У нее прямая осанка и красивые руки. Ей не дашь больше, чем мне, но она на шесть лет старше. У нее несколько выдающийся вперед носогубный треугольник и несколько выступают передние зубы. Не слишком большие, но как-то сразу выделяются на лице. Еще у нее клыки – это третий по счету зуб – выдвинуты вперед. Я раньше думала, что это искусная работа ее коллеги, придавшего ее рту стилистическое единообразие с глазами. Папа сказал, нет, это от природы. В средние века ее бы сожгли на костре, это точно. Кто-то из маминых предков. Ники говорит с акцентом на шипящих, видела уже весь мир, растит сына и живет с ним одна. Не считая женщин, которые периодически живут с ней, а потом исчезают. Нет, она их не убивает, конечно. Просто расстается. Она не привязывается к людям. Про это я тоже, естественно, знаю от отца.

Ну и еще: мой папа высоко ценит ее как профессионала и человека тонкой душевной организации. Они – давние друзья.

Еще у меня есть две весьма близкие подруги Лакшми и Мадо, их тоже стоило бы описать, но…

Потом когда-нибудь. Литературный труд не для меня. Спасибо за внимание, дорогой дневник, вернусь к тебе лет через пятнадцать».

С этими словами Женька Дягилев-Аудендейк поднялась с ковра, на котором лежала в течение полуторачасовой писательской карьеры, посмотрела на часы и пошла в гости к отцу.

Наверно, читать чужие записки нехорошо, но они очень помогли в создании этой книги. Женька хотела написать ее сама, но так и не дописала, да и вряд ли она знает то, что знаю я. В подробном описании самых близких меня, как видите, нет. В истории я тоже не встречаюсь. Я автор и это мое единственное появление. Какая разница, кто я, если мне хочется просто-напросто рассказать историю, где меня нет. Просто я знаю, как всё было и если вам интересно – я начну.

Женька приходит в папин кабинет в большой клинике, чтоб поделиться «я начала писать автобиографию в Живом Журнале». Осторожно и тихо она проскальзывает в узкую щель едва приоткрытой двери. Ей всего-то и надо, что побыть с ним. В последнее время он так редко бывает свободен: научная работа, которую он возглавил в прошлом декабре, совершенно изъяла его из семьи. Женька приходит к нему в клинику, иногда вырывается между делами, чтоб только повидаться, окунуться в атмосферу тайного сообщничества. Пусть молчит, сосредоточенно листая документы и оставляя тонко отточенным карандашом замечания на полях, пусть смотрит в экран компьютера или беседует с коллегой. Ей достаточно просто побыть рядом. Мама относится к папиной занятости нормально. Очередной отпуск, как и все предыдущие, они проведут вместе – чего еще желать. Женька в этот раз поедет тоже, она решила отдохнуть в мае, чтоб им хоть раз в жизни всем вместе собраться у бабушки.

А сейчас они с папой просто побудут вдвоем, прежде чем она отправится на работу.

Но нет, не в этот раз: папа не один. Гостья не оборачивается, но Женька узнает ее со спины. Как не узнать, уже несколько дней Женька ходит сама не своя и даже завела дневник. Женька вписала туда всех близких, но Лакшми и Мадо лишь обозначила, а едва знакомой мефроу Фридман отвела полторы страницы. Женька боится мефроу Фридман. Мефроу Фридман стоматолог, и визита к ней не избежать.

Но все по порядку. Они познакомились совсем недавно.

***

Это случилось несколькими днями ранее.

В последнее время доктор Аудендейк ходил какой-то задумчивый, на вопросы отвечал мало, суховато и то и дело невпопад. Потом вдруг начинал улыбаться каким-то своим мыслям, потом хмурился, снимал очки, протирал одно стекло, надевал обратно, снимал, протирал второе и снова надевал. Рисовал на полях женские головки, отдаленно напоминающие ангелов эпохи Ренессанса – и пьяного Андре Хазеса. Наконец он понял, что все расчеты ни к чему не ведут, что в вопросах жизнеустройства он тот еще тюха, и что настала пора решительных действий. После этого он несколько раз переложил бумаги на рабочем столе, поправил галстук, отчитал себя за неуклюжесть в простых, казалось бы, жизненных вопросах, указал себе на некоего доктора Ульмана, так умело ведущего парусник своей семейной жизни – и пошел, как он мысленно выразился «на таран».

Итак, неспешно, как ему казалось, пройдясь по Регулирсграхт, он вошел в привычную дверь с табличкой «стоматолог Николь Фридман» и смущенно встал у двери.

Неловко обойдя его, миловидная пациентка в белом платье с красными горохами, выпорхнула в дверь, и доктор Аудендейк подумал, будет ли она так порхать, когда отойдет анестезия. Вероятно, не будет, или не совсем так.

– Привет! – сказала стоматолог Фридман, и доктор Аудендейк отчего-то чуть не вынырнул вслед за красными горохами, но врач велела: – Проходи!

Кабинет был залит солнцем, посреди него на вертящемся табурете сидела Ники, вся в белом, среди предметов белейшей белизны на белом фоне.

Он сказал «Знаешь, мне неловко тебя об этом просить, но, видишь ли, я волнуюсь за Женины зубы. Она панически боится стоматологов, и это не может не сказаться на состоянии ее эмали». Как видите, ничего интересного он не сказал, но доктор Фридман почувствовала себя крайне неуютно.

Она неопределенно хмыкнула и внезапно ощутила острое желание закурить. Она почти никогда не делала этого со школьных лет, но тут бы совсем не помешало. Сомнений не было: за предисловием последует просьба. Доктор Фридман взяла ручку, повертела и положила ровненько на край стола. Потом нагнулась и переложила поближе к центру. Было очевидно – визита Женьки ей не избежать. А как не хотелось, кто бы только знал!

– Я тебя прошу, Ники! Я понимаю, как тебе сложно, но ради меня. Посмотри ее рот, пожалуйста, я боюсь, там уже есть запущенные зубы. Она пять лет не была у стоматолога.

– Сколько?!

– Пять, может, даже больше…

– Она курит?

– Надеюсь, нет. Но думаю, да.

– Любит сладкое?

– Да, вся в мать… в смысле…

– Я поняла. Ну что же, – поняв, что пауза ничего не изменит, доктор Фридман почти решилась. – Если тебе это так необходимо…

– Спасибо, Ники, я пришлю ее к тебе! – доктор Аудендейк словно испугался, что она передумает, – А то она так боится врачей! А к тебе придет без страха, я ей скажу, какой ты чудесный специалист, она не будет бояться.

– Я всё же застрахую руки, вдруг она кусается.

– Ники!

– Пусть приходит, я посмотрю, – уныло ответила она и положила подбородок на спинку стула. Ей вдруг, как часто в детстве, стало жаль себя и захотелось переключиться на спящий режим. Почему так может компьютер, которому это не особо и нужно, а человек не может! Ведь ситуации, когда лучше затаиться и отключить все шесть чувств – сплошь и рядом. Она вытерла и без того сухие ладони о коленки белых брюк и повторила, – Пусть приходит! Всё по-прежнему или что-то меняется?

Доктор Аудендейк живо закивал.

– По-прежнему. Пока да…

Он завис, обдумывая что-то, затем кивнул и собрался было уйти.

– Зря ты ее ко мне направляешь. С подобными страхами надо к детскому стоматологу. У него на этот случай игрушки предусмотрены, мультики всякие…

– Ники, прошу тебя! – доктор Аудендейк уже было снял очки для обычного ритуала протирания, но усилием воли нацепил их обратно, – ну за что ты к ней так? Что она тебе сделала? Вы ведь даже не общались ни разу. Она хорошая девочка…

– Нет-нет, пусть приходит, – доктор Фридман подняла глаза на растерянного друга и потянулась. Ощущение если не победы, то хотя бы отвоеванных рубежей привело ее в почти веселое настроение. За окном щебетали птицы, и ей подумалось «Ну я тебе покажу!»

Кивнув, доктор Аудендейк вышел и прикрыл за собой дверь. Он был вполне доволен как тем фактом, что трудный разговор уже позади, так и его результатом.

Он познакомил их в своем офисе в тот же вечер, «по горячим следам», чтобы Ники не передумала. Женька тогда как нельзя кстати зашла с пакетом круассанов. Папа любит круассаны, а мама не жалует, поэтому он ест такое лишь на работе. Женька знает это и иногда балует отца сладким.