– Никуда я не поехал сегодня… Ну, хоть расстреляй меня. Куда я такой в обласок?!
– А я еще утром подумал, – вставил Ножовкин.
– Вот именно… Сегодня я опять не рыбак… Жалко, рыба подохнет. – Он подступил к матери и вдруг зашептал, словно боясь, что его кто-то может услышать. – Налей нам с Серёгой по семь капель. Мы же с ним так долго не виделись. Серёж, сколько мы с тобой не виделись?!
– Больше двадцати…
– Вот видишь! – Он с голосом выдохнул. – Какой у тебя сын! Помнит, а я забыл. Всё начисто позабыл… Налей нам, а…
Мать придвинула гостю стул:
– Садись, Михалыч.
А сама, нагнувшись, стала шарить рукой между шкафом и холодильником.
– Хорошая ты женщина, Анна Егоровна…
Карась, сидя, закинул ногу на ногу и сцепил на колене пальцы.
– Как живешь, Саня? – спросил Ножовкин.
– Колочусь потихоньку, как рак на мели. Пацаны подросли. Младший с нами не живет – уехал в Красноярск. Учится в военном училище. С ним всё нормально, а старший с нами – не могу укатать…
Он повернулся лицом к хозяйке:
– Ну что, Анна Егоровна, есть надежда?
– Не найду, однако, – бормотала та, продолжая шарить теперь за шкафом.
– Может, тебе помочь?
– Сама найду! – проговорила она строго. – Хозяйка да не найдет! Было бы чего искать. Думаю, мы вчера последнюю выпили…
– Ну, вы даете, – обиделся Карась. – Куда в вас только полезло…
– Нету, Саня…
– Ты еще поищи. Не могу, голова трещит. Ну к кому я теперь пойду… Сама знаешь: в долг никто не верит.
– Вот те лопни глаза у пня!
– Куда пойти теперь… – устало бормотал Карасев.
Мать прекратила поиски и встала перед ним, глядя в лицо.
– А ты ведь давно пьешь, Михалыч, – заметила она однозначно. – С Марьей оба вы…
– Вторую неделю…
– А говоришь – на рыбалку собрался. Какая вам рыбалка! Какие удочки!
– Удочками не рыбачим…
– Ну, сетками!
– Егоровна…
– Сидите пока. – Мать облокотилась о комод, переводя дыхание. – Куда я кошелек-то засунула…
Накинув плюшевую жакетку, она ушла в магазин и вскоре вернулась.
– Ты это вот что, Михалыч, – она остановилась перед соседом, – ванну обещал, а сам не даешь!
– Кто не дает?!
– Вот и давай! Прямо сейчас, пока не совсем еще! Чтоб сейчас же она была здесь!
– Где?
– А вот перед этими окнами! – ответила мать, впиваясь глазами Карасю в лицо.
– Айда, Ножовкин! – Карась поднялся со стула, дрожа и захлебываясь от нетерпения. – Сейчас перетащим под окна. Сюда, что ли?
Он показал пальцем в окно.
– Сюда.
– Ну, тогда пошли быстрее.
На улице они увидели Прибавкина, кликнули с собой и втроем пошли на половину Карася – в просторный двор. Во дворе им попался сын Карасевых – того тоже привлекли к работе.
На огороде они оторвала от земли ванну и, сгибаясь под тяжестью, потащили в палисадник к Ножовкиных. Емкость обросла бетонной шубой, тянула книзу.
– Всего и делов-то! – пыхтел Карась. – Каких-то пять секунд…
Мать встретила их у ворот. Вот и слава богу, будет в чем месить.
– А гравий – вон он. – Карась ткнул ладонью Ножовкину в плечо. – Видишь кучу у моих ворот? Бери хоть весь. Это остатки. Мне он теперь не нужен. Я всё забетонировал, что надо было. Знаешь, сколько он стоит?
Ножовкин не знал.
– Я тоже сейчас не знаю. Но много, – говорил Карась, поднимаясь в квартиру.
Мать уже накрывала на стол.
Пригладив косматую голову, Карась тут же нырнул к столу.
– Давай, выпьем, а то трубы горят, – гудел он треснутым голосом. – Егоровна, извини ради бога.
– Ничего. Вы друзья, в школе вместе учились…
– Со средним… – уточнил Ножовкин.
Карась поднял рюмку:
– Выпьем за встречу и за наше здоровье. Нет, лучше за здоровье наших матерей – отцов у нас нет, так выпьем за мамок!
Он зажмурил один глаз, поднес к губам рюмку и, запрокидывая голову, стал тихонько цедить водку сквозь зубы. Когда рюмка оказалась на столе, второй глаз отворился.
– Интересно ты пьешь, – удивился Ножовкин.
– Пока глаз не зажмурю – не выпью. Не могу обоими смотреть на нее, проклятую…
Он хихикнул и тут же икнул.
Ножовкин вставил меж губ рюмочное стекло и резким движением, запрокинув голову, в два глотка выпил содержимое. У него тоже был свой способ расправы с напитком.
Стали закусывать. Ножовкин ел свежие помидоры, огурчики. Карась между тем сразу как будто бы сник, губы у него потянуло книзу. Отломив кусочек хлеба, он понюхал его и вернул на край стола, словно это был не хлеб, а что-то несъедобное.
– Закусывай, Санька!– строжилась мать. – Тебя же опять развезет!
Тот мотнул головой:
– Я ем, ем. Не беспокойся…
– Вижу, как ты ешь!
– Я всегда так ем…
Губы у Карася распластались в пьяной улыбке.
– Мне бы робу и сапоги, – вспомнил Ножовкин.
– Это будет, сейчас…
Карась поднялся, двинул плечами, точно проверяя невидимые крылья, и скрылся за дверью.
Вскоре он вновь стоял на кухне, держа за голенища резиновые сапоги. В другой руке оказалась спецовка.
– Какой размер носишь, Сережа?
– Сорок третий…
– Как раз твой размер. У меня сын в них работал. И куртка с брюками. Но ты особо не торопись. Мы поможем… Нас двое мужиков, а ты один.
Опустив сапоги и спецовку на пол, Карась присел к столу.
– Мама, а ты что с нами не выпьешь? – спросил Ножовкин.
– Голова что-то шумит – видать, от обогревателя. Хоть бы отопление дали скорей.
Карась чмокнул губами:
– Скоро дадут… ремонт у них. Ох, Егоровна, полегчало как сразу…
– Закусывай!
Ножовкин наполнил рюмки, выпили, закусили. Карась стал расспрашивать Ножовкина – кем работаешь? Прокурором?
– Я в милиции был… Теперь на пенсии по выслуге лет.
– И работаешь?
– Адвокатом…
– Короче, в суде. Нам всё равно – прокурор ты или судья. Я этого пса, который у тебя там живет… – он покосился в сторону умывальника, – сразу предупредил, когда скандал у вас вышел. У нее, говорю, сын прокурором работает…
– Адвокатом…
– Не вижу разницы. В суде… Он, говорю, тебя приедет и размажет по стенке. Ты его, говорю, пока что не знаешь…
Карась принялся было мастерить цигарку, Ножовкин предложил сигареты. Они закурили, вышли на крыльцо.
– На табак перешли, на самокрутки, – продолжал Карась. – На сигареты денег нет. Скоро самосад разводить будем с этой жизнью. Но ладно об этом. Ты этого козла… – Карась косился в сторону бродящего по огороду Прибавкина. – Если что скажет, прижми сразу. Тебя учить не надо. Ты прокурор. Сделай ему по ушам, чтоб не крякал… – Карась икнул, выпустил дым. – Если что, мы его сами прижмем…
Взор у него вдруг помутнел, и тело, как видно, совсем размякло. Вот и поговорили.
– Давай-ка я тебя домой отведу, – решил Ножовкин, пытаясь удержать вдруг потерявшее упругость тело соседа.
– Я сам, – встрепенулся тот. – Давай, Серый. Поплыл я…
Ножовкин закрыл за ним калитку и вернулся в дом. Матушка, свернувшись калачиком, лежала теперь на постели поверх одеяла.
– Проводил? – спросила она.
– Давай, говорю, доведу до дому – не хочет.
– Дойдет. Не маленький…
– Постарел…
– Я думала, вы друзья.
– Мои друзья все в деревне жили. А с этими я здесь познакомился, в школе…
– Ничё не помню…
Они замолчали. У Ножовкина не выходил из головы ремонт. Надо бы то, надо бы это. Вспомнился ремонт бабкиного двора, случившийся давным-давно – лет пятнадцать назад. Дворовая стенка вместе с крышей сдвинулась в чужой огород, а времени было в обрез. Что делать? Билеты уж куплены – ехать завтра! И бабку жалко! Но без разбора крыши не обойтись. Удалось правда обойтись без тягомотины, поскольку под дровами оставался от дяди здоровенный домкрат. В соседнем огороде Ножовкин выкопал углубление, чтобы можно было поставить в него домкрат – под углом к забору. Одним концом упёр в него брус, другую часть установил под карниз к забору. Получился треугольник. Заплот двигался к прежнему месту. Трещала крыша, щелкали старые уплотнения. Но вот винт у домкрата дошел до предела, а забор пока не вернулся в исходное положение. Ножовкин подпер его другим брусом, освободил домкрат, подложил под него чурку и продолжил крутить винт.
