– А я думаю, что так зябко, – пожаловался Алоиз Лемман, растирая плечи сухими ладонями, – молодежь, сбегайте кто-нибудь?

– Я зайду, – сказал Лео, вставая, – мне по дороге. Все равно выходить.

– Если не проснется, пьянчуга, водой его облей! – напутствовала посудомойка.

Географичка засуетилась, выбираясь из-за стола.

– Миленький, обожди, я Конраду ужин соберу. А то ж пропадет его порция! Погоди минуточку!

Она убежала на кухню – низенькая подвижная женщина, похожая на оживший чурбачок в седых кудряшках. Как ее бишь… Эмилия Ковач.

Лео поднялся в учительскую за пальто, а когда спустился на первый этаж и шел мимо столовой, Ковач догнала его и вручила поднос с миской и стаканом. Лучше не придумаешь – идти по улице с подносом, нести ужин какому-то алкоголику! Лео скрипнул зубами, но поднос взял. Требовалось налаживать связи с коллективом. Буду миленьким и покладистым.

Географичка открыла и придержала ему дверь, Лео вышел на крыльцо.

– И скажи Конраду, что я свой талон на него потратила! – крикнула она Лео в спину, – Пусть отдаст завтра. И посуду пусть вернет!

Лео обогнул здание школы. Осторожно ступая, чтобы не поскользнуться на раскисших листьях, пересек двор. По правую руку над спортивной площадкой горел фонарь и впереди светились окна интерната, но у стены, под кустами было темно, хоть глаз выколи.

Он привычно подавил желание щелкнуть пальцами, чтобы вызвать огонек сцинтиллы. Нельзя. Даже если рядом никого нет, и никто не видит. Школа второй ступени изнутри и снаружи утыкана детекторами раза в два гуще, чем любое другое здание.

Можно, конечно, перераспределить избыток канденция, питающий фоновую удачу, и настроить ночное видение, но Лео сдержался.

Без дистингера избыток вычислить невозможно, однако не стоит вообще оперировать магией. Беласко так и сказал: “Нашего брата ловят на действиях импульсивных, рефлекторных. Вот контролируешь ты себя, никакой магии, воду в чашке не кипятишь. Разжигаешь плиту, ставишь чайник. Налил кипятку, махнул неловко рукой и сшиб чашку со стола – что ты будешь делать? Девяносто восемь из ста, ты рефлекторно подхватишь ее пульвинаром. А простец в лучшем случае отскочит подальше от кипятка, чтоб не обжечься. Тоже рефлекторно. Чтобы тебя не выдали такие спонтанные действия, перестань вообще пользоваться магией, даже будучи уверен, что детекторов вокруг нет. Гарантия не стопроцентная, но все-таки сколько-то очков она тебе даст”.

Лео поднялся на пару ступенек к обшитой ржавым железным листом двери в стене, постучал. Подергал ручку, снова постучал. Тишина. Ну, конечно, дверь заперта, а ключ, скорее всего, у директора – Дедуля разгильдяй тот еще. Похоже, этой дверью давно не пользовались, вон как ручка грязью заросла.

Пришлось идти обратно, к воротам. Сторож отпер калитку, и Лео, балансируя подносом, выбрался на улицу.

Тускло горели фонари на растяжках – над воротами и у поворота в переулок – их окружали рыжеватые кольца сияния, хорошо видимые в перенасыщенном влагой воздухе. От дыхания шел пар. Запоздавшие пешеходы спешили в сторону трамвайной остановки, час пик давно закончился.

Школу окружали по большей части конторы, казармы, мастерские и магазинчики. Дальше, за дугой нового бульвара, начинался фабричный район. Когда-то он был самой окраиной Венеты, а теперь, когда центр переместился на несколько десятков километров южнее, стал окраиной Артемизии – только с другой стороны.

Лео свернул с Лавровой улицы в Караульный переулок. Длинное здание школьной прачечной и примыкавшая к ней котельная имели отдельные выходы прямо на улицу: прачечная обслуживала не только школу. Лео споткнулся об деревянный щит, прикрывающий люк в угольный подвал, едва не вывернул на землю содержимое подноса. Помянул тоху и боху, прикусил язык и старательно чертыхнулся по-простецки.

Постучал в дверь котельной. Дедуля не ответил, но дверь под рукой подалась и, скрипнув, распахнулась.

– Господин Бакер! – крикнул Лео, перешагивая порог.

Дверь открывалась на лестничную площадку, с одной стороны ступеньки вели вверх, с другой – вниз, в полуподвал. И наверху и внизу было темно.

– Господин Бакер! Вы спите? Это Лео Грис, учитель истории.

Никакого ответа. Лео чертыхнулся еще раз, стукаясь подносом обо все подряд, вытащил из кармана зажигалку. Освещая себе путь дрожащим огоньком, поднялся по тесной лестнице. На следующей площадке обнаружилась всего одна дверь, а сбоку – железные перекладины вертикальной лестницы на чердак.

Лео пнул дверь ногой – руки у него были заняты – и вошел в комнату. Здесь было совсем тесно, прямо у двери стоял стол, заставленный какими-то коробками, пустыми бутылками, заваленный газетами. Лео сунул на стол поднос – и бутылки со звоном раскатились, попадали на пол. Поднял зажигалку повыше, освещая топчан под окном без занавесок, скомканное тряпье, маленькую темную цилиндрическую печку, и – в узком промежутке между столом и топчаном, на полу – вытянутые ноги в стоптанных бесформенных башмаках.

Почему-то Лео сразу, даже не попытавшись посмотреть ауру, понял, что хозяин башмаков мертв. Что он не лежит тут, мертвецки пьяный, а именно мертв. Может потому, что в комнате было неестественно тихо. И очень холодно. И к кислому запаху нестиранного тряпья и машинного масла добавлялся едва уловимый запах, неприятный, острый, раздражающий. Так пахнет уже свернувшаяся, подсохшая кровь.

Лео обошел стол, нагнулся, рассматривая мертвеца. Голова и плечи его скрывались под перекошенной доской, опрокинутым ящиком с какими-то железками и заскорузлой ветошью, осколками стекла, и перевернутой керосиновой лампой. Лео сразу отступил – не хватало еще поджечь тут все к самым нижним демонам.

Похоже Дедуля ударился о полку, и та сорвалась, прихлопнув его сверху и засыпав барахлом.

Надо вызвать полицейских. Но сперва вернуться в школу и “обрадовать” коллег.

Когда полицейские уехали, закончив все формальности и забрав тело, было уже около одиннадцати часов вечера. Несчастный случай, как и предполагал Лео – полицейский сержант сразу определил, что Дедуля был сильно пьян, потерял равновесие и ударился о полку.

Однако Лео, как нашедшего труп, не отпускали до самого конца и потребовали подписать протокол. Все это было очень неприятно и некстати, но Лео подавил острое желание потихонечку затеряться в толпе растерянных коллег и сбежать. Он, как законопослушный гражданин, делал все, что от него требовали: все рассказал, показал и подписал.

Ехать домой было поздно, трамвай уже не ходил. Можно, конечно, пройти дальше, к бульвару – там часто стояли извозчики, ожидая запоздавших пассажиров, но Лео, обладая весьма скудными средствами, решил остаться в школе. Падре охотно вошел в его положение, и они поменялись в графике дежурств с Отто Нойманном, трудовиком, и его женой Кларой, обучающей девочек кройке и шитью.

* * *

Слабенький луч артефактного фонарика едва освещал широкий темный коридор на третьем этаже. Сквозь незанавешенные высокие окна пробивался свет уличных фонарей, узкими длинными квадратами ложился на истертый кафель пола.

Лео, борясь с сонным ознобом, снова повел фонариком – тишина, пустота. Гулкие шаги отдавались под потолком, щеки горели, словно наждаком натертые – он, конечно, выпил перед началом дежурства лишний стакан чаю с крупинками сахарина, но жидкая заварка не бодрила, а заменитель сахара не придавал сил, только оставлял привкус металла во рту.

И дневных проблем хватало – ну как искать этого ребенка, маленького гражданина будущего Магистерия? Среди почти полутора сотен учеников. Если бы мага можно было легко определить, не нужны бы были Дефиниции.

Церковь учит, что у магов – простите, малефиков – свищ в душе, пробоина в высшие миры, из которой хлещет – или сочится – божественная благодать, энергия творения, истинная форма абсолюта, канденций, поток шефа, мезла – его по-разному называют. Что вместо того, чтобы двигаться положенными путями, от сефиры к сефире, постепенно реализуя свой потенциал и материализуясь в предназначенные формы, канденций попадает в плен злой воли малефиков, и те воплощают его к своей корысти во что заблагорассудится. И тем препятствуют исполнению божественного замысла и извращают его.