Однажды полотенце должно бы истрепаться. И рюкзак должен бы продырявиться. Никто заранее не может сказать, какое из этих двух событий произойдет раньше. Потому что, как ни удивительно, ни рюкзак, ни полотенце до сих пор не проявляют серьезных признаков износа. Рюкзак носит в себе полотенце, помогая сохранить ему форму. Полотенце оберегает рюкзак от вредных соприкосновений с песком. Заботятся друг о друге как братья. И когда после возращения из очередной поездки они разносятся по разным углам в квартире хозяина – поблекшее полотенце в ящик комода, порыжевший рюкзак в темный шкаф, – они просто ждут нового часа. Ни у кого не возникает сомнений, что эти двое будут неразлучны. Их делает неразлучными общее предназначение – путешествия. Как общие интересы делают неразлучными людей… в идеале.»

Отправив этот опус на просторы интернета, я отсалютовал ноутбуку бокалом белого, и наконец-то лег спать, чтобы начать следующее утро очередным походом на пляж. Так прошло больше половины недели.

Про рицину я забыл, лишь когда решил арендовать машину и поехал исследовать остров. Так мне открылись его горы и деревеньки – нарядно-кукольные и потрепанно-колхозные одновременно, – открылась церковь Тсамбика на холме над пляжем, вкопавшаяся стенами в такой высокий утес, что мой белый «поло», взбираясь на него, покраснел от натуги и пыли. Открылись панорамы на подступах к Линдосу с медленно бредущим по дороге фотографом, нагруженным штативами-объективами, но отказавшимся от предложения его подвезти; сами развалины Линдоса, по которым группы туристов водит девушка-экскурсовод с лицом, прической и повадками античной нимфы; замки Монолитос и Критиния, настойчиво продуваемые ветрами со всех сторон и не оставляющие шанса спуститься с их башен без ярко-красного загара.

И конечно пляжи. Если вы привыкли, что пляж – это просто полоса песка вдоль берега с грядками шезлонгов и полотенец, вам надо на Прассониси. Тут-то шаблон и сломается. Огромный треугольник песка, которым заканчивается Родос на юге, выпирает в море на добрый километр и продувается сильнейшим ветром, который так любят кайтеры и виндсерферы. Их парусами покрыто здесь небо и завален песок. Спортсмены перетаскивают их с одной стороны пляжа на другую, что само по себе нехилый бодибилдинг. А простые смертные не рискуют отплывать дальше чем на двадцать метров от берега, потому что кайты режут волны стремительно и непредсказуемо, а сами волны круты и холодны.

Наслаждаясь первыми струями прохладного воздуха из кондиционера в машине, которые так приятно расслабляли натянутую от соли и солнца кожу, я чуть не врезался в девушку. Она так настойчиво голосовала на выезде с парковки, что уперлась руками мне в капот.

– Ты же подбросишь меня с пляжа? Тут недалеко, плиииз! По глазам сразу поняла, что подбросишь! – затараторила она, всунув голову в окно машины.

Блондинка из Польши, так и не назвавшая своего имени, была инструктором по виндсерфингу и жила в соседней деревне вместе с сотней других серферов и кайтеров. Они устроили тут свой лагерь.

– Нормальный русский, нормальный русский! – кричала она, тыча в меня пальцем, когда машина поравнялась с группой ее… студентов? Подопечных? Как их назвать, этих новых бородатых хиппи с огромными кайтерскими кофрами, бредущих по деревне к своим бунгало? С чего она провозглашала, что я нормальный русский, после того как оттопырила руками футболку и подставила грудь соплам кондиционера, я так и не понял. Высадил трескушку перед воротами, хотя она уверяла, что знает тут все вкусные ресторанчики.

А вот воспользоваться ее наводкой стоило. Указанный ресторан, вдобавок к тому, что предлагал маринованности и варенья собственного приготовления в баночках на вынос, еще и имел собственный музей деревенского быта – с плугами и вилами, сарафанами и рушниками, амбарными книгами и всякими лодочными веслами-якорями. А из каждого закопченного окошка, – чего уж про веранду говорить, – горы и крыши, горы и крыши. И небо, и земля, и много вкусного вокруг.

А на обратной дороге были доты. Нормальные такие бетонные пулеметные доты на западном берегу. Видимо, со времен второй мировой. Таращатся пустыми амбразурами на море и галечный пляж вдоль дачных участков – совсем как в СНТ в России, – с фанерными домиками и теплицами для огурцов. На пляже никто не купался. Разве что я. Лежал на воде и смотрел, как один за одним самолеты взлетали прямо надо мной из аэропорта, – смотрел, как они убирают шасси, будто прячут лапки в пушистых животиках, и читал надписи на крыльях и брюхах.

Планомерное исследование острова на машине заняло два дня, – последних из той недели, что я жил на вилле в Фалираки. Машину забрали прямо с виллы. Приехавший за ней парень из конторы говорил по-русски и поблагодарил за аккуратное вождение. На следующее утро я привычно собрал рюкзак, закрыл дверь, оставил ключ, как и было оговорено с Анн-Софи, под цветочным горшком. Сорвал гроздь винограда в саду и, отрывая чернильные ягоды, зашагал к автобусной остановке.

3

.

Я покинул Фалираки без особого сожаления. Перед тем как сесть в автобус, только оглянулся по сторонам, чтобы отложить в памяти картинку места, в которое, как думал, уже вряд ли вернусь. Теперь предстояла неделя в старом городе. По плану, составленному еще дома, я собирался не торопясь осматривать «старые камни» Родоса, ходить на городские пляжи, ужинать в тавернах, и гулять по набережным в порту.

Автобус доехал до той же главной станции, где у меня была пересадка в первый день после прилета. Разноцветный базарчик торчащими тут и там стендами и стоечками так же празднично предлагал сувениры и пляжные шмотки, киоски мороженого и пекарни обещали вкусные сочные перерывы тем, кто устал шагать под солнцепеком. Через дорогу начинался порт с лесом качающихся мачт, а на дальнем молу торчали башни трех ветряных мельниц, которые, как я узнал позже, украшают многие сувенирные открытки Родоса. Теперь надо было войти в старый город – Олд-таун, – древние крепостные стены которого, полускрытые от глаз зеленью небольшого сквера, замыкали пространство площади перед портом и рынком. Мой первый вход в Олд-таун состоялся через ворота Элефтерии4.

С рюкзаком за плечами, в летних джинсах и поло я пробирался мимо групп туристов, сновавших среди сувенирных, ювелирных, художественных, обувных и одежных лавок, пекарен, таверн, ресторанов старого города. Над всеми нами возвышалась многовековая кладка каменных стен, безразличная к жаре, а в арках и проулках пестрели рекламные вывески и музейные проспекты. Без особой шустроты слонялись мальчишки с гармошками и маленькими гитарами, на бордюрах, ступенях и мусорных баках дремали в затененных уголках сытые кошки. Булыжники мостовой при каждом шаге массировали ступни сквозь мягкие резиновые подошвы, рюкзак тянул назад, заставляя клониться вперед. Должно быть, так же чувствовали себя путники, прибывавшие столетия назад в город Родос, заканчивая здесь свои долгие путешествия, – так же они проходили внутрь гигантской крепости под этими арками городских ворот, вдоль этих вьющихся улиц, по этим пятачкам площадей. Здесь, внутри, им надо было еще умудриться не заблудиться и добраться до постоялого двора, что предстояло и мне. Но тут разница уже была существенной: у них был только язык, чтобы спросить дорогу, у меня же был смартфон с джи-пи-эсом. Он вывел меня через весь город прямиком на южную окраину, на такую же мощеную булыжником улицу, с одной стороны которой тянулась крепостная стена, отделявшая старые камни от новых кварталов. С другой стороны улицы – нагромождение домов, домишек, живописных развалюх разной высоты, старины и сохранности. Кое-где над стенами торчали обломанные стропила, где-то виднелись кондиционеры и добротные оконные рамы, сушилась одежда, сохла трава на обочине. Табличек на дверях почти не было, так что поиски нужного дома затянулись. Даже когда я нашел тот самый адрес и оказался перед крепкими красными воротами в высокой оштукатуренной ограде, все равно нажимал кнопку звонка с сомнением. Но буквально через пару секунд по ту сторону послышались шаги, и значит, здесь ждали визитеров. Дверь отворила белокурая женщина чуть более чем средних лет в свободном пестром сарафане. Ее черты были отчетливо негреческими, лицо несло сияющую улыбку. По такой улыбке невозможно определить, ждала она больше гостя или клиента. Но окажись я хоть тем, хоть другим, стало ясно, что нужная дверь найдена. Улыбнувшись пошире, я воскликнул: