смотрела на Веронику. На коленях у нее лежала книга по индийской йоге, привезенная из Копенгагена. Она одолжила ее почитать у парня, который, по ее собственному утверждению, был мыслителем. У мыслителей есть чему поучиться, но их не нужно все время принимать всерьез. Иногда Франси зачитывала избранные изречения, делая вид, что додумалась до них сама.

– Каждый привык считать себя свободным, хотя в действительности живет так, как от него ожидают другие.

Она раздраженно отмахнулась от мухи и вздохнула:

– Я вот, например, хочу уехать за границу, изучать иностранный язык и слушать новую музыку. А то, представь себе, стоишь ты у плиты, дышишь чадом и мешаешь похлебку, и такое однообразие – год за годом, пока не подрастут дети и ты вновь не останешься в одиночестве. Да нет, забудь об этом!

В подтверждение своих слов Франси пару раз громко фыркнула и продолжила:

– Никогда не знаешь, где могут скрываться родственные души. Они могут быть где угодно. Надо только внимательно смотреть. Вот, может быть, он!