Статуя горгульи в свете развернувшихся событий кажется очень подходящим убежищем и, развернувшись, я изо всех сил бегу к застывшему каменному изваянию. Мимо свистит какое-то заклинание и левый бок обдает жаром. Спасает неизвестная защита — на мгновение засветившись серым светом, она тут же покрывается сетью мелких трещинок.

Сзади раздается рычание и сильный удар, но я уже не оборачиваюсь — и, забежав под защиту расправленных крыльев, прижимаюсь к боку чудовища, пытаясь отдышаться. И, лишь восстановив дыхание, выглядываю из-за статуи.

Инквизиторы застыли друг напротив друга и их волосы трепет взявшийся будто из ниоткуда ветер. Горячий — я чувствую это, когда очередной порыв бьет меня в лицо. Узел на затылке, кажется, не способны сдержать уже никакие шпильки — и я лишь морщусь, чувствуя тяжелый вес освободившейся косы. Звездное небо на мгновение вспыхивает всеми цветами радуги, а затем начинает закручиваться по центру в гигантскую воронку. Это зрелище и пугает, и завораживает — и, не смея оторвать взгляд от безумия, творящегося наверху, я почти пропускаю фразу Вальтца.

— Ну вот и все.

Лавджой стоит, опустив руки и плечи его расслаблены. И в другое время я бы купилась на эту превосходную актерскую игру… если бы не наш разговор.

Нет, все-таки рановато я спряталась. А значит, придется вернуться.

— Мистер Лавджой, — я все таки выхожу из-за статуи, стараясь не обращать внимания на безумный взгляд Максвелла. Инквизитор, кажется, в ярости — но не произносит ни слова, за что заслуживает мою негласную благодарность.

— Мисс Локуэл? — Вальтц так и не поворачивает головы.

И я решаюсь.

— Я видела папки у вас на столе. Личные дела вашей супруги и некоторых инквизиторов…

Он все-таки смотрит на меня. Но это уже неважно — куда более важным мне кажется необходимость дать Риндану хоть какую-то информацию о происходящем.

Пусть даже и таким способом.

— По передатчику вы сообщили, что слишком долго готовились. К чему?

Кажется, я затронула запретную тему. На лице инквизитора проступает злость — ненадолго, всего на мгновение, сменяясь непроницаемой маской, но этого хватает, чтобы внутри всколыхнулась волна первобытного, животного страха.

— Мейделин, назад, — раздается тихий, на грани шепота приказ. Но ноги меня уже не слушают — я будто врастаю в холодный камень пола, понимая, что сейчас, кажется, начнется необъяснимое.

И не ошибаюсь.

Мир будто взрывается мириадами искр и, отшатнувшись, я падаю на пол, больно ударившись о какой-то выступ. Но обращать внимания на подобные мелочи нет времени — я заползаю под укрытие когтистых каменных лап и лишь оттуда решаю обозреть открывшуюся мне картину.

Одной из стен зала больше нет — вместо нее я обнаруживаю искрящуюся арку портала, через которую проглядывает разгорающийся в небе закат. Мне хватает лишь одного взгляда сквозь подрагивающую мутную дымку, чтобы понять, куда он ведет.

— Я понял, что тебе нужно, — холодный голос Максвелла разрезает тишину, как горячий нож — масло, — думаешь, выстроив портал на пустоши, сможешь на что-то повлиять?

— Однозначно.

— И чем тебе кардинал не угодил?

Риндан говорит спокойно, размеренно и, кажется, даже с выражением. Но я не тороплюсь обманываться — сквозь его дружелюбное выражение лица проступает ещё одно. Оскал, маска — как не назови, а сути все равно не передаст.

— Я догадывался, — продолжает инквизитор, — только контекста так и не смог понять. Зачем?

Но Лавджой не торопится отвечать — криво ухмыльнувшись, он переводит глаза на меня и под этим цепким, лапким взглядом я вдруг понимаю, чего мне так не хватало в своих умозаключениях.

Цели.

— А ведь это не из-за ревности. Верно, мистер Лавджой?

Я не уверена в том, о чем говорю — лишь руководствуюсь невнятными догадками-полунамеками. Не станет человек, достигший таких высот, рушить все из-за ревности.

Точнее, только из-за неё.

По щеке уже давно пролегла горячая струйка и только теперь я вытираю её ладонью. Так и есть — кровь. Судя по глухой боли, у меня рассечена бровь — но стоит ли думать об этом сейчас?

— Я понимаю, вам выгодно прикрыть все изменами вашей супруги. И, возможно, я бы поверила в вашу благородную ярость по поводу распавшейся семьи, но…

Ноздри Вальтца раздуваются и, кажется, инквизитор едва сдерживается, чтобы не броситься на меня. Но я продолжаю:

— Вы слишком затянули. Ваши коллеги не настолько провинились, чтобы разрабатывать ради них такую операцию. Понимаю, месть — это блюдо, которое подают холодным. Но в вашем случае оно уже покрылось корочкой льда.

Я все-таки позволяю себе улыбку — короткую, испуганную и наверняка косую. Как точку в своей речи.

— Я, кажется, понял… — медленно изрекает Риндан и я вздрагиваю, настолько нервно это звучит в рваной, застывшей тишине зала, — ты ведь всегда входил в комиссию расследования взрывов. И на севере, и в столице… — он, будто забывшись, проводит рукой по лицу, откидывая спутанные пряди, — мне всего лишь стоило поставить другие вводные.

— Уже не поставишь, — качает головой Вальтц, — слишком многое стоит на кону, чтобы я позволил перейти мне дорогу.

Но Максвелл улыбается — иронично и слегка грустно — и смотрит на меня. И я тону в этом щемящем чувстве боли, замешанной на какой-то скрытой досаде и злости.

— Риндан…

И, кажется, только сейчас, в этом проклятом старом хранилище, под псевдозведным небом и перед открытой воронкой огромного портала я понимаю, что не готова в одночасье потерять так недавно приобретенный смысл жизни.

— Назад, — тихо командует Максвелл, поднимая руки.

Но я качаю головой и все-таки делаю шаг.

Пытаюсь сделать.

Упругий горячий ветер бьет меня в грудь. Он, словно змея, закручивается вокруг тела и отрывает от пола. Перед глазами проносится зал и меня ощутимо, но мягко впечатывает в противоположную стену. Я сползаю по холодному полу рядом с угасающим факелом, глядя, как кружат друг напротив друга два инквизитора. Два хищника.

Два человека, у каждого из которых своя правда.

Первым наносит удар Лавджой и я закрываю рот руками, чтобы не выдать свой испуг криком. Огромный яркий шар летит прямо в Риндана, а тот, кажется, не собирается ничего предпринимать — лишь стоит и смотрит в лицо своей неминуемой смерти.

И лишь в последний миг, когда я уже готова зайтись в неминуемом вое, делает крошечный шаг влево, пропуская смертоносный шар мимо себя.

— У тебя всегда были проблемы с точностью, — комментирует он, поднимая руку.

Его заклинание меньше и тусклее. Серая клякса, сорвавшаяся с пальцев инквизитора, в полете расправляется в тончайшую серебристую сеть, накрывшую Вальтца. Яркая вспышка сработавшего заклинания ослепляет, но закрываю глаза я лишь на миг, чувствуя, как по щекам текут слезы.

Черт, как это невовремя!

Когда я вновь смотрю на инквизиторов, то не вижу ровным счетом ничего — мир заволакивает едким туманом. Слыша лишь сильные удары, от которых сотрясается пол, я пытаюсь подняться на ноги. Тщетно — очередной удар и просвистевший совсем рядом с моей головой огненный сгусток заставляет упасть обратно на четвереньки. Ещё одно заклинание пролетает прямо надо мной, с громким чавканьем впитываясь в стену и покрывая ту сетью морщин. Думать о том, что это значит, времени нет и я, стиснув зубы, бросаюсь вперед, слыша, как за моей спиной обрушивается древний камень.

А потом приходят они. Эмоции.

Их так много, что первое мгновение я захлебываюсь в водовороте чужих чувств, захлестнувших меня. Боль, отчаяние, какая-то застарелая, пронзительная надежда, ненависть, ещё боль… Это все течет из темнеющего провала стены, заполняя зал и заставляя водоворот наверху двигаться быстрее. Я стискиваю зубы, ощущая, как ногтями царапаю каменные плиты пола и, с нечеловеческим усилием открыв глаза, смотрю в темноту потолка, рассеиваемую всполохами искр. Как там говорил Вальтц, “Иерихон”? Сколько же лет ему понадобилось, чтобы собрать это дикое, невозможное оружие, способное разом погубить сотни жизней?