Блаженствуя в палатке, мы, лежа на мешках, доели вчерашнюю лапшу, потом приготовили еще лобио. Я поджарил себе немножко мяса, а Джон, этот несгибаемый Джон, неизвестно откуда черпающий свою энергию, от мяса отказался.

Сегодня во время обеденной остановки, когда мы по обыкновению сидели на снегу, прислонившись спинами к нартам, и, растягивая удовольствие, грызли орешки с шоколадом, запивая чаем из термосов, Рекс подошел поближе и естественно получил от меня кусочек нашего пеммикана. Этому, в общем-то, ординарному событию предшествовала короткая походная драма…

Я заметил, что Рекс что-то жует – оказалось, веревку, которая стоит 5 долларов за фут. Уилл, будучи материально ответственным лицом в нашей экспедиции, не мог этого перенести. Моментально подскочив к преступнику, он огрел его лыжной палкой, а через три секунды после этого я дал Рексу пеммикан. Тот, судя по его морде, некоторое время пребывал в полной растерянности, не зная, как оценить эту ситуацию и, главное, какие сделать для себя практические выводы в дальнейшем, а именно, как строить свое собачье поведение в понимании неизбежности по Достоевскому связки «Преступление и наказание» или все-таки, надеясь на неопубликованное, но заманчивое «Преступление и поощрение»…

Джон хотел отрастить бороду, такую как у меня, но потом передумал. Заявив сегодня, что борода ему надоела, он побрился в той же миске, в которой мы обычно готовим завтрак. Однако здесь, в Арктике, это совершенно не страшно: овсянку, как известно, мылом не испортишь.

Чай закипел, все нормально работает – благодать! Жаль только, что вставать завтра рано придется.

Радиосвязь не удалась. Далекий Марв что-то непонятно кричал сквозь сиплый эфир – он так и не понял, куда мы собираемся переходить и зачем. После недолгой, но энергичной борьбы за прохождение радиоволн мы отключили Марва и принялись за ужин, решив, что лучше поесть нормально, чем упражняться в этой эфирной борьбе.

Вроде, все идет нормально, и я думаю, что завтра мы дойдем до озера, а потом уж придется менять курс и идти на юг, на Черчилл, петлять по речкам – чувствую, что там мы еще намотаемся.

Уилл сегодня после остановки подскочил к нашим нартам и потребовал свою долю карибу – пришлось дать, жалко старика. Попытался сторговаться с ним этой проклятой овсянкой, но не выманишь из него ничего. Я ему говорю: «Давай рис взамен овсянки, потому что овсянки у нас скопилось до черта, мы ее не едим практически», но он отказался, подлец. Ну, ничего страшного.

Благодать Божья, 19 апреля проходит, завтра 20-е. Когда выпадают такие минуты расслабления, я раз за разом возвращаюсь к мысли о необходимости поговорить с Уиллом о заключении какого-то контракта, связанного с моим участием в этих тренировочных экспедициях да и в главной тоже. С одной стороны, здесь все здорово, мне это очень интересно, я о такой жизни все время и мечтал, а с другой стороны, я понимаю, что для меня, человека семейного и, естественно, стремящегося к лучшей жизни, было бы непозволительной роскошью вот так просто тешить себя, путешествуя в разные стороны и при этом уезжая из дома довольно надолго. Мне представлялось вполне законным и естественным получать за свое участие какие-то деньги, тем более что я в отличие от Уилла не мог рассчитывать на то, что смогу получить их в качестве гонораров от лекций, публикаций и интервью, освещающих эти экспедиции, особенно в нашей стране, где подобная деятельность, хотя и приветствуется, но поощряется только морально. Путешествовать же исключительно ради собственного удовольствия представлялось мне непозволительной роскошью.

Тем не менее я всячески откладывал эти разговоры с Уиллом – все казалось, что момент неподходящий, да и тема мне вообще-то не нравилась. Кроме того, я примерно знал его ответ, который уже однажды слышал во время первых тренировок (точнее, работ без найма по строительству уилловского замка в Миннесоте в феврале 1988 года, когда мы готовились к экспедиции Трансантарктика). Этот ответ, скорее, представлял собой вопрос и в переводе на русский звучал как: «А зачем, собственно, орлам деньги?». Тем не менее, особенно после трудных переходов, когда мне выпадала большая часть работы по поискам пути и прокладыванию лыжни, я чувствовал, что разговора этого не избежать.

Продолжаем наше путешествие. Сегодня, мягко говоря, день рождения… Гитлера. Навряд ли бы кто-то из нас об этом вспомнил – этот день не отмечен красной краской в календаре у меня на Родине, да и здесь он, собственно, никогда не приравнивался ко Дню Благодарения. Однако события прошедшей ночи заставили всех нас вспомнить кровавого Адольфа сегодняшним утром.

Ночью отвязался Тэкс – одна из наших замечательных собак, не отличавшаяся, впрочем, особенным трудолюбием. Мы, лежа в мешках, не придали этому значения, потому что он все время отвязывался – одним словом, отвязанная была собака. Тень Тэкса периодически появлялась на стенке палатки, он рыл снег, ворчал, всячески пытаясь лишить нас заслуженного отдыха. То, что он совсем не старался скрыть факт своей незаконно обретенной свободы, впоследствии сыграло свою роль при вынесении ему приговора за содеянное, так как указывало на отсутствие изначально в его действиях преступного умысла, тем более что мы поленились вылезти из палатки и привязать бродягу, и это привело, в конце концов, к маленькой трагедии. Тэкс не только вскрыл наш любимый мешок – даже не мешок, а сумку с молнией, которая не открывается никак, но и полностью уничтожил наши запасы продовольствия с мясом.

Теперь у нас не оставалось мяса за исключением того, что было в палатке. Не то что бы мы удивились, но были неприятно поражены этим открытием. А прояснилось это так. Утром, когда мы выходим для отправления известных надобностей, Тэкс, если отвязался, считал своим святым долгом помочь нам в этой не всегда приятной процедуре, выступая в роли чистильщика. На этот же раз он отнесся к нашим деяниям совершенно равнодушно, и сразу закралось подозрение, что он сыт. Действительно, живот нашего «героя» чуть ли не по земле волочился. Но почему же он сыт? Печальный для нас ответ был получен очень скоро: он сожрал все мясо, зараза такая!

Вот так я теперь и называю его: Гитлер. Потому что он поступил по отношению к нам, как Гитлер в свое время поступил по отношению к большинству людей. Хотя, конечно, не то что бы он поставил нас на грань голодного существования – у нас был сыр и некоторые другие продукты, да и, в общем-то, дней мало осталось. Просто было обидно, тем более что в связи с этим происшествием возникла другая проблема.

После такого начала дня я в сердцах швырнул кол от палатки в снег, который оказался настолько глубоким, что пришлось потом минут пять копать, чтобы этот кол найти. «Не делай ничего в сердцах, – твердил я себе, неистово размахивая лопатой и углубляясь в снег в поисках злосчастного колышка, – потому что потеряешь больше, чем найдешь!».

После такого переполненного эмоциями утра двинулись далее. На этот раз я опять взял немного к западу и, как выяснилось потом, напрасно. День разгорался медленно и очень многозначительно, потому что солнце сияло, ветер стих и стало даже жарко. К обеду погода установилась, вообще, летняя – около минус 8 градусов, и я разоблачился совершенно.

А дальше все пошло почти, как у Высоцкого: «А пока я прохлаждался, пал туман, и оказался в гиблом месте я». Тумана правда не было, но место, куда мы пришли, казалось действительно гиблым: страна каких-то бесчисленных булыжников и моренных наносов, ни входа, ни выхода. Пришлось определять координаты по GPS, чтобы разобраться, где мы находимся, потому что по исчислению мы должны были выйти в то место, где нужно было поворачивать на юг, но оказалось, что мы еще до него не дотянули.